Храм Луны

2

С этого момента, как бы тщательно и полно ни старался я описать свои приключения, они останутся лишь частью всего рассказа. Дело в том. что в нем появляются новые герои, и к концу они окажутся так же вовлечены в произошедшее со мной, как и я сам. Я подразумеваю Китти By, Циммера, которых тогда еще не узнал по-настоящему. Гораздо позже, например, я выяснил, что накануне выселения в дверь моей квартиры стучала Китти. Ей было тревожно — мое кривляние на воскресном завтраке произвело на нее впечатление, и, чтобы не волноваться попусту, она решила зайти ко мне и узнать, все ли у меня в порядке. Но она не знала моего адреса. Поэтому на следующий день она попыталась отыскать его в телефонной книге, но не нашла: ведь телефон у меня давно отключили. Из-за этого она заволновалась еще сильнее. Вспомнив фамилию того, кого я тогда искал, Китти тоже стала искать Циммера. Она решила, что, видимо, лишь он один во всем Нью-Йорке может подсказать ей, где я живу. Но, к сожалению, Циммер вселился в свою новую квартиру только во второй половине августа, дней через десять после того, как Китти начала его разыскивать. Примерно в тот самый день, когда я выронил яйца на пол, ей удалось получить в справочной номер его телефона. (Мы это выяснили досконально, сверяя по рассказам друг друга хронологию событий августовских дней до тех пор, пока не расставили все по своим местам.) День за днем Китти звонила Циммеру, пока не услышала гудок «занято». Это ее обнадежило, и через несколько минут она все-таки ему дозвонилась, но к тому времени я уже раскалывался на части, сидя за «шикарным» обедом в «Храме луны». Узнав у Циммера мой адрес, Китти поехала ко мне на метро. Поезд тащился час с лишним. Когда она постучала в мою дверь, было уже слишком поздно. Я был уже слишком «по ту сторону» и не ответил на стук. Она потом рассказала мне, что продолжала топтаться у двери еще минут пять-десять. Слышала, как я разговаривал сам с собой, но слов было не разобрать, а потом вдруг я вроде как запел — что-то безумное, как сказала Китти, — но я этого совсем не помню. Она постучала снова, и я снова не ответил. Не желая быть назойливой, она в конце концов сдалась и ушла.

Вот как рассказала мне об этом Китти. На первый взгляд вроде бы вполне убедительно, но поверить во все это было трудно.

— Я так и не понял, почему ты вообще пришла ко мне, — сказал я. — Ведь мы виделись только один раз, и я тогда еще был для тебя никем. Зачем ты затеяла все эти поиски абсолютно незнакомого человека?

Китти отвела взгляд и потупилась:

— Потому что ты — мой брат-близнец, — еле слышно ответила она.

— Но это же была только шутка. Люди не усложняют себе жизнь из-за какой-то дурацкой шутки.

— Наверное, — она слегка пожала плечами.

Я ждал, что она скажет что-нибудь еще, но прошло несколько секунд, а она все молчала.

— Ну, все-таки? — спросил я. — Почему ты так поступила?

Она быстро взглянула не меня, потом снова уставилась в пол.

— Потому что я подумала: вдруг у тебя неприятности? И мне стало так жалко тебя. Я раньше ни за кого так не переживала.

На следующий день после того, как она стучалась ко мне, Китти снова пришла к моей двери, но тогда меня уже там не было. Дверь, правда, осталась незапертой. Китти толкнула ее и вошла. Там она увидела Фернандеса, который со свирепым видом метался по комнате, заталкивая в пластиковый пакет для мусора все, что я не взял с собой, и ругаясь себе под нос. Он с таким остервенением, рассказывала Китти, пытался очистить комнату, будто там только что умер прокаженный. Он торопливо все сметал, стараясь как можно меньше дотрагиваться до моих вещей, словно боясь заразиться. Она спросила Фернандеса, не знает ли он, куда я делся, но он мало что мог ей сказать. Он назвал меня сумасшедшим сукиным сыном, и если он хоть что-нибудь понимает в этой жизни, то я наверняка сейчас плетусь куда глаза глядят и ищу дыру, где и подохну. На этом месте его тирады Китти вышла и позвонила Циммеру из первой же телефонной будки. Его новая квартира находилась в пригороде Нью-Йорка, но как только Циммер узнал, в чем дело, он немедленно помчался в центр к Китти. Так они меня в конце концов и спасли — неустанно прочесывая весь город. Тогда я, конечно, об этом и не подозревал, но теперь все зная, невозможно не оглядываться на то время, не испытывая нежности к моим друзьям. В каком-то смысле они изменили мою судьбу. Я словно прыгнул с вершины скалы, и, когда уже почти разбился, у самой земли, произошло чудо: я узнал, что в мире есть люди, которые меня любят. Когда тебя любят, все меняется: ужас падения не уменьшается, но по-новому видишь смысл этого ужаса. Я прыгнул с вершины, и вдруг, в самый последний миг, что-то подхватило меня на лету. Это «что-то» и есть любовь. Только она может спасти человека от падения, только она способна нарушить законы гравитации.

Покинув в то утро свою квартиру, я абсолютно не представлял себе, что мне делать дальше. Я просто шел куда глаза глядят. Вряд ли я тогда хоть о чем-нибудь думал. Самое большее — о том, что надо отдаться на волю случая и повиноваться интуиции. Мои ноги с самого начала повернули на юг, и я так и продолжал двигаться к югу. Только пройдя один-два квартала, я решил, что в любом случае лучше уйти подальше от моего бывшего жилья. Чувствуете, как мое желание прикинуться беззаботным чудаком среди своих приятелей ослабело перед самолюбием и чувством стыда? В глубине души мне самому противно было осознавать, до чего я себя довел, и никому не хотелось попадаться на глаза. Если бы я пошел на север, то пришел бы к Морнингсайд Хайте, а там всюду мелькали бы знакомые лица. Я обязательно нарвался бы если не на приятелей, но на тех, кто просто знал меня: завсегдатаев бара на Уэст-Энде, бывших однокашников и преподавателей. У меня не хватило бы духу выдерживать их удивленные пристальные взгляды. Более того, я с ума сходил от мысли, что мне пришлось бы с ними заговорить.

Я все шел на юг и, плутая по улицам, старался подальше уйти от Верхнего Бродвея. В кармане у меня было около двадцати долларов, ножик и шариковая ручка; в рюкзаке — свитер, кожаная куртка, зубная щетка, бритва с тремя новыми лезвиями, запасная пара носков и белья, маленький зеленый блокнот с вставленным в пружинку карандашом. Мое странствие длилось около часа, когда со мной случилось невероятное. Я остановился перед часовой мастерской и стал рассматривать в витрине механизм какой-то старинной конструкции. Случайно взглянув под ноги, я увидел десятидолларовую бумажку. Это меня так потрясло, что я даже не знал, как поступить. Мысли смешались, и вместо того чтобы просто счесть эти деньги подарком судьбы, я возомнил, что произошло нечто необыкновенное — благоволение неба, чудо из чудес. Наклонившись и увидев, что деньги самые настоящие, я задрожал от радости. Все будет хорошо, сказал я себе, все будет в конце концов хорошо. Не медля больше, я поднял драгоценную бумажку, зашел в греческое кафе и заказал завтрак по-фермерски: грейпфрутовый сок, кукурузные хлопья, яичницу с ветчиной, кофе и все, что полагается. А после обеда даже купил пачку сигарет и выпил у стойки еще одну чашку кофе. Меня захлестнуло ощущение счастья… Мир вновь был достоин любви. Все в кафе виделось мне в розовом свете: дымящиеся электрические кофейники, вращающиеся стулья и гигантские тостеры, серебристые аппараты для взбивания молочных коктейлей, свежие плюшки в стеклянных контейнерах. Я готов был возродиться, словно стоял на пороге открытия нового континента. Я закурил еще одну сигарету «Кэмел» и продолжал наблюдать, как работает продавец, потом перевел взгляд на лохматую официантку с крашеными рыжими волосами. Сейчас в них обоих сосредоточилось что-то очень важное, очень привлекательное для меня. Хотелось сказать им. как много они для меня значат, но слова застревали в глотке. Несколько минут я пребывал в состоянии эйфории, прислушиваясь к своим мыслям. Голова была переполнена сентиментальным блаженством и романтическими грезами. Докурив сигарету, я двинулся дальше.