Страница 5 из 10
А попробуй-ка еще и разъяснить ее старым! Вовсе с ума сколупнутся. Какая уж там от них подмога? Такой да подмоге самой бы унести ноги…
Одним словом — не повернулся Санькин язык Глуховскую беду да напастью лечить. Только и осмелилась она при горестных, что спросить о Шайтане.
— Не седни-завтра подохнет, — ответила Свиридиха слезно. — Маковой росинки в рот не принимает…
— Ровно человек раненый, стонет и стонет, — досказал старухино Свирид. — Из пригона даже не выползает. Ступай, проведай. Тебе хоть, может, обрадуется заботник наш.
На такое дело, понятно, Саньку долго не надо было уговаривать. Поторопилась она до Шайтана, а тот и в самом деле — языка своего от бессилия не подбирает. Шевельнул хвостом при виде верной своей подруги и вся сила из него вышла, ажио голову откинул. Подруга на колени перед космарем опустилась, под песью голову ладонь подсунула, другой рукою давай морду его оглаживать. А сама приговаривает, вразумляет Шайтана:
— Я ить тоже собралась, было, подыхать, а гляди, очухалась. 14 ты у меня давай не дури! Ноги-то вытянуть — не труд. А с кем тогда мне на болото идти? Надо или не надо Никитка вызволять? Разве одной мне со всею болотной хитростью справиться? Да и боюсь я, одна-то! А с тобою б я и в пекло полезла. Вон ты у меня какой — умнющий, сильнющий! Так что смертную дурь из башки своей косматой выкинь! А для силы — поесть бы тебе сейчас надо…
На Санькины слова Шайтан ответно заскулил и тут почуяла вразумительница на ладошке своей теплую влагу.
Да батюшки мои! Не то слезы?
Санька быстро отвела от Шайтановой морды лохматы, глянула другу в глаза и обомлела: потоком слезы бегут! Редкий человек может столь горько плакать…
Да и может ли все это быть?!
Так ведь многого быть в эти дни не должно, а оно есть! Есть! И никуда от него не деться.
Вот какая штука.
И все же Санька заозиралась — не в своей ли она кладовухе, не бред ли, доставленный кумохою, опять намеревался сбить ее с толку?
Но и эта, Шайтанова, невероятная правда оказалась настоящей. Такой ли настоящей, что Саньке впору было пойти от нее скачками, как Дорофею Мокрому от неведомого страха Куманьковых зыбунов…
Может быть, и вправду взять да бросить к чертовой матери все эти чудеса, забиться куда-нибудь в безопасье и притихнуть до поры… Только Шайтановы слезы уже успели выпалить своим горем всякую трусость из Санькиного нутра. Взамен в груди ее осталась лишь какая-то тяжкая неуютность и крайняя слабость, и сострадания тесная боль…
И все-таки хотелось теперь девчаточке оказаться подальше от этого места, пусть даже запертой в кладовухе. Прикорнуть бы там теперь на своей подстилке и не двигаться, не думать — просто ждать, когда же вся эта беда пройдет сама собою…
С другой стороны — можно ухитриться и разом впустить в голову все подробности последних дней. Пусть они смешаются в мозгах, сотворят бездумье, унесут ее опять же в забытье…
Только штука-то вся в том, что не выдюжить Саньке повторной лихорадки. А помирать — ох, как не хочется! Ну а если не помирать так рано или поздно, а все одно приходить в себя надо. Зачем тогда время тянуть? С правдою в прятки играться? Ведь правда, она и за углом правда.
— Ну, что ты? — сказала она Шайтану. — Чо ты, как маленький… Увидят люди — за нечистого примут. Тебя и без того, за Дорофея-лавошника, тетка Харита Чувалова Коську подбивает застрелить. А прознай она о твоем реве — и тебе и мне не сдобровать. Как же тогда Никиток?
Нашептала Санька такую безрадостную истину Шайтану, да сама вдруг поверила в то, что пес ее вот как славно понял. Так славно, что когда в пригон заглянула бабка Свиридиха — узнать, не настала ли пора копать для косматого добытчика яму глубокую на задах огорода, девчаточка уже безо всякого сомнения попросила старую принести Шайтану свеженького молочка да с хлебными крошками.
Не успела Свиридиха охнуть да поспешно засеменить до погребушки, сам Свирид прибежал.
— Эко чудо расчудесное! — взялся удивляться. — Ой, Санька-а… Да, ой, Санька! Да на тебя, знать, девка, не то простой, красной цены нету! Они ить, собаки-то, повторную жисть из рук только золотых людей принимают…
А когда бабка с посудиной полной прибежала, да Шайтан принялся жадно хватать из нее, то дедок и носом зашмыгал и решил:
— Вот чо, девонька. Жалко нам, конешно, со старухою и кормильца такого от себя отрывать, однако твой он по всем правам. Бери его себе. При нем и Дорофей с Харитою будут с тобою потише… Бери
— А еще б лучше остаться тебе у нас, — вставилась в дедово рассуждение со своей крайней охотою его хозяюшка. — Вот уж тогда и мы немного еще пожили…
— Не морочь девке голову! — засторожился шорник. — Это он Володея Куманя побаивался. А нас с тобою Дорофей Ипатыч, опомнится, да таких оставаний накладет, таких оставаний — аж до самых расставаний. Забудешь, куда и прятаться бежать.
— Дорофей еще опомнится или нет, — хотела заспорить старая, но Свирид ее перебил.
— А Харита На что? — спросил. — Она и сама, безо всякого Дорофея… не свихнет, так вывихнет…
Прав был Свирид. Только старая надеялась на то, что ее доброта правее. Потому и не захотела так просто уступать своему деду, раскудахталась. Оттого и Свирид разошелся… Санька же на огородок коровьих яселек присела и стала думать о том, что с Шайтаном, после того, как потерял он в зыбунах Володея Куманя, вообще случилась большая перемена. Пес и до этого был дивно умен, а теперь… эти слезы. А его позавчерашний вой? А чем объяснить мертвецкий сон? А как понять появление оборотня с голосом тетки Андроны?! А Никиткова пропажа?! Пресвятая богородица! Сколь вопросов безответных! А что сам непроглядный туман над Куманько-вой дрягвою? Это ли не первейшая загадка? Чье логово укрывает он? Какая еще беда-морока вызревает за его кисельной густотой?! Не-ет! Столь вопросов никакими думами не одолеть. Так ведь не зря же пословица русская подсказывает: не достал умом, дотянись делом…
Надо идти на болото!
Вот в каком чистом виде и предстала перед Санькою ее многосложная истина.
Сумеет ли только она истину эту оправдать на болоте? Вот это вопрос, так вопрос — ажио выше волос!
Изо всей Санькиной правды выходит какая догадка? А такая, что поселилась на Куманьковых зыбунах нечистая сила! Поселилась для того, чтобы заманивать на болото да перекидывать в оборотней добрых людей…, для какой-то непонятной надобности. Должно быть, и Никиток за тем же самым уведен. Потому и нет больше у Саньки ни поры, ни времени надеяться на то, что болотная затея уляжется сама собой. Зато имеется у девчаточки опаска, что на медлительность ее возьмет да и выползет из дрягвы какая-нибудь здоровенная гусеница-змея с Никитковой головою…
“Не-ет! При живой при мне такому не бывать! — сказала себе Санька и наметила. — Ночь переждем, а поутру надо идти…”
— Чо же вы меня-то не угощаете? — встрепенулась она после этого на ясельной огородке. — Я ить, гляньте-ка, отощала хужей Шайтана…
От ее правильных слов старики и спорить забыли, заторопились печку топить.
Только вот не успелось согласным путем и поужинать — Хариту Мокрую дурная сила в дверь сует. Похоже, кто-то услужливый ухитрился подслушать у сараюшки стариков спор, насчет Шайтана да Саньки, и перенес его в хоромы лавошника. Вот она, Харита, и прикатила на двух резвых — неотложно требовать братанку обратно в свое хозяйство.
А то шляется по чужим дворам, что Колобкова корова, — оправдала она свой приход громкой руганью.
Санька же мигом сообразила: при таком теткином нетерпении быть ей непременной запертой сегодня в кладовухе. И улизнуть едва ли придется. Это уж как пить дать. Вон как теткины-то глаза выкатывает на лоб озлоблением.
— Не пойду! — отрезала Санька столь бесповоротно, что Харита сперва на полуслове клекнула горлом, будто заглотнула целиком куриное яйцо, потом кинулась в чужом дворе смотать дерзкую за косы.
Да Саньке было не впервой увертываться от длинных рук. В минуту она уже стояла в сараюшке да под Шайтановой защитой. И хотя пес всего-то и делал, что знаменито улыбался, однако жаль — не было поблизости Чувалова Коськи. Лавошница в этот миг ейбо не пожалела бы накинуть сверх им просимого еще золотой.