Страница 4 из 22
Мне было невыразимо горько и стыдно. Наверное, впервые за все годы службы я проклинал свою армию, ее офицеров и солдат. Я больше не мог ходить среди защитников Дома Советов в камуфляже с офицерскими звездочками на погонах, потому что в тысячный раз, ловя на себе вопросительно-возмущенные взгляды людей, не мог им ничего ответить. Со мной не было ни роты, ни взвода. Я был капитаном армии, которой не было. И этот позор жег душу. Впервые я снял форму, прошедшую со мной Приднестровье и Абхазию, Осетию и Карабах, потому что она в эти дни была обманом для тысяч простых людей, радевших в великом стоянии у стен "Белого дома".
Именно тогда я по-новому оценил и понял Альберта Макашова. Ему, генерал-полковнику, командующему, привыкшему управлять дивизиями и корпусами, было в десятки раз мучительнее и тяжелее, чем мне. Ведь на нем сошлись тысячи глаз, надежд, вер. И требовалось огромное мужество, чтобы не сломаться под ними, не спрятаться трусливо в одном из тысяч темных кабинетов, не бросить все на произвол судьбы, отсиживаясь в ожидании развязки. Я не знаю и никогда уже, наверное, не узнаю, как дались генералу Макашову те дни, что он пережил, что перечувствовал.
Но только в один из них он снял свою шитую золотом, изящную генеральскую фуражку и одел черный берет рижского омоновца. И это тоже был шаг. Поняв, что армия предала, что никаких полков и дивизий не будет, генерал Макашов нашел в себе мужество стать рядовым защитником "Белого дома". В черном берете, с короткоствольным АКСУ за плечом, он возглавил один из добровольческих отрядов. Лично отбирал в него бойцов. В редкие часы затишья учил их простейшей пехотной тактике, проверял ночами караулы и посты. Он стал каким-то удивительно спокойным и доступным. Макашова можно было встретить в ночном коридоре "стакана" - высотной части Дома Советов, у костров ополченцев на улице, под проливным снежно-ледяным дождем, на казачьей баррикаде что-то обсуждающего с сотником Морозовым. И, перестав быть генералом, - таким, каким мы привыкли видеть генералов на парадах, в штабах и экранах телевизоров, - он вдруг стал НАРОДНЫМ ГЕНЕРАЛОМ, он стал душой сопротивления. Где-то в кабинетах Руцкого, Хасбулатова, Ачалова решались глобальные вопросы, писались воззвания и указы, велось тонкое противостояние с вооруженным до зубов, озверевшим от вседозволенности Ельциным. А на территории маленькой крепости, именуемой Домом Советов, среди казаков и ополченцев, среди добровольцев и молящихся главным защитником и воеводой стал Макашов. Он вселял мужество в ослабевших, приструнивал разболтавшихся, часто и метко шутил. Наверное, поэтому именно Макашов стал символом тех упоительных, удивительных часов народной вольницы и победы полдня 3 октября. Его знаменитые слова стали лозунгом тех часов: " Отныне - ни мэров! Ни пэров! Ни херов!".
…Блистательному генералу, человеку чести, долга, ему было уготовлено судьбой тяжкое испытание неволей и застенками. "Белый дом" пал под орудийными залпами "внеполитической" армии. Страшный, черный столб дыма горящего дома возносился к небу.
Спустя несколько месяцев мне в руки попала видеопленка одной из спецслужб, на которой был заснят момент ареста и вывода лидеров "Белого дома". И на этой пленке меня более всего поразил генерал-полковник Альберт Макашов. Все в том же берете, в кожаном плаще, какой-то удивительно не по земному спокойный в эти страшные минуты. …Ведь ни у кого тогда не было ни малейшего сомнения в том, что всех арестованных ждет смерть. Макашов был спокоен, собран и как-то удивительно светел, как светел человек, до конца исполнивший свой долг в огромном и трудном деле. Это второе мое воспоминание о Макашове - он в черном берете, молчаливо и отстраненно разглядывающий что-то за окнами "арестантского" "Икаруса".
…Сейчас, спустя пять лет после тех событий, я почему-то очень часто вспоминаю ночные коридоры выстуженного "Белого дома", своих боевых товарищей, хлеб и питье, которое мы делили, и часто ловлю себя на том, что мысленно прокручиваю наши встречи с Макашовым. Я был взрослым человеком, я был офицером, я был одним из защитников "Белого дома", но почему-то рядом с генералом Макашовым мне неожиданно, как-то совсем не по-взрослому, становилось надежно и спокойно…
СКОРО БУДЕТ десять лет, как генерал Макашов ушел в политику. Точнее, политика сама без спросу вошла в его жизнь. Что мешало ему, перспективному генерал-полковнику, обласканному "высочайшим вниманием", армейцу по сути и по происхождению, и дальше торить неспешную, накатанную военную карьеру, как продолжили ее сквозь развал Родины, сквозь развал армии десятки и сотни других генералов, и ныне гордящихся очередными звездами на погонах или "новодельными" крестами на грудь? Зачем все эти лишения, гонения, застенки? Он был уволен в отставку за семь лет до официального пенсионного возраста. Сегодня генерал-полковнику Альберту Михайловичу Макашову исполняется шестьдесят. Возраст человеческой и духовной зрелости.
К Макашову можно относиться по-разному. Как у всякого человека, у него хватает недостатков, как у всякого сильного и энергичного человека, достаточно и недоброжелателей. Но, наверное, никто не откажет ему в одном: в его ВЕРНОСТИ своим идеалам, мужеству и стойкости в их отстаивании. На всем сегодняшнем политическом небосклоне звезда Макашова - одна из очень немногих, которая ни разу не меняла однажды выбранной орбиты. Не перекидывалась, не меняла лукаво свой цвет, не путешествовала по разным созвездиям и скоплениям. Макашов удивительно стоек и верен тем убеждениям, с которыми он вошел в политику десять лет тому назад. Теперь говорят, что "верность" в политике - качество едва ли не неприличное. Предательство, компромиссность красиво величаются "политической гибкостью". Но во все времена предательством, соглашательством, ложью разрушались державы и империи. Созидались они и восставали из пепла только подвижничеством, порядочностью, честью и верностью. Именно поэтому Макашов в сегодняшней "издыхающей" российской политике не моден. И это понятно. Его время еще не пришло. Но оно обязательно придет. Очень скоро придет.
… А шестьдесят лет - возраст для политика самый что ни на есть боевой. И бойцовского духа Альберту Макашову не занимать!
Владимир Бондаренко РУССКИЙ ЗАЩИТНИК ИГОРЬ ШАФАРЕВИЧ
ЗВОНЮ УТРОМ третьего июня Игорю Ростиславовичу, поздравляю с юбилеем. Узнаю, что через пару часов он уезжает. Подальше от поздравительной суеты. Свое семидесятипятилетие будет отмечать в дороге вместе со своей верной спутницей Ниной Ивановной… Это тоже характерный стиль жизни крупнейшего математика, мыслителя, мужественного патриота России.
Ради дела, ради работы, ради друзей готов на все. Собой заниматься, своей славой, своими юбилеями, своими изданиями - не считает нужным.
Он с детства огромным талантом своим был обречен на судьбу, а не на биографию. Редчайший математический дар. Говорят, если бы давали Нобелевскую премию по математике, то обязательно вручили бы Игорю Шафаревичу. Впрочем, у него и без этого хватает всех премий - от Ленинской до самых крупных международных. Член многих Академий. И везде в разное время оказывался неудобным лауреатом. Сначала в Советском Союзе дали Ленинскую премию, а потом не знали, как ее обойти, когда Игорь Ростиславович в 70-х годах стал выступать с резкими антиправительственными заявлениями… Хотели его к себе приблизить диссиденты, но и там не нашлось места яркому проповеднику русскости, Православия, национального Возрождения.
Как писал Александр Солженицын: “Две тысячи у нас в России людей с мировой знаменитостью, и у многих она была куда шумней, чем у Шафаревича (математики витают на Земле в бледном малочислии), но граждански - все нули по своей трусости, и от этого нуля всего с десяток взял да поднялся, взял - да вырос в дерево, и средь них Шафаревич. Этот бесшумный рост гражданского в нем ствола мне досталось, хоть и не часто, не подробно, наблюдать… Вход в гражданственность для человека не гуманитарного образования - это не только рост мужества, это и поворот всего сознания, всего внимания, вторая специальность в зрелых летах… (притом свою основную специальность упуская, как иные, или не упуская, как двудюжий Шафаревич, оставшийся по сегодня живым действующим математиком мирового класса)… А еще Шафаревичу прирождена самая жильная, плотяная, нутряная связь с русской землей и русской историей. Среди нынешних советских интеллигентов я почти не встречал равных ему по своей готовности лучше умереть на родине и за нее, чем спастись на Западе… Глыбность, основательность этого человека не только в фигуре, но и во всем жизненном образе, заметны были сразу, располагали…”