Страница 12 из 14
Я подхожу к кассе, когда американец платит за свою стрижку.
— Вам идет, — говорит он, рассматривая меня. Смущаясь, я пытаюсь заправить за ухо волосы, но их нет. Я чувствую себя легче — легкомысленной, радостной до головокружения.
— Вам тоже.
— Спасибо.
Он открывает мне дверь.
— Спасибо. — Я выхожу на улицу.
— Вы слишком уж вежливы, — говорит он мне.
— Спасибо, — улыбаюсь я. — Вы тоже.
— Спасибо, — кивает он.
Мы смеемся. Разглядываем ожидающие нас такси, будто стоящие в очереди, а потом с любопытством опять смотрим друг на друга. Он странно улыбается.
— Первое такси или второе? — спрашивает он.
— Мне? Он кивает.
— Мой водитель болтает без умолку.
Я изучаю оба такси, вижу, как во втором папа наклоняется вперед и разговаривает с водителем.
— Первое. Мой папа болтает без умолку.
Он переводит взгляд на второе такси, где папа теперь прижимает лицо к стеклу и с недоумением рассматривает меня.
— Значит, второе такси, — говорит американец и, пока идет к своему, два раза оборачивается.
— Эй! — протестую я, зачарованно глядя на него. Я подплываю к своему такси, и мы одновременно захлопываем двери. Водитель и папа смотрят на меня так, как будто увидели привидение.
— Что? — Мое сердце бешено колотится. — Что случилось? Рассказывайте.
— Твои волосы! — с чувством произносит папа, на его лице написан ужас. — Ты похожа на мальчика.
Глава восьмая
Чем ближе такси подъезжает к моему дому в Фисборо, тем сильнее затягивается узел у меня в животе.
— Занятно, что тот мужчина тоже попросил таксиста дождаться его, правда, Грейси?
— Джойс. Да, занятно, — отвечаю я, нервно покачивая ногой.
— Люди теперь так делают, когда стригутся?
— Как делают, папа?
— Оставляют такси дожидаться их.
— Я не знаю.
Он пересаживается на край сиденья и наклоняется ближе к водителю:
— Я говорю, Джек, люди, что, так: теперь делают, когда идут к цирюльнику?
— Как так?
— Они просят таксистов дожидаться их на улице?
— Меня никогда раньше не просили, — вежливо объясняет водитель.
Папа удовлетворенно откидывается на сиденье:
— Так я и думал, Грейси.
— Меня зовут Джойс, — огрызаюсь я.
— Джойс. Это совпадение. А ты знаешь, что говорят о совпадениях?
— Ага.
Мы доезжаем до моей улицы, и желудок у меня переворачивается.
— Что совпадений не существует, — заканчивает папа, хотя я уже сказала «да». — Конечно нет, — говорит он самому себе. — Не существует. Вон идет Патрик, — машет он. — Надеюсь, он не будет махать в ответ. — Папа смотрит на своего друга из клуба по понедельникам, который опирается обеими руками на ходунки. — И Дэвид со своей собакой. — Он снова машет, хотя Дэвид останавливается, чтобы дать собаке покакать, и смотрит в другую сторону.
У меня складывается ощущение, что в такси папа чувствует себя довольно важной персоной. Он редко на нем ездит, так как это слишком дорого, а во все места, куда ему нужно, он может добраться пешком или немного проехать на автобусе.
— Дом, милый дом, — объявляет он. — Сколько я тебе должен, Джек? — Он снова наклоняется вперед. Достает из кармана две банкноты по пять евро.
— Боюсь, должен вас огорчить… двадцать евро, пожалуйста.
— Сколько? — Папа в ужасе поднимает глаза.
— Папа, я заплачу, убери свои деньги. — Я даю водителю двадцать пять евро и говорю, чтобы он оставил сдачу себе.
Папа смотрит на меня так, как будто я только что взяла у него кружку пива и вылила его в канаву.
Мы с Конором живем в Фисборо в таунхаусе из красного кирпича с тех самых пор, как поженились десять лет назад.
Эти дома были построены в сороковые, и мы годами вкладывали деньги в модернизацию своего жилища. Наконец дом стал таким, каким мы хотели, то есть он был таким до этой недели. Черная изгородь окружает маленький палисадник перед домом — царство розовых кустов, посаженных моей матерью. Папа живет в двух улицах от нас, точно в таком же доме, я в нем выросла, и, хотя мы никогда не перестаем расти, когда я оказываюсь там, то снова возвращаюсь в свою молодость.
Входная дверь моего дома открывается в тот момент, когда такси отъезжает. Фрэн, папина соседка, улыбается мне, стоя на пороге. Она странно смотрит на нас, избегая встречаться со мной взглядом. Мне придется к этому привыкнуть.
— Ой, твои волосы! — восклицает она, но спохватывается. — Прости, дорогая, я собиралась уйти до вашего приезда.
— Она широко распахивает дверь и вывозит за собой клетчатую сумку на колесах. На ее правой руке резиновая перчатка.
Папа заметно нервничает и отводит глаза.
— Фрэн, что ты здесь делала? Как ты вообще попала в мой дом? — Я пытаюсь быть предельно вежливой, но вид человека, находящегося в доме без моего разрешения, одновременно раздрожает меня и приводит в ярость.
Она краснеет и смотрит на папу. Папа смотрит на ее руку и покашливает. Она опускает глаза, нервно хихикает и стаскивает с руки перчатку.
— А твой папа дал мне ключ. Я подумала, что… в общем, я положила для тебя в прихожей симпатичный коврик.
Надеюсь, тебе он понравится.
Я смотрю на нее в полном замешательстве.
— Не важно, я уже ухожу. — Фрэн подходит ко мне, берет за руку и сильно сжимает ее, все еще не в силах взглянуть на меня. — Держись, дорогая. — Она идет вниз по дороге, волоча за собой сумку на колесах, чулки закрутились вокруг ее толстых лодыжек.
— Папа! — Я сердито смотрю на него. — Что это, черт возьми, такое? — Я врываюсь в дом и вижу отвратительный пыльный ковер, лежащий на моем бежевом ковровом покрытии. — Почему ты даешь совершенно незнакомой тетке ключи от моего дома, чтобы она могла войти и оставить здесь ковер? Я не нуждаюсь ни в чьей благотворительности!
Он снимает кепку и мнет ее в руках:
— Дорогая, она не чужой человек. Она знает тебя с того дня, когда тебя привезли домой из роддома…
Это не та история, которую стоит сейчас рассказывать, и папа осекается.
— Мне все равно! — шиплю я. — Это мой дом, не твой! Ты не вправе так поступать. Мне противен этот дерьмовый ковер! — Я поднимаю один конец грязной уродины, вытаскиваю ее на улицу и захлопываю дверь. Вне себя от злости я поворачиваюсь к папе, чтобы снова на него накричать. Лицо у него побледнело, плечи вздрагивают, он, не отрываясь, смотрит на пол. Мои глаза следуют за его взглядом.
Выцветшие пятна разнообразных оттенков коричневого разбрызганы по бежевому ковровому покрытию. В некоторых местах они счищены, но приглаженные в другую сторону ворсинки выдают, что на них что-то было. Моя кровь.
Я закрываю лицо руками.
Папа говорит тихим обиженным голосом:
— Я считал, лучше тебе этого не видеть, когда ты вернешься домой.
— Ох, папа!
— Фрэн приходила сюда ненадолго каждый день и пробовала разные чистящие средства. Это я предложил закрыть все ковром, — говорит он еще тише. — Ты не можешь обвинять в этом ее.
Я презираю себя.
— Знаю, ты любишь, чтобы в твоем доме были красивые, подходящие друг к другу вещи. — Он оглядывается вокруг.
— Но ни у Фрэн, ни у меня таких нет.
— Папа, прости меня. Я не знаю, что на меня нашло. Прости, что я накричала на тебя. Ты ведь только и делал, что помогал мне всю эту неделю. Я… я как-нибудь позвоню Фрэн и должным образом поблагодарю ее.
— Хорошо, — кивает он. — Теперь я, пожалуй, пойду. Я отнесу ковер обратно Фрэн, не хочу, чтобы кто-нибудь из соседей увидел его на улице, а потом рассказал ей.
— Нет, я положу его туда, где он лежал. Он слишком тяжел для тебя. Я пока оставлю его тут и скоро ей верну. — Я открываю дверь, поднимаю ковер с дорожки, затаскиваю в дом без прежней ненависти и кладу так, чтобы он закрыл место, где я потеряла своего ребенка.
— Папа, прости меня, пожалуйста.
— Не переживай. — Хромая, он подходит ко мне и похлопывает по плечу. — Я понимаю, у тебя сейчас трудные времена. Если я тебе понадоблюсь, я прямо за углом.