НЕКРОМАНТ

После беседы в библиотеке Диркот еще несколько раз говорил с Ву Ли о ци и даже выучился некоторым лечебным приемам, но настоящее понимание природы нумен пришло к нему гораздо позже, когда он уже занимался ювелирным ремеслом и работал с электроном — этим удивительно легким и теплым камнем, который у Диркота почему-то всегда вызывал воспоминания раннего детства: запах моря и поразительно стройные и высокие пинии. Еще всплывало в памяти какое-то слово, таинственно связанное со всем этим — «бурштын».

Протирая как-то раз большой кусок электрона шерстяной тряпицей, он испытал покалывание в кончиках пальцев и услышал негромкий, но отчетливый треск. Заинтересовавшись, Диркот начал тереть камень еще энергичней. Треск усилился и ему показалось, что из камня летят искры. Диркот перебрался в темный закуток при мастерской, где не было окон, чтобы проверить свое наблюдение. Действительно, из камня, если его сильно потереть, фонтаном летят искры. Диркот ощутил холодок в груди, как будто он стоял на пороге чего-то, лежащего за пределами обитания внятных человеку понятий. Говорят, в Элладе, в тенистых рощах, где обитает Пан, людей, среди бела дня, при ярком свете солнца, вдруг охватывает беспричинный ужас, который так и называется — панический. И ужас этот, самое интересное, смешан с неизъяснимым восторгом. Что-то похожее испытывал Диркот, неподвижно сидя с камнем-электроном в руке и вперяя пустой взор во мрак помещения. В голове был хаос, но из этого смятенного вихря выскакивали слова и понятия и выстраивались в стройную цепочку. «Искры… покалывание в пальцах… Ву Ли лечит уколами серебряных игл… ци… пневма… огнелогос… нумен… нумен императоров и нумен богов… Юпитер… громовержец… молния… Вот оно! Молния!..» Из груди Диркота вырвался непроизвольный выдох-стон, короткое и восторженное «ха!» Он чувствовал, что волосы на макушке встали дыбом и все тело пронизывают огенные искры. Все, все слилось воедино перед его внутренним взором и он увидел, ощутил единую суть мироздания, столь многообразную в своих проявлениях. Ци, нумен, огнелогос — огненная нить, пронизывающая человека и Вселенную. Молния Юпитера и искры, которые он, Диркот, только что сам производил, — все это проявления одной и той же силы и силу эту, пусть в ничтожных количествах, он научился извлекать из куска электрона. Да, Юпитер огненной стрелой может разрушить дом или сжечь дерево, а искорки Диркота способны лишь уколоть кончики пальцев. Но это — проявления одной и той же сути. И теперь надо научиться накапливать и сохранять эту силу. А там…

Вот так Диркот совершил первое из двух своих великих открытий…

Рев трибун заставляет Диркота поднять голову. Он так погрузился в воспоминания, что и не заметил, как в сполиарий приволокли несколько трупов. Игры, стало быть, уже начались. Он приподымается, внимательно осматривает тела гладиаторов. Нет, это именно трупы. Здесь ему делать нечего. Новый всплеск шума на трибунах и через минуту в дверном проеме появляется либитинарий, волокущий очередную жертву — молодого, светловолосого германца. Он еще жив. Либитинарий затаскивает германца в помещение и бросает, вновь устремляясь к арене. Диркот подхватывает корзину и подходит к раненому. Опытным взглядом осматривает рану. У германца разорван живот, разрублена грудная клетка — из кровавой пены торчит сахарно белая перебитая ключица. Грудь гладиатора судорожно вздымается, но жить ему осталось считанные мгновения. Диркот опускается на колени, ставит корзину на каменный пол, откидывает крышку. Внутри корзина разделена на дюжину гнезд-ячеек. Диркот извлекает из одной ячейки тонкостенный керамический сосуд объемом не больше четырех киафов. Дно сосуда и стенки до двух третей высоты снаружи и внутри оклеены тонкой золотой фольгой. Горлышко закрыто пробкой, из которой торчит бронзовый стержень с шариком на конце. Под шариком на петельках свободно болтаются, соприкасаяь друг с другом два листочка, схожих с листьями лавра, но искусно сотворенных из той же золотой фольги. Диркот ставит сосуд на пол у макушки умирающего, берет германца за руку и вглядывается в его искаженное мукой лицо. В глазах Диркота не отражается ничего — ни гнева, ни сочувствия, ни боли. Он многого насмотрелся под этими сводами.

Вот, наконец, тело германца вытягивается в последней судороге, из широко раскрытого рта выливается струйка крови, глаза стекленеют, а его рука, которую держит Диркот, становится тяжелой как камень. И в этот самый миг листочки под бронзовым шариком вздрагивают и чуть-чуть, едва заметно для глаз, расходятся в стороны…

Когда сполиарий уже весь забит телами, так что трупы лежат громоздясь друг на друга, Диркот аккуратно опускает последний сосуд в свое гнездо в корзине. Лепестки под бронзовыми шариками у этого сосуда, как и у всех остальных, разошлись на максимальное расстояние — они почти параллельны земле — и невидимая сила, накопленная в сосудах, поддерживает их в этом состоянии. Диркот закрывает корзину и темными коридорами спешит к выходу из амфитеатра.

Оказавшись снаружи, он останавливается и с наслаждением вдыхает свежий воздух. Солнце уже почти касается горизонта и вечерняя прохлада приятно овевает лицо Диркота. Он чувствует себя вырвавшимся из царства Аида. Оказывается в мире, кроме запаха крови и сырого мяса, есть еще запах трав и цветов… Переведя дух, Диркот собирается пуститься в путь, но его окликают: «Мамерк Пилумн Диркот?»

Диркот вздрагивает и кривится — он не любит, когда его называют полным именем, образованным из его собственного и номена гентиле его бывшего хозяина. Ну, был он рабом, зачем лишний раз об этом напоминать? Он оборачивается на голос и видит знакомого раба, а тот с показной почтительностью (к свободному гражданину обращается), но в то же время и со скрытым презрением (таким же рабом ты был, как и я), сбивчиво разъясняет Диркоту, что госпоже опять плохо, и что госпожа приказала найти его, Диркота, ибо только Диркот умеет снять терзающую госпожу боль, и вот он с ног сбился и весь Рим обежал, и в Субуре искал, и…

«Ладно», обрывает его Диркот, «слишком много болтаешь, раб… Идем.»

Весь путь до дворца на палатинском холме они идут молча, ибо говорить не о чем — все и так ясно — гемикрания — не в первый раз.

Ступив на мозаичный пол атрия и дожидаясь, когда раб-номенклатор доложит госпоже о его прибытии, Диркот наметанным глазом оценивает обстановку и находит ее крайне нервозной. Испуганно жмущиеся по углам рабы, всхлипывающая за колонной служанка с расцарапанным лицом — все свидетельствует о том, что сегодня приступ у госпожи особенно сильный. Ну а в остальном все как обычно — все те же бронзовые статуи, все те же фигурки животных и птиц на облицованных красным мрамором стенах, все те же лилии и анемоны в квадратном бассейне-имплувии с фонтаном в центре…

Бледный номенклатор выбегает из покоев госпожи и усиленно машет руками, приглашая Диркота внутрь.

В кубикле госпожи душно, горит множество светильников, сама госпожа бледная и с печатью страдания на прекрасном лице тихо стонет на помятых, растерзанных простынях и картинно заламывает руки. Диркота она встречает как долгожданного избавителя. «Наконец-то! Я так страдаю…» Диркот молча отвешивает глубокий поклон — еще и для того, чтобы скрыть невольную угрюмую ухмылку — и быстрыми, точными движениями начинает извлекать из корзины свою сосуды и выставлять их на бронзовом блюде, стоящем на столике близ ложа госпожи. Каждый сосуд он берет очень осторожно, чтобы не задеть металлических частей. Госпожа, приподнявшись на локте, следит за его приготовлениями с надеждой и ожиданием. Зрачки ее глаз расширены. Диркот достает из корзины длинную золотую цепочку, разматывает и отработанными движениями соединяет ею все бронзовые шарики в одну цепь. Госпожа откидывается на подушки. Диркот почтительно кладет узкую кисть ее руки на блюдо. Затем берет свободный конец цепочки, к которому приделан серебряный кинжальчик, и точным, быстрым движением прикладывает острие кинжальчика к точке, которую в своем время показал ему Ву Ли, — в височной области, сразу за правой бровью. Тело госпожи дергается, она слабо вскрикивает, но тут же расслабляется и обмякает; на лице ее появляется слабая улыбка. Золотые листочки на всех сосудах Диркота опали, сосуды снова пусты. Диркот сматывает цепочку, прячет сосуды в корзину. Госпожа приоткрывает глаза, делает слабый жест рукой, адресованный рабу-атриенсису, робко наблюдавшему за сценой исцеления из дверного проема, после чего снова смежает веки. Дыхание ее ровное, лицо уже не искажено болью. Диркот кланяется и отступает к выходу, где атриенсис вручает ему туго набитый кошелек, радующий ладонь своим весом, и ведет к выходу из дворца. Здесь Диркота уже ждут провожатые — трое рабов госпожи — два педисеквы, вооруженные мечами, и лампадарий с факелом. Путь в Субуру не близок, уже почти ночь и мало ли что может случиться, а жизнь Диркота-целителя ценна для госпожи. Рабы это понимают и относятся к возложенному на них поручению серьезно, а к Диркоту — как к полноценному гражданину, не как к вольноотпущеннику. Поэтому, когда они, миновав базилику Юлия и храм Сатурна, выходят к «Jovi Optimo Maximо» — храму Юпитера капитолийского, и Диркот вдруг останавливается и задирает голову к небу, они тоже останавливаются и в молчании ждут, когда господин снова пожелает продолжить путь.