Эй!

– Ничего не записывают, – сказал он сердито. Он пристроился писать, так и не зажигая света. Но потом сдался, включил лампочку, при свете её писал минуты три и тотчас выключил, как только поставил точку.

Нам он сказал:

– «Бийск» должен быть через пятнадцать минут. Будьте наготове.

Сон теперь и не мучил меня. Я отчетливо видел противоположный берег канала, темную глубину дальнего шлюза, в который должен будет войти «Бийск». В ожидании корабля шлюзовые ворота были открыты.

Ровно в три «Бийска» еще не было. Я прислушивался: в узком канале огромный корабль даст о себе знать шумом машин.

Очнулся я от панического крика:

– Уходит!

Это было невозможно, но все мы: и Бобенко, оставшийся в рубке, и рулевой с обаполом провалились в сон.

Сквозь сон я видел высокую круглую корму, бесшумно входящую в шлюз, и начавшееся движение шлюзовых ворот, которые должны были отсечь нас от «Бийска».

– Давай! – закричал Бобенко. – Заходи в шлюз! Прошлюзуемся вместе с ним.

Корма «Бийска» уже вошла в шлюзовую камеру, а замковые огромные ворота продолжали свое запирающее движение. Но то ли шлюзовой оператор нас заметил, то ли сами успели – «БТ» проскочил в шлюз.

– Пришвартовывайся к корме! – кричал Бобенко.

Я видел, как кто-то из команды перебрался с чалкой на «Бийск». С «Бийска» следили за нами с недоумением – мы брали корабль на абордаж.

На кормы вышел капитан «Бийска». Его позвали вахтенные. Он попытался возражать, но скоро сдался под нашим напором.

– Да мы не в Ростов – в Усть-Донецк идем, – уже благодушно поглядывая на нас, сказал он.

От Усть-Донецка до Ростова сто сорок – сто пятьдесят километров. Но это только на мгновение омрачило нашу радость. Мы выгружали из шлюпки рюкзаки, швыряли на палубу «Бийска» весла, багры. Я полез наверх, чтобы принять мачту и бочонок. Но кто-то из матросов «Бийска» уже оттаскивал рюкзаки в сторону, кто-то оказался проворней меня и подхватил мачту.

– Давай, давай! – подгонял Бобенко.

Шлюзовые ворота открылись, и «Бийск», буксируя пришвартованный «БТ», медленно двинулся в канал.

Чтобы сделать шлюпку как можно легче, мы «раздевали» её: вытаскивали пайолы, кормовую решетку.

– Хватит! – скомандовал Бобенко.

Я видел, как рулевой с обаполом схватился за шлюпку у кормы. Там она была тяжелей всего.

– Давай! – хрипел он.

Сверху, с «Бийска», шлюпку тянули за носовой конец. Она не поддавалась, не хватало ещё чьего-то усилия. Кто-то спрыгнул на «БТ». За шлюпочный конец схватился капитан «Бийска». Установилось равновесие между тяжестью и нашими усилиями. Не хватало последней согласованности, отчаянности, которая соединяет всех хотя бы на один момент.

– Давай! – кричал Бобенко.

И шлюпка приподнялась, уперлась носом в борт «Бийска». На борту появилась царапина. Хозяину корабля такая царапина – заноза в сердце, но капитан «Бийска» продолжал тащить. Царапина увеличивалась, шлюпка поднималась все выше по борту. Едва она перевалила на палубу «Бийска», Бобенко закричал:

– Отваливай! Отдай конец! – торопился вернуться в шлюз, пока ворота открыты.

Между «Бийском» и «БТ» уже возникло опасное зияние, а мы все жил руку Бобенко, помощнику, матросам. Я тряс руку парня с обаполом, а он, кажется, не понимал, зачем это:

– Да, брось ты!

Сверху нас торопили, протягивали руки. И вот, что я чувствовал, когда нас вытягивали на палубу «Бийска». Доброжелательность, как снежный ком. Этой ночью была погоня не за «Ангарском». Но тут важно, что кто-то начал. Без этого никто бы пальцем не шевельнул. А покатившись, доброжелательность открывается в людях, словно только этого и ждала.

И пусть причина была пустяковой, пусть иллюзорной была погоня – доброжелательность была ни пустяковой, ни иллюзорной.

Мы ещё прощально махали руками, а на палубе «БТ» уже никого не было. Окутываясь керосиновой копотью, буксировщик входил в камеру шлюза.