Она была актрисою

— Ох, Наташенька, — Вика лишь махнула рукой. — Если бы так. Сделают вместо нашей студии бильярд, а надо мною будет смеяться весь город. А может, ты все-таки попробуешь, а? Ты ведь — артистка. Анна Павлова танцевала в день смерти своей матери, с температурой под сорок, но никто из зрителей ничего не заметил. Она считала, что зрители не виноваты и не должны пострадать. Подумай — они приедут к нам, соберутся со всего города, и окажется, что это зря! Как мы будем перед ними выглядеть?

— Но, Виктория Павловна! Я ведь не хочу — я не могу! Вы посмотрите на меня! И я, как вспомню про Ушастика, сразу слезы текут. Вдруг так будет на сцене?

— На сцене — не будет, — твердо заверила Вика. — Поверь моему опыту. Выйдешь на сцену — все забудешь. Там — другая жизнь, другой мир. Там тебе станет легче. Ты ведь попробуешь, родная, хорошо? Ради нас всех!

— Я попробую, Виктория Павловна.

— Ты придешь? Обещаешь мне?

— Обещаю.

Еле волоча ноги после тяжелого разговора, Вика, не желая возвращаться домой, отправилась в Дом культуры, хотя было еще рановато. В пустом зале сидела Марина, какая-то зеленая и не слишком похожая на себя.

— Волнуешься? — догадалась Виктория Павловна. — Ну и видок — краше в гроб кладут. Подгримировать тебя, что ли?

— Никогда не стану больше писать пьес! — экспрессивно поведала та. — Что угодно, только не пьесы! И какой черт меня дернул, сама не понимаю? Может, отменить, пока не поздно? Сказать, что все мы заболели и умерли.

— В гроб меня вогнать хочешь? Сама знаешь, для меня эта премьера — вопрос жизни и смерти.

— Это тебе только кажется, — мрачно возразила Марина, — ты просто создала себе идею-фикс, вот и все. А на самом деле здесь вопрос вовсе не жизни и смерти, а престижа и карьеры. Зато, — оживилась она, — радует одно — что мы с тобою не актеры и нам не надо выходить сейчас на сцену. Я бы не сумела даже под угрозой казни — меня шатает. — И, помолчав, безжалостно продолжила: — Кстати, тут бродит Тамара Петровна, совершенно несчастная. Она считает, ты завтра же выгонишь ее из студии. Я попыталась убедить ее, что нет, но она не верит, что ради нее ты пожертвуешь Преображенским. Поскольку я тоже в это не верю, я, наверное, убеждала ее недостаточно убедительно, да тут еще он сам вмешался, и она ушла вся в слезах. Поговори с нею ты!

— Не нервируй меня! — резко выкрикнула Вика. — Еще мне ее слез не хватало! Вот отыграем премьеру, тогда поговорю с кем угодно, а пока меня не трогайте! И ты не трогай, а то хуже будет!

Она встала и побежала за кулисы. Из мужской гримерки слышались резкие голоса, кто-то явно ссорился. Виктория Павловна меньше всего на свете хотела сейчас ввязаться в очередной скандал, поэтому собиралась быстренько прошмыгнуть мимо, однако не успела. Как ошпаренный, в коридор выскочил Кирилл, бормоча ругательства, и рванул в направлении подсобки. Кирилл славился спокойствием, почти флегматичностью, так что Вика легко догадалась — его собеседником был никто иной, как Преображенский. «Сволочь! — подумала она. — Живого котенка! Да еще зная, что Таша такая чувствительная, да еще прямо в день премьеры! Честное слово, Маринка права и этот тип — энергетический вампир, который питается нашими эмоциями. Он еще и улыбается, гад!»

Евгений Борисович действительно улыбался.

— Милая моя Виктория Павловна! Как это похоже на вас — прийти заранее, чтобы проверить, все ли в порядке! Такой трогательный, такой прекрасный, такой редкий энтузиазм!

«Так бы и двинула по роже», — мелькнуло у Вики в голове, а губы уже любезно произносили:

— Главное, что в ы здесь! Зрители, критики — они ведь все в первую очередь придут ради вас!

— Да, — не стал спорить с привычной лестью собеседник. — Хотя свежая пьеса — это тоже интересно. Мы тут с Мариночкой обсудили ситуацию. Вы, конечно, не знаете, но у нее есть другие вещи, которые она тоже без проблем может переделать в пьесы или, например, в киносценарии. Представляете, как выигрышно, как эффектно — цикл детективных спектаклей одного автора. И в каждом я играю новую роль, совершенно не похожую на предыдущие. В первом убийцу, во втором героя-любовника, в третьем следователя. Мой талант преображения раскроется в полной мере!

— А, — изумленно выдавила Вика.

— Разумеется, — безмятежно добавил Преображенский, — для такого масштабного проекта требуется добротная, профессиональная режиссура, а не примитивная самодеятельность. Мариночка полностью со мною согласна. Впрочем, вы ведь и не воспринимаете свое увлечение театром всерьез, правда? Так, женское хобби. Вы даже договора с нею не подписали, даже не поинтересовались, готова ли она продолжать сотрудничество. Я думаю, закрытие студии не очень вас огорчит, правда, Виктория Павловна? Я бы не хотел вас огорчать, вы мне так симпатичны! Этот милый, дилетантский энтузиазм — он просто чудесен. Но вы ведь сможете проявить его в какой-нибудь другой области, да? Одно дело, если б у вас был хотя бы небольшой режиссерский талант, но его же нет, вы согласны? Вы организуете что-то иное, не менее милое! Например, фитнесс-клуб. Или клуб «Кому за тридцать». Помогать одиноким сердцам — это ли не благородная задача! Уверяю вас, я сам похлопочу, чтобы директор предоставил вам помещение. И попрошу похлопотать об этом Мариночку. Директор к ней неравнодушен, он не откажет. Надеюсь, вы на нас не в обиде? Вы же видите, что мы хотим вам только хорошего! Но своя рубашка как-то ближе к телу, такова жизнь.

Кровь стучала у Вики в висках — бум, бум, бум. Слова сливались, теряли смысл, превращались в гирлянду, в узор, странный, завораживающий. Голос актера, красивый, богатый интонациями и обертонами, лился журчащим потоком, накрывая с головой, не давая дышать. Наконец, хватило сил выдавить:

— Я не очень поняла… Закрытие студии?

— Ну, да. Как трамплин для дальнейшего, сегодняшний спектакль очень даже уместен. Зритель, критики познакомятся с Мариночкиным творчеством и увидят, как удачно оно оттеняет мою гениальную игру. Быть гениальным в роли современника — это потруднее, чем в роли Лира, однако мне по зубам. Но всякому будет ясно, что ваша режиссура — или, если говорить откровенно, отсутствие таковой — в лучшем случае не загубила спектакль и уж всяко не способствовала его успеху. А если кому это будет непонятно, я им объясню. Я, как вам известно, имею кое-какой вес в театральном мире. Успех должен быть нашим — моим и Мариночки. Вы со своей студией будете нам только мешать. Зачем нам такой шлейф за спиной? Да и вообще, — Евгений Борисович доверительно понизил голос, — не нравится мне, что будут болтать — мол, Преображенский играл в самодеятельности. Это пока я не собирался возвращаться в театр, мне было безразлично, а теперь — нет, теперь подобная болтовня ни к чему. А не станет студии, люди быстро забудут. Короче, я решил — а ну ее, эту студию, закрою-ка ее от греха подальше. И, разумеется, я это сделаю. Вы ведь не в обиде, Виктория Павловна?

И, неожиданно поцеловав Вику в щечку, засмеялся:

— Боже, ну, какая же вы прелесть!

И скрылся, а она осталась в коридоре, разъяренная, ошеломленная, и лишь тихо, но с чувством повторяла: «Убью сволочь! Убью!» Ей хотелось броситься за мерзавцем и выцарапать ему глаза, трясти его, колотить о стенку. Затем, чуть придя в себя, она горько констатировала: «А Марина — подколодная змея. Хоть бы предупредила, хоть намекнула! Никогда бы про нее не подумала, что она такая стерва! Еще и посмела утверждать, что для меня театр — вопрос не жизни и смерти, а престижа и карьеры. Как будто не знает, что это не так!»

Но времени предаваться скорби не было — пора было поднимать занавес, зрители уже заполнили зал. «А пришла ли Таша?» — всполошилась Виктория Павловна. Да, Таша пришла, бледная, с крепко сжатыми губами, с глазами, глядящими в неведомую даль.

Премьера стала ее звездным часом. Никто из знавших ее и предположить не мог, что девочка умеет так играть! В ее совместных сценах с Преображенским у Вики в самом буквальном смысле стучали зубы. А ведь Вика помнила текст наизусть, видела спектакль десятки раз! Но такой накал неукротимой ненависти витал в воздухе, что становилось жутко. Впервые два полюса — добра и зла — оказались равны по силе. И впервые — они вдруг оказались чем-то схожи.