Биография и книги

Критика книги (сайт Лефт.ру)

Управляемая реакция

Юрий Дергунов

Все-таки, я не могу не завидовать работоспособности некоторых людей. Лицо нашей «неавторитарной» левой Борис Кагарлицкий разродился очередной книгой - и это после такой увесистой карикатуры на марксизм! Новая книга, на этот раз - о постсоветской России, представляет собой изрядно переработанную «Реставрацию в России» и теперь носит название «Управляемая демократия». Что ж, понятно: новые времена - новые политические задачи… Впрочем, вторая половина книги, посвященная последним годам, наименее интересна. Слишком уж предсказуемо было все, что напишет Кагарлицкий об этом периоде.

Лично для меня гораздо интереснее было начало «Управляемой демократии». Оно не дало ничего для понимания описанных в нем явлений, зато сделало понятным фигуру самого Кагарлицкого. Но придется сделать небольшое отступление…

У Кагарлицкого была статья «Визит к полковнику», повествующая о его поездке в Венесуэлу, о которой уже писала Алла Никонова, справедливо критикуя не только ее политический подтекст, но и откровенно пошлый и мещанский стиль, в котором она написана. Меня же, когда я читал ее более года назад, удивило в ней какое-то странное презрение крупного левого интеллектуала к венесуэльцам, обустраивающим собственную жизнь, местами, доходящее до откровенного социального расизма. «Это явно не потемкинская деревня. Всё слишком обшарпано…», - солидаризируется Кагарлицкий с мнением какого-то американского «революционного туриста». Разумеется, такому выдающемуся специалисту в области левой мысли уже заранее известно, как сделать, чтобы не было «обшарпано», и как должен выглядеть настоящий социализм, построенный в соответствии с последними достижениями друзей Кагарлицкого из числа западных теоретиков.

Можно сравнить этот левый меритократизм со словами испанского писателя и философа Сантьяго Альбы:

«Думаю, что стоит уже начать дополнять и опровергать эту идею, которая только что прозвучала: что интеллектуалы - это авангард, который должен проливать свет на альтернативные модели. В первую очередь, и говорю это, зная, что ко мне это тоже относится, интеллектуалы к этому плохо подготовлены, поскольку очень мало знают. В наши времена мы только толкаем политические процессы, разработанные кем-то другим. Процессы, как это происходит в Венесуэле, разработанные не интеллектуальными деятелями, а социальными и политическими. Скромно должен сказать, что не осмеливаюсь предложить альтернативную политическую парадигму. В то же время согласен, что это надо делать срочно - делегимитизировать или разрушать капитализм. И это уже делается, например, в Венесуэле. Занимаются этим люди очень умные, но в основном не интеллигенты, не те люди, которые целый день сидят в своей библиотеке, пока у них не пойдет дым из головы. Работает демократия участия, множество людей, думающих совместно и одновременно…Сам термин «интеллектуал» меня сильно раздражает. И я не чувствую, что мои выступления в крайне ограниченном общественном пространстве сильно важны. Если посмотреть, что сейчас происходит в мире, то моя работа ручкой или клавишами компьютера - что-то очень мелкое на фоне людей, борющихся, в том числе с оружием в руках, в других местах планеты».

(Не правда ли, разительный контраст во взглядах на роль интеллигенции и масс в деле социального освобождения? По сути, именно идейные противоречия такого фундаментального плана и являются главными в расколах левой, ведь на самом деле именно они предопределяют позицию по множеству текущих политических вопросов, ожесточенная борьба вокруг которых - это лишь следствие.)

Подобный подход Кагарлицкого дает знать о себе и в данной книге. Он в принципе не способен рассматривать массы как субъект истории, а лишь как «деклассированный» объект управления, сам страстно жаждущий его, что в результате делает его социологические построения карикатурами на реальность. Вот, например, как он описывает советский период:

«Общество разделилось на управляющих и управляемых. Естественно, рядовой гражданин существовал отныне только как объект управления. О каких гражданских правах может в подобном случае идти речь? Централизованный аппарат управления противостоял массе трудящихся. Но система держалась не только на страхе и репрессиях. После того, как традиционные формы самоорганизации общества и связи между людьми были разрушены, массы людей, по существу, деклассированны, население само нуждалось в централизованном государстве, без которого уже невозможно было обойтись…Общество в старом смысле слова просто исчезло. Была лишь «общественно-политическая система» (с. 21 - 22).

Вообще, данный этап в описании Кагарлицкого представлен всего лишь набором банальных штампов, где «новолевых», а где и откровенно либеральных. Для примера можно рассмотреть утверждение о «”классическом” тоталитарном режиме» (с. 15). Разве не странно для крупного левого теоретика повторять пропаганду времен Холодной войны, замешанную на псевдонаучных теориях Ханны Арендт, Збигнева Бжезинского и Карла Фридриха? Понятно, что как идеологический конструкт термин «тоталитаризм» был вполне удачен, так как давал пропагандистскому аппарату империализма возможность уйти от рассмотрения экономической природы разных систем и объединить под одной вывеской двух противников в страшнейшей из войн, один из которых был вполне органичным порождением капиталистической системы. Но как можно использовать этот термин как аналитическое понятие и при этом претендовать на звание марксиста - это действительно непостижимо. Поступая таким образом, подобные левые теоретики объективно (и нередко, вполне сознательно) выступают верными союзниками буржуазии в ее «крестовом походе» против коммунизма.

Или пример другого штампа - слова Кагарлицкого об империи, которой, по всей видимости, по его мнению, являлся СССР (с. 91). Что он в данном случае понимает под империей? Какой смысл вкладывает в это понятие? Стоит ли за ним хоть что-то кроме общих мест западного левого антикоммунизма, не блещущего теоретическими оценками и подменяющего анализ подобными образами? Единственной более или менее серьезной попыткой теоретического обоснования природы советского империализма были работы китайских и западных маоистов, посвященные теме «социал-империализма» или «неоимпериализма» в отношении Третьего мира и стран социалистического блока. Но они, во всяком случае, пытались связать его с оценками классовой природы СССР, которых у Кагарлицкого фактически нет (не считать же ими процитированный выше отрывок о «деклассированном обществе»), то есть пытались придерживаться рамок марксистского подхода, а не только поражать воображения читателей звонкими метафорами. Да и от этих работ после критики американского социолога Альберта Шимански, тщательно исследовавшего роль СССР в мировой экономики и его политическую и экономическую вовлеченность в дела Второго и Третьего миров, по сути, ничего не осталось.

Наконец, удивляет тотальный нигилизм Кагарлицкого в отношении данной страницы истории. При этом забавно наблюдать искреннюю уверенность автора, что его нигилизм разделял весь народ:

«…После смерти Сталина старые слова советского гимна были отменены и в течение некоторого времени оставалась одна лишь музыка. Потом все-таки догадались заменить слова “партия Ленина, партия Сталина” на слова “партия Ленина, сила народная”. Но сказать по правде, все это не имело никакого значения, ибо из всего гимна народ помнил только первый куплет про “Союз нерушимый”» (с. 152).

Очевидно, что подобный вирус нигилизма в отношении к Родине как к «этой стране», присущий нашему левому мещанину как социальному типу, очень способствует его интеграции в компрадорский лагерь. Где Кагарлицкий, собственно, и находится.