Страница 54 из 80
Кто-то удивился.
Кто-то не расслышал.
Кто-то дремал.
Кто-то матюгнулся.
— Разговорчики! Хватит душу травить! — не выдержал Соколов, разбудив дремавшего рядом с ним Володю.
— Что? — Тот даже подскочил и пытался схватиться за карабин.
— Отдыхай, отдыхай, — мягко сказал Соколов. — Ничего. Показалось.
…Шел дождь. Низко висел туман. Гор не видно, но они где-то рядом с нами. Горы, холмы, высокие, как летом, травы. Мы промокли насквозь и в этих травах, и под дождем.
— Какая сейчас работа!
Ребята ругались. Ругались офицеры. Но дело делом: впереди Мейсен, в нем засели фольксштурмовцы.
— Что еще за Мейсен? — недоумевал Вадя. — Берлин взяли — и вдруг?
Его услышал Соколов:
— Не хныкать! И так мокро. А Мейсен, к вашему сведению, город, и немалый…
Мы выполняли функции пехоты. И не только мы — рядом артиллеристы, саперы, наводившие переправы на Эльбе, новички двадцать седьмого года, не догнавшие свои будущие части. Мы ползли вдоль дороги по прохладной мокрой траве навстречу редким выстрелам.
Сто метров. Выстрелы и разрывы фаустпатронов не стихали.
— Не стрелять! Была команда не стрелять! — басил Соколов. Он, кажется, простужен, и мы с трудом узнавали его голос.
Но никто из наших и не стрелял.
В темноте я наткнулся на что-то холодное и мягкое, и только когда прополз мимо, понял.
— Фриц какой-то, готовый уже, — сплюнул Володя, ползший по соседству со мной.
Теперь мы видели город. Кирхи среди гор и крыши домов, асфальт в свете разрыва, еле заметные огни в редких окнах. Слышно, как устало шелестит листва деревьев, и опять вспышки — одна, другая, третья. Откуда-то сверху, из города. Это — по нас.
Вадя сопел, тяжело дышал.
— Наверно, глупо вот так погибнуть здесь, после Берлина? А? — произнес он, когда мы залегли по команде комвзвода возле какой-то ограды. — А я и про медаль маме не успел написать.
— Брось глупости!
Вадя промолчал. Но я знал, о чем он думал: «А Саша?»
Позади нас на дороге раздался цокот копыт, ржание и стук колес.
— Теперь всё в порядке, — весело произнес комвзвода.
— А что, товарищ лейтенант? — оживился Вадя.
— Сейчас ударит батарея, а затем — наша очередь, — сказал Соколов.
Батарея ударила вскоре. После пережитых нами артподготовок это был довольно слабый удар. Четыре легких пушки будто щелкали орехи, посылая снаряды через наши головы на город. Но Мейсен сразу притих. В туманном воздухе что-то забелело. В окнах и на колокольне одной из кирх появились белые флаги.
— Теперь вперед!
Мы повскакали с земли и бросились в город.
— У-р-ра!
Но чем дальше мы пробирались по улицам города, тем больше понимали, что «у-р-ра» ни к чему. Город молчал, и только одинокие жители у домов с белыми тряпками в руках без конца повторяли: «Капут! Аллес капут! Капут!»
И вдруг на центральной площади — автоматные очереди из окон.
— Туда! — крикнул нам с Вадей оказавшийся рядом младший лейтенант Заикин. — Быстро наверх!
Он бросился вперед в подъезд, мы — за ним.
На площадке второго этажа Заикин распахнул дверь квартиры, а нам приказал:
— Выше! На третий! Я сам!
Дверь квартиры на третьем этаже была приоткрыта. За дверью слышался грохот и автоматные очереди.
— Тише! Только тихо! — Я остановил Вадю. — И не пыхти!
Вадя дышал как паровоз:
— Я не пыхчу… Но понимаешь…
— Замолчи!
В темной квартире продолжали стрелять. И среди выстрелов — голос, женский, почти истеричный: «Что-то!» или «Отто! Отто!» Я не успел разобрать, ибо услышал шаги на лестнице — это бежал Заикин.
— Давай! — Я крикнул и схватил Вадю за рукав шинели, толкнув ногой дверь. В квартире было темно, хоть глаз выколи, и я уткнулся дулом автомата во что-то живое, теплое и услышал женский визг и крик, когда Вадя выстрелил из карабина слева от меня в открытую дверь.
— От-то! Майн готт, От-то! — закричала полная, грудастая женщина, с которой я столкнулся в темном коридоре, и бросилась в комнату — более светлую от распахнутого окна.
— Я убил его. Кажется, убил, — виновато бормотал Вадя, вставая с пола.
Он раньше оказался в комнате, где у окна лежал цивильный немец в пижаме и рядом — автомат и разбросанные на подоконнике и на полу диски.
Влетел Заикин с фонариком и пистолетом в руках:
— Что? Ну? — Он оттолкнул кричавшую женщину, посветил на убитого — старичок, седенький, заметил я, — потом на нас.
— Это я его убил, — повторил Вадя. — Но он стрелял, товарищ младший лейтенант! Понимаете ли…
— Подожди! — перебил его Заикин и тут же крикнул ревущей женщине: — Да заткнитесь же вы!
Женщина, испуганно всхлипывая, забилась в угол.
Комбат перевернул тело убитого, потом осветил фонариком комнату, — судя по всему, что-то обнаружил, — и опять вернулся к трупу старичка:
— Смотрите, а ведь это генерал. Вот на фотографии и здесь — одно лицо. Надо было живьем его брать, ребята, живьем!
Вадя оправдывался:
— Он же стрелял, товарищ младший лейтенант… И темно. Разве узнаешь, что генерал. И в пижаме…
— Ну, скажу вам, ребятки! Вот она — заграница! Уж если есть заграница, то здесь!
Володя, конечно, прав. Хоть и неприятен он мне сейчас и голоса его я не переношу, он прав. Гарта, курорт Гарта — очаровательное место.
Очаровательное! Во-первых, здесь не местность, а пейзаж. Во-вторых, тут не дома и даже не виллы, а — замки. В-третьих, в этих местах не только мы, а и солидный современный историк не найдет ни одного признака войны. В-четвертых…
В общем, что говорить в-четвертых, поскольку все это или сон, или просто мы прибыли в Гарту по недоразумению. То, что мы узнаем на месте («Дрезден в восемнадцати километрах», «Знаменитая галерея, знаете, так там»), лишь еще больше растравляло Вадю:
— Война! Дрезденская галерея! Эта Гарта! Сказка! Чудеса!
Вадя и так обалдел после истории с генералом. И хоть генерал оказался не ахти какой знаменитый — железнодорожный, и то в отставке, — Вадю все поздравляли, шутили над ним, а Вадя все принимал всерьез и был страшно горд.
— Я ведь сразу, как мы вошли с ним в квартиру, почувствовал, — без конца рассказывал Вадя. — Не может быть, чтобы простой житель и с автоматом… А тут еще жена его закричала… Я в комнату… Вижу, стреляет… А сам старенький такой — прямо мирный старичок… Я карабин — и в него… Темно, но все же попал… Младший лейтенант Заикин говорит: прямо в грудь, через спину прошло… Потом младший лейтенант посветил фонариком… Говорит, генерал…
Красота Гарты красотой, но сейчас всем хотелось спать. Хотелось всем, и все хитрили: ведь кому-то заступать на дежурство. Но мелкие страстишки действительно мелки, да и как их проявишь!
Мы заступили в наряд: Вадя — у штаба дивизиона, я («Черт возьми, это превосходно!») патрулировал у наших («у наших!» — назло их бывшим высокопоставленным владельцам!) замков. Вокруг горы и освещаемые фарами машин дороги, а в небе звезды и луна — холодно-реальная, безмятежная, выше нас всех стоящая.
— Спокойной ночи, товарищ младший лейтенант!
— Будь здоров!
— Спокойной ночи, товарищ лейтенант!
— Ладно. Смотри тут. А кто тебя сменяет?
Я называю кто.
— А ты чего хромаешь?
Я, верно, немного прихрамывал вот уже с месяц. В ноге что-то покалывало, иногда ее сводило, но я старался не замечать этого. Может, после того ранения в Польше? Осколки?
— Да я не хромаю…
— Ну, будь!..
И тут почему-то я начинаю думать совсем не о том — о ней. Я хочу ее видеть, хочу быть вместе…
Я не знал одного — где она? В Ризе? Наверно, там уже союзники, но не те, которых мы с ней видели, а другие. Впрочем, видимо, как раз «те» — настоящие наши союзники. А другие, которые придут, — в этом еще надо разобраться. «Те» были наши, поскольку по-настоящему хлебнули всего и оказались живы-здоровы благодаря нашим — нашим пехотинцам, саперам, артиллеристам, танкистам… Другие — это второй фронт, а уж коль скоро он становится поводом для анекдотов, это не лучший признак.