Страница 5 из 29
Не знаю уж, долго ли, коротко ли продолжался наш поединок, зато знаю, что, когда силы у меня почти иссякли, натиск Агбако ничуть не ослаб. И вот я в изнеможении опустил руки, а он только еще крепче стиснул меня, но потом, заметив, что я больше не сопротивляюсь, ослабил свою смертельную хватку и вынул из торбы огромную тыкву, приспособленную для хранения пальмового вина. Угостив меня и подкрепивши несколькими глотками собственные силы – значит, они у него тоже на исходе, с удовлетворением подумал я, – он предложил возобновить поединок, и мы, не мешкая, сошлись в жестоком единоборстве.
И снова никто из нас не мог одолеть противника, но вскоре, улучив удобное мгновение, я отскочил в сторону, выхватил меч и, пока Агбако пытался вытащить свой, скользнул ему за спину и со всего размаха рубанул «его по голове. На миг мне было почудилось, что я могу торжествовать победу, однако не голова моего врага, а мой собственный меч разлетелся напополам, и, когда я уже простился с жизнью, ибо бесповоротно утратил оружие, Агбако нагнулся, поднял упавший обломок меча, потом выхватил у меня рукоять, приставил ее к клинку, и меч мгновенно сросся воедино. Протянув его мне, Агбако сказал, что мы должны сразиться еще раз, и, хотя я окончательно выбился из сил – дыхание мое, судорожное и беспорядочное, походило на жалкое хаканье измученного шакала, – мне было стыдно отказаться от боя, и, размахнувшись, я попытался разрубить Агбако в поясе напополам, но он ловко увернулся, а потом сам рубанул меня по руке, и у меня отвалилась кисть, в которой я сжимал меч.
Упавши вслед за ней на землю, я задергался в предсмертных корчах, как рассеченный лопатой подземный змей.
Но недолго корчился я и стонал – Агбако подобрал с земли мою кисть, приставил ее к обрубку, затем плюнул себе на ладонь, растер слюной место соединения, и рука мгновенно срослась; а в следующую секунду я уже и не верил, что рука у меня была перерублена. Срастив мне руку, этот неутомимый боец весело расхохотался и объявил, что пора нам продолжить нашу битву. Мой испуг сменился ужасом, и я сказал себе так: «Охо-хо! Похоже, что мне придется здесь погибнуть». Однако я все же не потерял надежды выжить и громко воскликнул: «Лесные обитатели! Небесные жители! Подземные существа! На помощь! На по-о-о-омощь!»
Вскоре нас окружили самые разные создания вроде птиц, зверей, ползучих тварей и гомидов, но Агбако не обращал на них внимания, и мы продолжали единоборство из последних сил. Перевеса в борьбе добивался то Агбако, то я: если мне удавалось швырнуть его на землю, он стремительно вскакивал и отплачивал мне тем же; если я подымал его на воздух, чтобы задушить, ему всякий раз удавалось вырваться; а если он отрывал от земли и принимался душить меня, я выскальзывал из его цепких рук, и все начиналось сначала. Долог был наш поединок и бесконечно свиреп. Лесные жители затаили дыхание, а листья на деревьях недвижимо застыли, ибо замер даже ветер.
Между тем один из гомидов подступал к нам все ближе и в конце концов приблизился почти вплотную. Чтобы не изувечить его, мы с Агбако отступили друг от друга, и гомид украдкой протянул мне орех колы. Я проглотил его и сразу же почувствовал прилив новых сил – в меня словно бы вселилось шестнадцать могучих бойцов. Я поднял Агбако над землею и под радостные возгласы гомидов начал его душить, но он вывернулся и с полузадушенным хрипом отскочил назад.
Я стремительно шагнул к нему и хотел швырнуть его на землю, чтобы разбить в лепешку, но он встретил мой натиск, словно неколебимый утес, разбивающий океанские волны, – мне не удалось поднять его в воздух, а он ухватил меня за ногу и попытался оторвать ее, да не на того напал: я, быть может, не слишком изящно скроен, зато крепко сшит, и ногу у меня голыми руками не оторвешь. Тогда Агбако ударил меня кулаком, и» теперь уж отскочил назад я, а он шагнул вперед и пнул меня ногой, но не достал, зато его жаркое дыхание опалило мне лицо, словно струя раскаленного воздуха из кузнечного горна.
Заметив, что я с трудом выношу его горячее, как огонь, дыхание, он дунул мне в глаза, и, хотя я успел зажмуриться, мне показалось, что к моим векам прижали тлеющие угли. Да, Агбако был великий боец! Он топнул ногой, и земля под нами разверзлась, и я почувствовал, что мы проваливаемся в бездну.
Когда мне удалось открыть обожженные глаза, я увидел, что попал в очень странный дом, а поскольку и принимали меня там очень странно, я назову его Странноприемным домом. Агбако куда-то исчез, и до конца путешествия, о котором я веду рассказ, мы больше не встречались. Мне пришлось опять столкнуться с ним только на пути к Лангбодо – про этот полузабытый поход мы поговорим в другой раз, – но вот чего я определенно не забуду, пока жив, так это моих мытарств под землей, куда я попал по милости Агбако.
Дом, в котором я оказался, был небольшой и чистый, с глинобитными стенами и глиняным полом, но потолок надо мной покрывала не глина или побелка, а огнестрельное оружие. Ни дверей, ни окон, ни ламп я не 0бнаружил, и тем не менее в комнате было светло, как если бы она освещалась электричеством или солнцем. Когда мне удалось открыть глаза, я увидел, что стою посредине комнаты и что стены у нее стремительно сближаются, словно хотят сойтись, но стены, к счастью, сошлись не до конца, а коснувшись меня, начали раздвигаться и раздвигались, пока комната не приобрела прежних размеров. Едва стены застыли в неподвижности и я немного успокоился, оружие над моей головой стало стрелять, дом затрясся как в лихорадке, и, упав на пол, я ослеп, а чьи-то ледяные руки ощупали меня с ног до головы, и, когда я сел, невидимые пришельцы с ледяными руками принялись танцевать, обхлопывая мне ладонями макушку, причем, судя по топоту, танцоров тут собралось около сотни. Танцы, однако, продолжались недолго, и вскоре меня начали подбрасывать вверх, а потом опять поставили на пол и под взрывы хохота полностью сменили на мне одежду. Затем кто-то прижал к моему лицу холодную ладонь, и я прозрел, но, оглядевшись, никого не увидел. Теперь я сидел на высоком стуле, тело мое покрывали густые перья, живот у меня увеличился раз в десять, голова – раз в шестнадцать, шея неимоверно удлинилась, а ноги и руки остались прежними. Все это меня очень удивило, но шевелиться я боялся и сидел неподвижно, ибо йоги мои вряд ли были способны теперь выдержать вес моего живота, а голова стала для шеи почти непосильной тяжестью.
Вскоре я проголодался, и, едва меня начали одолевать мысли о еде, в углу комнаты появился столик с тарелкой тушеного мяса, но подойти к нему я не мог из-за своего огромного живота. Тогда я попробовал протиснуться к еде боком, а она вдруг сама придвинулась ко мне, так что я без труда дотянулся до нее рукой. Дотянуться-то я дотянулся и даже взял с тарелки кусок мяса, да не сумел положить его в рот: моя нескончаемая шея, похожая на жирафью и прямая, как палка, оказалась чересчур длинной, а рука слишком короткой, и всякий, кто любит смех, мог заглянуть ко мне и вволю посмеяться, ибо я превосходно пояснял древнее присловье, в котором говорится: «Еда видна, да вот беда – рука коротка, а шея длинна». Каждый раз, когда мне почти удавалось дотянуться рукой до рта, это проклятое ПОЧТИ все и решало: рука моя замирала в нескольких пядях от губ, горячий мясной жир стекал по руке до локтя и дальше, а из глаз у меня катились горькие слезы бессилия.
Надеюсь, тебе известно, уважаемый хозяин, что, кто работает хорошо, тот и ест хорошо, а человек, равнодушный к сладкому перцу, наверняка обделен и физическими и духовными силами. Я люблю сытно поесть и с огромным трудом переношу муки голода. Недаром же про меня сложили такое присловье: «Акара-огун, Многоликий Маг, пойдет за поваром и на небо и в ад». Это присловье дает понять, как яростно хотелось мне полакомиться тушеным мясом. И вот, пытаясь преодолеть смысл еще одного речения – «Видит око, да зуб далеко», – я вдруг заметил в углу комнаты длинную палку, кое-как приблизился к ней, сжал ее в руке, проткнул увесистый кусок мяса на тарелке и поднес его ко рту. Но он оказался слишком большим для моего рта, который ничуть не увеличился с увеличением головы, и, когда я все же запихал мясо в рот и попытался прожевать его, не поместившаяся у меня во рту половина отвалилась и шмякнулась на пол, так что все мои труды пропали даром.