Страница 26 из 43
Отец с матерью о чем-то переговорили, и Фатима запричитала, заохала, хлопая себя ладонями по груди.
…Вскоре нукер пригнал десяток баранов в их двор.
Все поняв, Гюльчатай убежала подальше от дома и много часов просидела на бережку арыка – страх сковал ее гибкое, как лозинка, тело.
Сухов, женщины, Петруха и Саид подошли к Педженту на третьи сутки в разгар солнечного дня. Пахло камнем и навозом.
Пыльный каменный одноэтажный городишко, отделенный от пустыни полуразрушенной стеной, был заметен издали из-за дворцовой постройки с куполами и минаретами, возвышающимися над барханами пустыни.
Сухов внимательно поглядел на зубчатую стену Педжента: не притаился ли кто там?
Миновав несколько кривых улочек города, все подошли к дворцу.
Щедро украшенное резьбой по камню и изразцовым орнаментом главное здание дворца было окружено высокой стеной. Дверь, ведущая на внутренний двор, была заперта; над ней была вывеска «Музей Красного Востока».
На песке у входа виднелись следы подков, но Сухов не придал этому значения, полагая, что это следы лошадей местных жителей. Здесь он допустил промашку, видимо, из-за того, что очень торопился скорей покинуть этот ненужный ему Педжент. Он постучался в окованную железом дверь.
– Умоляю, только не в музей! – раздался из-за двери тревожный голос. – Здесь величайшие ценности!
– Погоди, отвори дверь, – сказал Сухов, отметив чисто русское произношение говорящего.
Лязгнул засов, раздался звук поворачиваемого в гнезде ключа.
Саид, тронув коня, на всякий случай свернул за стену дворца, схоронившись там.
Дверь отворилась, и на пороге возник пожилой русский человек с бородкой клинышком и тюбетейкой на голове.
– Ты откуда взялся? – удивился Сухов соотечественнику:
– Я хранитель музея. Моя фамилия Лебедев, – ответил русский.
– Понятно. А я Сухов… Куда делось население? – Сухов повел головой назад, в сторону домишек.
– Спряталось… – Лебедев боязливо покосился вбок, но Сухов и этому тоже не придал значения. Хранитель окинул взглядом женщин в чадрах и еще больше забеспокоился. – Прошу вас, уведите гарем… Здесь величайшие ценности… Понимаете?!
– Вот что, хранитель музея, – сказал Федор строго, – эти девять освобожденных женщин Востока тоже величайшая ценность…
Лебедев хотел было вставить слово, но Сухов прервал его:
– И давайте не спорить… Вопросы есть? Вопросов нет и быть не может. За мной! – скомандовал он, мягко отодвинул хранителя и шагнул во двор. За ним последовали женщины и Петруха.
Лебедев остался у двери, он искоса посмотрел на присланного Абдуллой нукера, который притаился за колонной, угрожающе выставив револьвер и приставив палец к губам…
Сухов вытащил из кармана гимнастерки список.
– Джамиля… Зарина… Гюзель…
Все женщины оказались на месте, кроме Гюльчатай, которая разглядывала вывеску музея, пытаясь прочесть непонятные для нее слова.
– Гюльчатай! – повторил Сухов сердито.
Торопливо перебежав двор, та заняла свое место в шеренге женщин. Сухов оглядел выстроившийся гарем.
…Нукер Абдуллы с чалмой на голове выглянул с галереи верхнего этажа; в правой руке у него был револьвер, а в левой – ломоть дыни, напоминающий полумесяц.
– До свидания, барышни, – сказал Сухов и передал список Петрухе. – Давай, действуй. Тут, вроде, все спокойно.
– Может, еще денек побудете, товарищ Сухов? – попросил Петруха, отрывая взгляд от Гюльчатай.
– Не робей, Петруха. Завтра придет Рахимов, заберет вас отсюда.
Нукер в чалме с удовольствием ел дыню, наблюдая за происходящим. Он широко осклабился при последних словах Сухова.
Саид, спешившись, сидел у стены, поджав под себя ноги, тихо напевал что-то тягучее себе под нос. Сухов вышел из дверей музея и увидел Саида, сидящего в позе всегда готового к броску воина.
– Ты что это мурлычешь? – поинтересовался он.
– Сестра любила эту песенку, – сказал Саид.
– Счастливо оставаться… – улыбнулся Сухов – А я только в море ополоснусь – и в дорогу. Смотри, больше не закапывайся.
Саид, продолжая напевать свою песенку, смотрел вслед Сухову, спускающемуся к берегу моря, которое виднелось отсюда ярко-синим лоскутом меж глинобитными домами.
Каспий раскинулся до самого горизонта; запах от моря был чистый, пронзительный, сильный. Над водой кричали чайки. Волны, пенясь, накатывались на белый песок.
Нукеры Абдуллы напали на Петруху, как только Сухов покинул дворец Алимхана. Швырнув на землю, они жестоко избили его ногами.
Петруха остался лежать ничком на каменных плитах двора, раскинув руки и ноги.
Лебедев подбежал к нему, перевернул на спину, плеснул на окровавленное лицо воды из кувшина.
– Изверги… Изуверы… – шептал охваченный ужасом смотритель музея.
Сухов вышел на окраину Педжента. Здесь кончалась железнодорожная ветка и стояло несколько нефтяных баков. Невдалеке, на полузанесенных песком, а кое-где и вовсе погребенных под барханами путях, виднелась одинокая цистерна с маслянистыми подтеками. Вдоль путей тянулись телеграфные столбы с оборванными проводами – Алимхан не успел достроить ни то ни другое.
На самом берегу, шагах в десяти от моря, лежал завалившийся на бок баркас, довольно большой, с мачтой.
Сухов, не раздеваясь, чтобы отмочить пропотевшее обмундирование, лишь сбросив на песок сидор, ремень с кобурой и кепарь, бросился в воду, с удовольствием поплыл, рассекая волны.
С баркаса за ним наблюдали два человека Абдуллы: русский подпоручик и бородатый азиат в меховой папахе. Когда Сухов заплыл достаточно далеко, подпоручик спрыгнул на песок и направился к вещичкам красноармейца, оставленным на песке.
Сухов перевернулся на спину и лежал так, смотря в небо, по которому плыли редкие облачка, возникая в вышине как бы ниоткуда. В небе кругами парили чайки, резко вскрикивая, иногда падали к воде – за рыбешкой и уносили вверх добычу, свисающую с их клювиков блестящими коромыслами.
Сухов перевернулся со спины на живот и не спеша поплыл обратно. Отфыркиваясь, он вылез на берег, подошел к своим вещам и… увидел, что кобура его расстегнута и пуста. Он нагнулся, чтобы убедиться в этом окончательно. – и резкий окрик оставил его в таком положении.
– Руки! – крикнул подпоручик, стоящий поодаль с двумя револьверами, направленными на Сухова, Сухов, взявшись было за пустую кобуру, бросил ее и, медленно разгибаясь, приподнял руки., взглянул исподлобья…
Подпоручик и нукер в папахе держали его под прицелами своих револьверов. Подпоручик раздельно читал дарственную надпись на оружии Сухова:
– Красноармейцу Сухову… Комбриг Мэ Нэ Кавун… Именной! – подчеркнул он и бросил револьвер Сухова третьему нукеру, появившемуся на палубе баркаса. Тот поймал револьвер в воздухе.
– Зачем ты взял чужих жен? – сказал нукер в папахе. – Они же не твои?
Сухов ничего не ответил.
– Погоди, вот придет Абдулла, он тебе вырвет язык. Ну, чего молчишь?
– Язык берегу, – вздохнул Сухов, оценивая безнадежную обстановку, сложившуюся вокруг него.
– Тебя как, сразу прикончить или желаешь помучиться? – с издевкой спросил подпоручик, поигрывая револьвером.
– Лучше, конечно, помучиться, – ответил Сухов, лихорадочно соображая, как выпутаться из ситуации.
Подпоручик ударил его по лицу. Сухову, так часто получавшему удары и пинки в своей революционно-походной жизни, удар показался несильным и необидным. Он только взглянул на подпоручика, не изменившись в лице.
Нукер в папахе выстрелом из револьвера подал сигнал, и от коновязи, устроенной у одной из нефтяных баков, к баркасу подскакал еще один из джигитов Абдуллы. На нем был красный жилет, надетый прямо на голую, волосатую грудь. Рожа его нахально скалилась.
Нукер, не отрывая взгляда от Сухова, приказал подпоручику:
– Семен, скачи к Абдулле.
Тот козырнул и, вскочив на коня, ускакал.