Храм Луны

Однажды вечером в конце июня мы вместе пошли в таверну «Белая лошадь» выпить пива. Мы сидели за столиком в отдельной кабинке — здесь же мы с Циммером частенько сиживали осенью 1969 г. Вечер был теплым и душным, и вскоре по лицу Барбера потекли ручейки пота. Промокнув его огромных клетчатым платком, Барбер в два глотка допил вторую кружку пива и неожиданно стукнул кулаком по столу.

— В этом городе чертовски жарко, — заявил он. — Проболтаешься двадцать пять лет вдали от него и забудешь, что такое летняя жара.

— Подождите июля и августа, — ответил я. — Это пока только цветочки.

— И цветочков достаточно. Если я здесь застряну, то начну разгуливать в полотенце. Духотища, как в турецкой бане.

— Можно устроить себе отпуск. Очень многие на лето уезжают отсюда. В горы, на пляж — вы можете позволить себе любое путешествие.

— Меня интересует только одно путешествие, и ты, надеюсь, не забыл, какое.

— А как же ваша книга? Я думал, что вы сперва ее закончите…

— Я так и хотел, но теперь передумал.

— Но ведь не только из-за жары.

— Верно, мне нужна небольшая передышка. И если уж на то пошло, и тебе тоже.

— У меня все нормально. Правда, Сол.

— А все-таки смена обстановки тебе тоже не повредит. Здесь тебя теперь ничто не держит, и чем дольше ты будешь тут оставаться, тем тяжелее тебе будет. Я же не слепой, М. С.

— Да переживу я это. Скоро все изменится.

— Не поручусь. Тебя заело, М. С. Ты поедаешь себя заживо. Надо непременно уехать отсюда.

— Но я не могу бросить работу.

— Почему бы нет?

— Во-первых, мне нужны деньги. А во-вторых, Стэн на меня рассчитывает. Нехорошо будет просто взять и уволиться.

— Предупреди его за две недели, что хочешь уволиться на лето. Он пока подыщет другого.

— Вот так вот просто?

— Ага, вот так вот просто. Ты, конечно, весьма сильный и крепкий молодой человек, но я как-то не представляю, что ты будешь всю жизнь заниматься переноской мебели.

— Я тоже не собирался делать на этом карьеру. Это пока, как говорится, временное трудоустройство.

— Ну вот, а я предлагаю тебе другое временное трудоустройство. Можешь быть моим помощником, разведчиком, моей правой рукой. В договор включены жилье и пропитание, дары природы и всегда деньги на мелкие траты. Если такие условия тебя не устраивают, давай поторгуемся. Что ты на это скажешь?

— Сейчас лето. Если вам в Нью-Йорке не нравится, то в пустыне будет еще хуже. Мы там зажаримся.

— Там не Сахара. Мы купим машину с кондиционером и поедем с комфортом.

— Куда поедем? Мы же ни малейшего понятия не имеем, куда ехать.

— Нет имеем. Я, конечно, не утверждаю, что мы найдем искомое, но главное мы знаем. Юго-Восток Юты, начнем с городка Блеффа. Попытка — не пытка.

Мы спорили еще несколько часов, и мало-помалу Барбер сломил мое сопротивление. На каждый мой довод «против» он находил доводы «за»; на каждое мое возражение он отвечал двумя-тремя предложениями. Не знаю, как ему это удалось, но под конец он дал мне почувствовать почти облегчение от того, что я согласился. Может, именно очевидная безнадежность нашего предприятия убедила меня пойти Барберу навстречу. Если бы я допускал малейшую возможность отыскать пещеру, то вряд ли бы уступил, но сама бесполезность поиска, снаряжение в путешествие, обреченное на провал, в ту минуту показались мне привлекательными. Будем искать — и не найдем.

Смысл имеет сам процесс, а не результат, поскольку результат заведомо отрицательный. Такая перспектива меня устраивала, это был тот прыжок в пустоту, о котором я всегда мечтал. И вот мы с Барбером наконец ударили по рукам — я попросил его включить меня в состав экспедиции.

Следующие две недели мы отрабатывали наш план. Вместо того чтобы ехать напрямую к пустыне, мы решили сделать сентиментальное отступление: сначала задержаться в Чикаго, потом отклониться еще севернее, в Миннесоту, а уже после отправиться непосредственно в Юту. Такое отступление на тысячи миль отдаляло нас от главной цели нашей поездки, но нас это не беспокоило. Спешить нам было некуда, и когда я сказал Барберу что хотел бы навестить могилы мамы и дяди, он не стал возражать. Раз уж мы поедем в Чикаго, сказал он, почему бы и не съездить на пару дней в пригород Бостона. Там ему надо было утрясти кое-какие дела, а заодно он показал бы мне коллекцию картин и рисунков отца в мансарде своего дома. Я не стал забивать ему голову тем, почему не хочу видеть творения Эффинга. Захваченный идеей экспедиции, которую мы готовились совершить, я соглашался с любыми предложениями.

Еще через три дня Барбер купил в Куинсе автомобиль с кондиционером. Это был красный «Понтиак Бонневиль-1965», его пробег не превышал сорока семи тысяч миль, судя по счетчику, но Бербера покорили его броский цвет и скорость, и он особенно не торговался. «А что ты думаешь? — повторял он, пока мы осматривали машину. — Чем тебе не экипаж» Глушитель и шины надо было заменить, карбюратор отрегулировать, помятый задник исправить, но это не повлияло на решимость Бербера, и я не стал его отговаривать. Несмотря не все свои изъяны, это было щеголеватое произведение автомобилестроения, как называл его Барбер, и я надеялся, что оно сгодится нам не хуже любого другого. Мы сделали пробный заезд: Барбер пересекал улицы Куинса и увлеченно рассказывал о восстании Понтиака против лорда Амхерста. Не надо забывать, что эта машина названа в честь великого индейского вождя. Это добавит еще один важный штрих к нашему путешествию. Ведя эту машину на Запад, мы отдадим дань погибшим, почтим память достойных воинов, поднявшихся на защиту своей земли, которую мы все-таки у них отняли.

Мы купили путеводители, солнечные очки, рюкзаки, дорожный ящик для кухонных принадлежностей, бинокли, спальные мешки и палатку. Проработав еще полторы недели у моего друга Стэна, я с чистой совестью смог взять отпуск его двоюродный брат приехал в Нью-Йорк на лето и согласился заменить меня. Мы с Барбером устроили прощальный обед (бутерброды с острым мясом в кафе деликатесов) и к девяти часам вернулись домой, чтобы утром пораньше отправиться в путь.

Было начало июля 1971 года. Мне уже исполнилось двадцать четыре года и меня мучило ощущение, что моя жизнь зашла в тупик. Лежа на кушетке и глядя в темноту, я вдруг услышал, как Барбер на цыпочках прокрался на кухню и стал звонить Китти. Я не разобрал всего, что он сказал, но, видимо, он уведомил ее о нашем отъезде. «Ничего нельзя сказать наверняка, — прошептал он, — но, может, это пойдет ему на пользу. А вдруг он уже будет готов вернуться к тебе, когда мы приедем обратно?» Нетрудно было догадаться, о ком он говорит. Когда Барбер вернулся к себе в комнату, я включил свет и откупорил еще одну бутылку вина, но алкоголь, видимо, на меня уже не действовал. Барбер пришел меня будить в шесть утра, и вряд ли к тому времени я проспал больше получаса.

Без четверти семь мы уже были в дороге. Барбер вел машину, а я сидел рядом и пил из термоса крепкий кофе. Первые два часа я лишь частично сознавал, что происходит вокруг, но когда мы выехали на просторы Пенсильвании, стал понемногу приходить в себя. Мы ехали через запад Пенсильвании, Огайо и Индиану, и до самого Чикаго проговорили без умолку, меняя друг друга за рулем Понтиака. Я почти ничего не помню из того, о чем мы говорили, — потому, наверное, что темы сменяли одна другую, подобно пейзажам за окном нашего автомобиля. Помню, мы немного говорили об этих самых автомобилях и о том, как они изменили Америку; говорили об Эффинге, о Тесле и его башне на Лонг-Айленде. До сих пор будто слышу, как Барбер по-лекторски покашливает, — мы тогда как раз пересекали границу штатов Огайо и Индиана, — собираясь подробно порассуждать о духе Текумсе, но, как бы ни пытался, не могу припомнить ни одной его фразы. Потом, когда стало смеркаться, мы больше часа делились своими пристрастиями во всех мыслимых областях жизни: в литературе, в еде, в бейсболе. Всего набралось у нас не меньше сотни самых разных тем, настоящий индекс личных вкусов. Я говорил: Роберто Клементе, Барбер говорил: Эл Калине. Я говорил: Дон Кихот, Барбер говорил: Том Джонс. Мы оба отдавали предпочтение Шуберту перед Шуманом, но у Барбера была слабость к Брамсу, которой я не разделял. Зато Куперен утомлял Барбера, тогда как я не мог наслушаться его «таинственными баррикадами». Он говорил: Толстой, я говорил: Достоевский. Он говорил: «Холодный дом», я говорил «Наш общий друг». Что же касается всех известных миру фруктов, то мы сошлись на том, что лимон ароматнее остальных.