Страница 41 из 43
Никто, кроме него самого, ответа дать не мог. Я не могла. Я не знала. Я любила его, но я не знала, к а к ему лучше. Я сидела и перебирала в памяти все происшедшее. Дурацкие убийства совершенно вылетели у меня из головы. Я про них забыла. Зато разговор с Юрием Владимировичем помнила почти дословно. Все мои глупые фразы, все мои странные финты так и стояли у меня перед глазами. Он прав — я дурочка. Я все делала неправильно. Зато он… он, видимо, понимает, он помнит, даже потеряв на время разум, что порядочность — не рукавица, которую можно сегодня снять, а завтра надеть. Мне не в чем его упрекнуть. Он ничего мне не обещал, ни в чем не обнадежил. Поцеловал несколько раз в руку — вот и все. Это для меня каждый его поцелуй — невиданная драгоценность, а для взрослого женатого мужчины — ничто, детский сад. Как там? «Невинная фантазия», да? А ведь он мог делать со мной все, что угодно. Он только прикасался ко мне, и у меня в голове все плыло, и я ни в чем не могла бы ему противостоять, это точно. Все произошло бы прямо там, на работе, и мне было бы сейчас еще стыднее и отвратительнее, потому что не так все должно происходить и не там, однако противостоять я бы не могла. Не так, говоришь, и не там? А как ты себе это представляла? Он поднимет тебя на руки и отнесет в роскошную кровать под балдахином, и твой бархатный шлейф будет волочиться по полу? Я не знаю, но то, что в его поведении не было ни одного изъяна, радовало меня и терзало. А то, что он думал обо мне неправильно и не видел, какая я обыкновенная, — терзало и радовало.
Он женат. Он живет с ней семнадцать лет, а со мной познакомился совсем недавно. Но он ее не любит, даже наоборот. Тут я убеждена. Он говорил о ней… возможно, она гораздо благороднее, чем ему кажется, однако он говорил о ней с брезгливостью. Она не может этого не чувствовать, зачем же она продолжает с ним быть? Я бы не выдержала. Хотя лучше с ним, чем без него. Она ведь его любит. Конечно, любит, иначе зачем он ей? У нее и так все есть.
Я заплакала. Недели две я к этому стремилась, но мне не удавалось, а тут заплакала наконец. И, заплакав, неожиданно всей полнотой сердца почувствовала, что случившегося у меня уже никто не отберет. Страшно представить, что произойдет дальше, возможно, ничего, и мучения мои будут тогда ужасны, только сегодняшний день все равно останется, и это лучше, чем если б его не было вовсе. Этот день мой, мой навсегда, мое сокровище, мое величайшее достояние, и я должна быть благодарна за него судьбе, как бы она ни обернулась. И, в слезах, я заснула.
Наутро на работе я еще в коридоре услышала непривычно оживленный голос Зубкова. Тот рассказывал какой-то анекдот, а сослуживцы мои смеялись. Подобное случалось чуть ли ни впервые, и я немного удивилась. А, войдя в комнату, удивилась еще больше. Николай Андреевич посмотрел на меня, потрясенно и радостно улыбнулся и сказал:
— Танюша, как вы у нас вдруг похорошели. Просто чудо!
— Вероятно, мне идет синяк под глазом, — предположила я. — Очень хочется передать свою благодарность тому, кто помог мне его получить.
Завсектором как-то моментально отринул в сторону, и смутная мысль забрезжила в моем мозгу, однако развиться ей не дали. Нас позвали на совещание.
На совещании присутствовали все, включая московскую комиссию, представителей заказчика и нашего Марченко. И Юрий Владимирович, разумеется. Выглядел он ужасно. За один вечер он осунулся и постарел, я даже заметила седину в его волосах. Я неуверенно посмотрела ему в глаза, и в тот же миг он преобразился, просиял, и я снова, как вчера, ощутила свою огромную, страшную власть. Если я буду продолжать смотреть ему в глаза, он забудет, где он и зачем, а поднимет меня на руки и унесет к той самой вымечтанной мною кровати под золотым балдахином, и увидит на мне бархатный шлейф, которого нет. Мне стало стыдно, я вздрогнула и отвернулась.
Новости поражали. Марченко отстранялся от заказа, а его место занимал Зубков. Я почему-то всегда полагала, что за наши грехи заказ просто-напросто отнимут, а вот подобный вариант совершенно не приходил мне в голову. Да, Николай Андреевич оказался в выигрыше, и существенном! Он поднимется на принципиально более высокую ступень. Над ним фактически не будет теперь власти. Он станет царем и богом в одном лице, и ему почти ни с кем не придется теперь считаться. Что касается Сергея Сергеевича, то список его просчетов весьма длинен, хотя, разумеется, не во всем виноват именно он. На нас навалилась куча случайностей, а теперь всех собак пытаются повесить на начальника отдела.
У Зубкова был странный вид. Он словно боялся спугнуть птицу удачи, севшую ему на плечо, и потому застыл, задеревенел, сковал даже выражение лица, однако сквозь жесткую маску я видела сияние непередаваемого восторга. У меня стеснило сердце, и я впервые со вчерашнего вечера вспомнила про убийства. И что-то вдруг перевернулось в моей душе, и разрозненные куски головоломки встали на свои места.
— Андрей, — спросила я, едва нас отпустили, — помнишь твой прибор Э-68, который Марченко возил в Индию?
— Еще бы! — засмеялся он.
— А ты писал к нему инструкцию?
— Конечно.
— Подробную?
Андрей пожал плечами:
— Да нет. Зубков сказал мне, чтоб я писал не для чайников, а для специалистов. Ну, я так и сделал.
— И поэтому Марченко не смог его включить, — кивнула я.
— Ну… в некотором роде.
Я вздохнула и подошла к Анне Геннадьевне.
— Анна Геннадьевна, — обратилась я, — тот человек, о котором говорила мне ворожея… из-за которого я должна уволиться, поскольку от него исходит угроза… Это что, Николай Андреевич? По ее описанию получается он.
Я врала, гадалка не говорила ни о каком конкретном человеке. Анна
Геннадьевна заметно растерялась:
— Ну, Танечка, ну, зачем же она так… она должна была по-другому… я предупреждала ее… все не совсем… ты поняла ее неправильно… тебе просто надо беречься…
Ей было плохо, и я не стала больше ее пытать. В конце концов, она ведь заботилась обо мне, правда? Хорошо зная своего бывшего любовника, она догадывалась, что ради карьеры тот способен на все. Естественно, она не могла быть уверенной, что он совершил два убийства, но опасения ее терзали. Вот она и предостерегала меня, видя мой излишний пыл в расследовании. Конечно, примешивались и эгоистические соображения, поскольку крах Зубкова означал и ее крах, однако основное — нежелание, чтобы рядом появился третий труп. Как я была слепа, о господи! Вика… я сразу внушила себе, что Вика видела человека, трогавшего банку с кофе, и за это поплатилась. На деле все было сложнее. Сережка Углов, опираясь на мои случайные слова, сделал вывод, что Николай Андреевич мечтает подставить приятелю ножку. Вернее, не только мечтает, но и активно действует в данном направлении. Пользуясь полной некомпетентностью Марченко, Зубков нарочно запутывал документацию, под которой подписывался наш начальник отдела, нарочно толкал на неправильные поступки. Будучи лаборанткой, Вика имела выход на любую бумагу и собирала для Сережки сведения, не подозревая, зачем. Если б Сергей Сергеевич узнал, что друг пытается его подставить, скандал разразился бы страшный. Наш завсектором не отмылся бы никогда. Теперь стало ясно, почему он спокойно среагировал на вирус в компьютере — именно он его и подпустил. Он сделал многое, чтобы испортить наши результаты. Он подбивал Владика подать неправильные сведения. Он… вспоминать можно долго. Однако Николай Андреевич прикладывал усилия к тому, чтобы дискредитировать не столько нас, сколько Марченко. Сережка просек ситуацию и… трудно точно сказать. Не думаю, что он просил денег. Скорее требовал увольнения Зубкова, мечтая получить его место. А в случае отказа рассказал бы все начальнику отдела, и Зубкова так и так уволили бы. Уволили в тот момент, когда перед ним почти воочию замаячил предел желаний, когда хитрая осторожная политика стала давать плоды. Он не собирался этого допустить, предпочитая убийство.
Но одно убийство повлекло за собой второе. Я, снова я навела на мысль бедную Вику. Результат известен. Ужасно, просто ужасно! В секторе никого не было, все куда-то разбежались, я одна сидела, подперев руками голову, и думала. Сегодня я пойду в милицию и расскажу, что знаю. А что я знаю? Ничего. Моя уверенность для них пустой звук, а доказательств нет. Только я все равно расскажу, потому что должна. И даже если Зубкова не арестуют, карьера его будет загублена. Марченко мне поверит, для Марченко моих доказательств хватит. Да, он утратил сегодня часть власти, однако его связей достаточно, чтобы в подобных обстоятельствах свалить новоявленного врага. Предателей ведь никто не любит, им боятся доверять. В моей душе разлилось злорадство. Зубков не получит того, ради чего убил двоих, не получит в любом случае! И тогда… я вздрогнула… тогда единственным кандидатом на вожделенное место останется Юрий Владимирович. Если он не совершит чего-то вызывающего, что настроит комиссию против, блестящий взлет ему обеспечен. А если совершит…