Дыхание земли

8

Франсина явилась в Сент-Элуа через неделю после моего разговора с ле Муаном. Вид у нее, надо признать, был неожиданно приличным для девицы, которая таскается по лесам за шуанами: чистая одежда, опрятный передник, аккуратно заштопанный в нескольких местах, новые сабо. Она даже была в головном уборе, принятом среди незамужних девушек в здешних краях. Ее чепец имел форму ракушки и низко опускался на лоб, охватывая его, как повязка, а по бокам открывая толстые завитки кос, уложенных, как улитки, за ушами.

– Здравствуйте, мадам, – сказала она приседая. – Ле Муан сказал, что вы знаете, зачем я пришла.

– Отлично, – ответила я. Ты будешь помогать мне с рассадой.

Я не держала на нее зла, а даже, напротив, чувствовала радость при мысли, что получила помощницу.

Работы было столько, что я даже с такой работницей, как Франсина, не знала, за что хвататься. Селестэн целыми днями вместе с батраками Бельвиня трудился над расчисткой земли под пашню. Они рубили, пилили, корчевали – занятие это каторжное. Из всех деревьев была оставлена только старая яблоня, менее всех пострадавшая от пожара и обещавшая плодоносить. Нужно было заготавливать дрова, а еще возвести новый хлев – уже не на скорую руку, а надолго. Кроме того, я хотела, чтобы из необтесанных огромных камней, в изобилии рассыпанных по долине, Селестэн сложил хижину, крытую соломой, и сделал очаг: таким образом, у нас была бы кухня, ибо в башне становилось слишком тесно. В этой же хижине можно было бы поселить и Франсину – так я планировала. Даже для Жанно и Шарло находились занятия: убирать огород, удалять оттуда камни и хворост, прошлогоднюю траву. Брике, добросовестно покончив с копчением и заслужив мою благодарность, занимался тем, что бродил по округе и воровал. Он никогда не возвращался с пустыми руками: приносил цыплят, кур, а однажды даже огромного петуха. На мой вопрос Брике ответил, что поймал его в лесу. Я знала, что он ворует у крестьян Сент-Уана, но закрывала на это глаза. В конце концов, сами эти крестьяне не проявляли особенной щедрости.

– Будь осторожен, – предупредила я Брике. – Они расправятся с тобой, если поймают. Лучше не делай этого.

– Гм, мадам, да ведь это все, что я умею.

Жанно, наблюдая за Брике, тоже становился трудноуправляемым, и удержать его дома было почти невозможно. Он очень подружился с Бертой, и отныне любимым его занятием было убегать на берег реки, где на вершинах старых осокорей чернели сорочьи гнезда, и собирать птичьи яйца.

Маргарита была у нас кухаркой: готовила бобовую похлебку, гречишные лепешки, иногда суп, тушеную капусту, жареную колбасу – копченое мясо у нас расходовалось крайне экономно.

Мы с Франсиной ухаживали за скотиной, мыли, стирали и, главным образом, готовились к весне. Много возни было с облюбованным мною картофелем. Я пустила в ход все купленные клубни, перебирала, проращивала, замачивала. В ящиках, кадках, любых доступных сосудах у нас была рассада – капусты, лука, сельдерея, помидоров, огурцов, баклажанов, моркови, перца и еще всякой всячины. Отдельно мы намеревались высадить чечевицу, горох и бобы.

А когда наступала ночь и все в доме засыпали, я садилась к маленькой лампе, разворачивала журнал и записывала то, что получила в этот день от крестьян. Подношения были более чем скромны. Я все больше полагалась на собственные силы. Если бы мы возлагали надежды лишь на крестьян, то, наверное, всю жизнь жили бы впроголодь. В конце концов, подумала я, я перестану требовать у них еды и потребую полотна, воска, мыла – того, в чем Сент-Элуа нуждался особенно остро. И если еще раз встречу ле Муана, обязательно попрошу повлиять на бретонцев. Да и отец Медар в этом деле может помочь…

Но в этот момент сон, как правило, овладевал мною, и я, впадая в полудрему, забывала твердо все решить, а завтра дела снова поглощали меня, и я снова никому не жаловалась.

9

– Кому это ты шьешь одежду? – ревниво спросил Жанно, наблюдая, как я крою полотно. – Мне?

– Нет, малыш, это для близняшек. Они растут так быстро, ты же знаешь, – ответила я беспечно, не обращая внимания на едва заметные враждебные нотки в голосе сына. – Разве ты не хочешь, чтобы твои сестры выглядели хорошенькими?

Жанно молча отошел от меня и заглянул в колыбельку. Девочкам было чуть больше четырех месяцев, и с тех пор, как я стала давать им наряду с коровьим молоком по маленькой ложке рыбьего жира, они заметно повеселели. Обе малышки уже удерживали головки, а Изабелла, более бойкая, даже могла, забавно лежа на животе, чуть приподниматься, опираясь на ручки. Селестэн выстрогал для них три деревянные игрушки, я выкрасила их свекольным соком, и близняшки уже тянулись к ним ручонками, с явной любовью и интересом ко всему яркому.

Все любили этих ангелочков. Только Жанно, казалось, вовсе не разделял этого восторга.

Застыв рядом с колыбелькой близняшек, он с критическим выражением на лице подолгу внимал вокальным упражнениям Вероники и Изабеллы, которые, подобно беззаботным пташкам, приветствовали таким образом жизнь, утверждая свое присутствие и довольство существованием.

– Ничего другого не умеют, дурочки! – проворчал он тихо. Я не придавала особого значения этому недовольству.

Жанно просто ревнует. Но он уже достаточно вырос, чтобы самому преодолеть это.

– Их пора кормить, – сказала я вслух.

Патина давала мало молока, поэтому я не баловала им своим домашних: нужно было следить, чтобы молока было вдоволь для малышек. Я хотела, чтобы по крайней мере они не ощущали ни в чем нужды. Им и так с самого начала пришлось нелегко. Это чудо, что они такие пухленькие и здоровые.

Я как раз наливала молоко в рожок, когда ко мне подошел Жанно с чашкой в руке.

– Можно мне? – спросил он с некоторым напряжением в голосе. – Я тоже хочу.

Мне следовало тогда проявить большую чуткость, но, занятая приготовлением еды для малышек, я ответила не подумав, не глядя на Жанно:

– Тебе потом, мой дорогой, после девочек; я дам тебе молока, если оно останется.

Громкий всхлип заставил меня обернуться. Жанно стоял посреди комнаты, сжимая чашку в руке так, словно это был его злейший враг. Лицо его было искажено гневом, невыносимой обидой, явной злостью на меня. Испуганная, не ожидавшая такого поворота дела, я поднялась с места.

– Жанно, мальчик мой! – только и смогла произнести я. Не дослушав, он с размаху грохнул чашкой об пол, осколки полетели во все стороны, потом повернулся, рванулся к выходу и выбежал, так хлопнув дверью, что у меня зазвенело в ушах.

– Жанно! – вскричала я, сердясь и недоумевая. – Вернись немедленно!

Он и не подумал вернуться.

Ошеломленная, я едва смогла как следует накормить Веронику и Изабеллу. Они, словно чувствуя мое настроение, капризничали и просились на руки как никогда; мне стоило больших усилий их убаюкать. Потом они уснули, и я уложила их в колыбель.

Поступок Жанно не выходил у меня из головы. Мой сын был неправ, но в то же время он был совершенно искренне обижен, даже оскорблен тем, как я поступила. Я опрометчиво полагала, что он все понимает. Понимает, что малышки намного меньше и слабее его и что долг всех нас – заботиться о них, слабых и беспомощных, отдавать им все лучшее, в том числе и это злосчастное молоко. А Жанно, оказывается, не понимал. Он был совсем еще малыш, мальчик восьми лет, который любил меня и ревновал, который до сей поры был один в моем сердце, а с появлением девочек неожиданно оказался вытесненным, – по крайней мере, так он полагал. Но ведь я любила его, как и прежде.

Я выбежала из дома, горя желанием поскорее разыскать сына. Как бы он не задумал какой-нибудь глупости! Честное слово, эта его вспыльчивость – фамильная черта де ла Тремуйлей – может сыграть с ним дурную шутку.

– Ах, вот ты где!

Я разыскала Жанно среди валунов, сваленных у старой яблони, и, облегченно вздыхая, села рядом. Он отвернулся, уткнувшись лицом в колени.