Развод по-русски

— Поговорите с Сашей, — посоветовала Вера. — О часах, о шарфике. Возможно, вам это что-то даст. Но Лизка-то не убивала, правда?

— По крайней мере, вероятность того, что убила она, резко снизилась.

— Так выпустите ее! — попросила Вера. — У меня нет больше сил! Я не могу больше! Мне иногда кажется, что я Сизиф.

— Кто? — опешил Левандовский.

— Сизиф. Качу камень на гору, а он в последний момент падает. И так все время, всю жизнь.

Ее понесло.

— Знаете, иногда хочется бросить все и уехать куда-нибудь, начать все с начала, понимаете? Хотя я знаю, что это глупо. Все свои проблемы я увезу с собой. Они ведь не только снаружи, они в основном внутри человека, да? Если кто-то вечно таскает камни, значит, видимо, у него такой характер. Но я все равно не могу! Выпустите Лизку, ну, пожалуйста!

— Да выпущу, выпущу! — не без раздражения пообещал следователь. — Завтра. Думаете, это так легко? Я не господь бог, надо мной тоже есть начальство, которое я должен обойти и объяснить им, что я — старый идиот и арестовал невиновного.

— Но ведь так получалось по уликам! Им не за что вас ругать.

— За что ругать, начальство всегда отыщет, затем оно и поставлено. Короче, завтра после трех. Сейчас составим протокол об обыске, вы у меня были понятыми, ясно излагаю? И быстренько выметайтесь.

Они вымелись, купили бутылку шампанского, самых дорогих закусок и отправились к Вере. Сергей был оживлен, а она почему-то еле волочила ноги, хоть и должна была летать на крыльях радости.

Глава 15. Ответ

Праздник прервал телефонный звонок.

— Да?

— Это Ира. Приезжай ко мне, мне надо с тобою поговорить. Срочно.

Гудки. Вера растерянно глянула на Сергея.

— И чего ради тебе к ней ехать? Надеется оправдаться? Ты думаешь, т а к о е можно чем-нибудь оправдать?

— Не знаю, только я поеду, Сережа. Я никогда не прощу себе, если не сделаю этого. А если это все-таки не она? Знаешь, я поняла, почему у меня душа по-настоящему не на месте. Я не верю! Подсознательно — не верю. Она любит обеих, она не стала бы!

— Ну, поехали, что с тобою делать. А мне Левандовский показался очень толковым мужиком, и с его выводами я уже почти смирился. Женщины, они существа загадочные и непредсказуемые, от них вечно жди черт знает чего. Не замечала?

— Ну, в некотором роде я и сама принадлежу к их числу.

— Да при чем здесь ты! К тебе это не относится.

„Ибо я не блондинка“, — решила Вера.

Увидев на пороге Сергея, Ира твердо заявила, будто об отсутствующем:

— Нет, о н пусть уйдет. Я ему не доверяю.

— В каком смысле? — изумилась Вера.

— Ты ведь хочешь знать правду, так?

— Конечно.

— Вот я и расскажу тебе, но ты должна поклясться.

— Поклясться — в чем, Ира?

— Что никому и никогда этого не передашь и не используешь этого мне во вред — никоим образом, прямо или косвенно. Ты поклянешься Лизкиной жизнью и ее здоровьем. А Сереже я все равно не поверю, он обманет. Что я, мужиков не знаю? Уходи, Сережа, не мешай.

— Я не собираюсь оставлять Веру наедине с убийцей, — холодно возразил Сергей.

— Глупо! — пожала плечами Ира. — Может, я и убийца, да не дура. Если я сделаю сейчас что-то Вере, меня изобличат и посадят в пять минут, а я вовсе не намерена давать кому-то козыри в руки. Уходи!

Вера ласково подтолкнула спутника к двери, и он неохотно ушел.

— У меня был следователь, — сообщила Ира. — Я всегда была невезучей. При минимальном везении все прошло бы без проблем. Где лежал этот чертов шарж?

— Между двумя поверхностями стола, рядом с тахтой.

— Да, могла бы и догадаться. А я полдома перерыла, дурочка!

— Но зачем? Зачем, Ира? У меня в голове не укладывается!

— Потому что ты слепая и глупая женщина, Вера. Когда я смотрю на тебя, мне становится стыдно за весь наш женский род — что не зря нас считают недоразвитыми существами. Я так давно хотела открыть тебе глаза, просто с трудом сдерживалась, а теперь подумала — а кто мне мешает? Ты ведь клянешься, так? В конце концов, если б я тебя сейчас не позвала, никто бы не узнал того, что я тебе расскажу! Пусть милиция сама добывает улики — если сможет. Я им легко не дамся. Так ты клянешься?

— Да.

Ира засмеялась почти счастливым смехом.

— О боже, как давно я ждала этого момента, как давно хотела сказать кому-нибудь! Я ненавижу Лизку! Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу! Ох, как хорошо сказать, наконец! Если б у меня спросили, о чем я мечтаю, я бы ответила — чтобы ей было плохо. Чтобы ей перестало везти! Ее вроде выпустят завтра, так? Надеюсь, тюрьма переломала всю ее жизнь. Она не будет больше смотреть невинными беспечными глазами дегенератки, уверенной, что весь мир создан для нее, что все ее любят, что все счастливы! Надеюсь, у нее посеклись волосы, испортилась кожа. В плохих условиях это случается и за неделю, правда? Что ты так смотришь? Да, ты слепая дура. Больше ты никогда не будешь тешить себя иллюзиями, что твоей драгоценной сестричке никто не пожелает зла, никогда не будешь спокойна. Как бы ни повернулось дальше, ты запомнишь этот разговор, он занозой будет сидеть у тебя в памяти!

— Но за что? Ты не видела от нее ничего, кроме хорошего, согласись, Ира!

— За что? За несправедливость, за что же еще! Почему жизнь устроена так несправедливо, объясни? Почему одним все дается даром, а другие должны вкалывать, как ломовые лошади? Это неправильно! Одному пусть дается одно, другому другое, но не все сразу! Ей все, а мне ничего, ничего! Ты серьезно думаешь, что я должна была спокойно это проглотить, смириться? Нашли дуру!

— Ира, не гневи судьбу! Тебе многое дано. Ты стали стройной, симпатичной девушкой, ты…

— Стала? Ты смеешься, что ли? По-твоему, это так легко — взяла и стала? Да разбуди меня ночью, и я закричу: „Я хочу есть, есть, есть! Я хочу мяса, я хочу пирожного!“ И, если я позволю себе это раз в месяц, сразу появляется живот, и второй подбородок, и надо садиться на одну воду. А она жрет все, что хочет, и даже на ночь, и ночью, и ей ничего! И волосы моет раз в неделю, а я вынуждена каждый день! Впрочем, ладно, если бы только это, я бы смирилась. Зато я умнее, это несомненно. Только зачем мой ум, если у нее способности к языкам, как у попугая? Я учу, осмысляю, систематизирую, а она передразнивает, словно мартышка, и все в восторге — ах, талант! Ладно, если б она учила хоть немного, я бы смирилась, а у нее все само собой! Впечатление, что за всю жизнь ей ни разу не приходилось себя насиловать, делать, что не хочется. Мне — постоянно, а ей — ни разу. Я увидела по ней, что мужикам нравятся беспечные финтифлюшки, и я стала изображать беспечную финтифлюшку. Думаешь, легко постоянно притворяться? Пробовала? Аж скулы сводит, так хочется сказать кому-то правду! Сказать: „Да я умнее вас всех, вместе взятых!“ Но терплю. А она такая от природы. Я всегда знала, что таких женщин не бывает, это только ради мужиков такими притворяются, а она такая без усилий, сама собой!

Вера в ужасе выдохнула:

— Но она любит тебя, Ира!

— А кого она не любит? Разве что Павлика. Наверное, это потому, что она дурочка. Или ей не хватает воли даже на злость? А, может быть, слишком уверена в себе. Если б она тайком говорила про меня гадости, это было бы нормально, но она даже этого не делала. Видимо, она совсем не принимала меня в расчет! Ха! А я переспала с обоими ее мужиками, и я веревки могла бы из них вить, будь я чуть-чуть поудачливее. Мне просто фатально не везет. Ей везет, а мне нет, вот в этом-то все и дело.

— Но Андрей… при чем здесь Андрей?

— Уж очень мне хотелось прибрать его к рукам. Он так любил Лизку, это ужасно раздражало, на меня не смотрел даже, я для него была ничто. Но я внимательно к нему пригляделась и увидела его слабое место. У него был комплекс в отношении Величко. Он ревновал и хотел слышать про него гадости. Я рассказала ему, что Величко тайком пристает и ко мне, не только к Лизке, он был доволен, прямо счастлив, но этого оказалось мало. А в тот день, когда я догадалась нарисовать этот шарж, мне удалось уложить Андрея в постель. Он поверил мне до конца и расслабился! А нарисовала я сразу, в пять минут, и гениально, да?