Страница 12 из 13
– Ах, Настасья Сильвестровна, – быстро заговорила Вера Дмитриевна, – вы уже знаете про Любовь Осиповну? Просто уму непостижимо, не правда ли? А вексель Сергея Сергеевича? Тридцать тысяч бедного Пенковского в камине сгорели!
– А мне говорили, только двадцать… – вскинулась Настасья Сильвестровна, и обе женщины с увлечением принялись обсуждать то, что произошло вчера в Синей долине.
2
В этот час почтовое отделение было почти пусто. Кроме почтмейстера Федота Федотыча, который зевал за перегородкой, в помещении находился лишь один доктор Никандров, который справлялся, не было ли для него писем до востребования.
Степан Александрович вошел в дверь, хмуро покосился на доктора и, подойдя к Федоту Федотычу, попросил три конверта.
– Все объявления рассылаете? – притворно вздохнул почтмейстер, подавая ему конверты.
Севастьянов быстро вскинул на него глаза и ничего не ответил. Затем сел за стол и начал было писать адреса, когда Никандров неожиданно подошел к нему и протянул руку. Удивленный Севастьянов поднял голову.
– Прошу прощения, если вы сочтете меня навязчивым, – быстро проговорил доктор, – но, будучи наслышан о вашей беде… – Он покосился на почтмейстера (тот сидел с таким видом, словно, кроме мух, его ничто не интересовало), сел рядом со Степаном и быстрым шепотом продолжил: – Я очень хорошо понимаю, каково вам приходится. Ведь и я сам… – Владислав Иванович горестно усмехнулся, – вовсе не для здоровья сюда приехал, а чтобы забыть ее, проклятую.
Минуту Севастьянов смотрел на него, не понимая.
– Позвольте, – начал он, испытывая одновременно мучительную неловкость и странное, ни с чем не сравнимое облегчение, – так вы что же, тоже…
– Никогда ее не обижал, даже в мыслях, – горячо зашептал доктор, и его правильное, породистое лицо исказилось страданием. – И вдруг появился какой-то актер, прости господи… Я-то думал, что моя жена в театр зачастила, а разгадка оказалась очень простой. И она ушла. Ушла и ничего с собой не взяла. Нет, ну посудите сами: как же так можно? Я врач, у меня практика, репутация, больные все обо мне знают, и тут такое…
– Моя тоже ничего с собой не взяла, – буркнул Севастьянов и щекой дернул. – Я и не подозревал даже. Понял уже утром, когда она не вернулась.
– Как же все случилось?
– Жена Пенковского устраивала вечер, – мрачно объяснил Степан Александрович. – Она у нас тут, знаете ли, большая мастерица устраивать всякие суарэ-фикс[16]. А у меня даже предчувствия не было никакого… Хотя с тех пор, как я расторг помолвку, знаю, она меня невзлюбила.
– Это Ольга Пантелеевна? – спросил доктор с сочувствием.
– Она. Я собирался на ней жениться, но потом встретил Натали и… Словом, не устоял. Но Оленька потом вышла за Пенковского, моего сослуживца, и брак у них, по-моему, вполне удачный, хоть и детей бог не послал. И она нас пригласила на вечер… Полгорода у нее собралось, по-моему. Натали казалась такой веселой, и я даже не мог себе представить… – Степан Александрович умолк. – Сказала, что ей стало душно в доме и она пойдет прогуляться. Вот так и ушла.
– Я вам глубоко сочувствую, – вздохнул доктор. – Тоже какой-нибудь актер, наверное? Хотя в такой глуши…
Степан Александрович покачал головой. Глаза его потемнели.
– Нет, не актер. Потом уже я все вспомнил… Она его в Д. встретила и еще так обрадовалась. Но на вечере его не было… предосторожности ради, наверное… Он военный, гусар… Она всегда к военным неравнодушна была.
– Вы пытались его найти? – спросил доктор.
– Пытался. Но он исчез… как сквозь землю провалился.
Доктор кивнул.
– Я свою жену тоже пытался найти, – признался он. – Оставил дворнику адрес, чтобы все письма мне сюда пересылали, до востребования… Вдруг она передумает и вернется? Потому что это… – доктор сделал усилие, чтобы продолжить, – это невыносимо. Просто невыносимо… Какой-то актер… ничтожество…
Севастьянов поглядел на него и подумал, что, если бы жена Никандрова сбежала к какому-нибудь министру, он не так сильно переживал бы нанесенную ему обиду. Но тут Степану Александровичу стало стыдно своих мыслей, и он отвел глаза.
– И давно несчастье с вами случилось? – спросил доктор.
Степан Александрович кивнул.
– Давно… да. Четыре года и восемь месяцев… даже чуть больше.
– По нашим законам пятилетняя безвестная отлучка дает право на развод[17], – вздохнул Владислав Иванович.
– Да, тетушка мне уже говорила, – поморщился Севастьянов.
Но доктор, как оказалось, имел в виду вовсе не его ситуацию.
– Не знаю, хватит ли у меня сил столько ждать, – проговорил Никандров, глядя куда-то в угол потухшим взором. – Моя жена так меня скомпрометировала… Но самое ужасное, что я ее до сих пор люблю. Если бы она вернулась… я бы, наверное, все ей простил. Вы понимаете меня?
Степан ничего не сказал, только крепко сжал губы и кивнул. Доктор оглянулся на Федота Федотыча, который за своей перегородкой весь обратился в слух, поморщился и поднялся с места.
– Однако мне пора. Простите, если я был сегодня… чересчур говорлив… Просто иногда на меня накатывает. Передавайте вашей тетушке мое почтение.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием, и Никандров ушел. Выходя из здания почты, он несколько раз кашлянул, и Севастьянов подумал, что, хоть доктор и уверяет, что не болен, ему явно стоит поберечь себя. Да и цвет лица у Владислава Ивановича неважный.
Попрощавшись с Севастьяновым, доктор пошел обратно в «Бель Вю», где снимал отдельный номер, но внезапно из-за угла вылетел вихрь, который едва не сбил его с ног. Сам вихрь был белого цвета и передвигался на четырех копытах, а на спине у него восседала всадница в лиловой амазонке.
– Доктор! – сердито вырвалось у дамы в амазонке. – Я же могла ушибить вас!
На почте Федот Федотыч вытянул шею еще сильнее и с любопытством уставился за окно.
– Что творится, что творится! – произнес почтмейстер сокрушенно, качая головой. – Видели, как хозяйка Синей долины чуть бедного доктора насмерть не зашибла?
Степан Александрович обернулся и тоже поглядел за окно.
– По-моему, с доктором ничего не случилось, – отозвался он, пожимая плечами.
Вихрь меж тем продолжил свое движение и остановился возле почтамта. Хлопнула дверь, взвизгнул колокольчик, разинул рот почтенный Федот Федотыч. Через мгновение дама в лиловой амазонке уже стояла возле прилавка и, положив на него хлыст, стаскивала перчатки, подобранные строго в тон одежде.
– Мне надо отправить телеграмму, – сказала Амалия. – В Петербург.
Почтмейстер все же нашел в себе силы, чтобы закрыть рот, но тотчас же открыл его снова – правда, для того лишь, чтобы объявить, что он сочтет для себя честью принять телеграмму от столь замечательной дамы. Амалия взяла бланк и, так как в отделении был всего один стол, села напротив Севастьянова, который смотрел на нее во все глаза.
– Это Мушкетер? – спросил он после обычных приветствий, кивая на лошадь возле почтамта. – Покойный судья не мог с ним сладить, никак нельзя было заставить его ходить под седлом. Слишком горяч и объезжен дурно.
– Прекрасно объезжен, – возразила Амалия, заполняя бланк (или, как говорили в те времена, бланок). – Седло, впрочем, никуда не годится. Где-нибудь в городе можно купить приличное седло?
– Думаю, да, – кивнул Степан Александрович. – У Маврикия Алпатыча можно найти все что угодно. Его лавка с желтой вывеской через четыре дома, по этой стороне.
– Благодарю вас, – очень вежливо ответила Амалия.
– А ваш муж – военный, сударыня? – внезапно спросил Севастьянов.
Карие глаза с золотыми искорками обратились на него.
– Да, – ответила Амалия, не вдаваясь в подробности, – военный.
– Скажите, сударыня, а возможно ли… – Степан Александрович оглянулся на почтмейстера и наклонился к молодой женщине через стол. – Возможно ли отыскать военного, если… если известна только его фамилия и род войск, но не известен ни полк, ни чин, ни что-либо еще?
16
Званые вечера (от франц. soirées fixes)
17
54 статья X тома Гражданского судопроизводства Российской империи.