Сокол и ласточка

И я перестал попусту барахтаться, а вместо этого осуществил ритуал сопереливания, благо цгччреленок плотно прижимал меня к груди-

Я царапнул его когтем через^олхцовую рубашку: изогнувшись, клюнул в висок.

Я заглянул % жизнь моего маленького лохит» теля, проникся его внутренним взором, услышал голос его сердца.

Перед Б11утренним взором мальчишки длин­ной чередой выстроились чучела птиц: чаек, кра­чек, дятлов. Еше там был ястреб и два филина. Поодаль, окруженное мечтательным сиянием, мерцало стеклянными глазами еще одно чучело, черно-пурпурное, в котором я с содроганием уз-нал себя.

Голос сердца у маленького негодяя шептал: «Три, нет четыре, нет ПЯТЬ ливров!»

Он не собирался сажать меня в клетку. Парши­вец зарабатывал на жизнь тем, что убивал птиц и продавал их чучельщику.

Озарение длилось долю секунды.

Клюнутый заорал от боли. Взмахнул сетью и со всего маху жахнул моим бедным телом о стен}'. Он решил прикончить меня прямо сейчас.

Я был полуоглушен, но не лишился сознания. У моего убийцы сила в руках была еще детская.

Сообразив это, он взялся за дело основатель­ней. Стал раскручивать сетку над головой, чтоб увеличить мошь следующего удара.

Прощаясь с жизнью в этом головокружитель­ном верчении, я кинул последний взгляд на обла­ка, мачты, дома, лужи - на суетный мир, показав- -шийся мне в тот миг недостойным усилий, потра­ченных мною на его постижение.

«К черту такую карму», помнится, подумал я.

И невдомек было мне, глупому попугаю, что таким диковинным образом начинается самая лучшая глава моей бесконечно долгой жизни, что я делаю первый шаг к дороге, которая позволит мне вернуться в утраченный рай. Пусть не навсег­да, на время, но глубоко заблуждаются те, кто ве­рит, что рай - это навечно. Одна из максим Учите­ля, которую я долго не понимал, гласит: «По-па-стоящему ценно лишь преходящее».

4Р mfW миг' когда я почитал свой Путь окончен-^Шрш± ным, откуда-то - как показалось мне в . щ потрясении, издалека - раздался юно-

^^ЩвЪ^ шеский голос, крикнувший по-фран­цузски с легким акцентом:

- Что ты делаешь, мерзкий мальчишка!

Меня больше не вертело, не крутило. Смерто­носного удара о каменную стену не последовало.

Головокружение прошло не сразу, перед гла­зами всё плыло, и я разглядел лишь, что кто-то схватил моего погубителя за плечо - и, видно, крепко, ибо тот взвыл.

Я тряхнул головой, чтоб туман рассеялся. И уви­дел перед собой не юношу, а молодую женщину или, быть может, девушку. Она была высока ростом, одета в платье китайского перламутро­вого шелка, из-под фетровой шляпы с фазаньими перьями выбивались волосы тускло-медного от­тенка, длинноносое лицо пылало гневом.

- Зачем ты хочешь убить бедную птичку? -воскликнула она, взяв негодяя за ухо длинными па тьцами.

По европейским меркам чудесную мою спа­сительницу никак нельзя было назвать красави­цей. Современные мужчины почитают привле­кательными женщин круглолицых, мясистых, с толстым дерьером и огромным бюстом. Эта же, как я уже сказал, была долговяза, гоша, движе­ния не по-дамски резки, черты лица остры, не то что у щекастых рубенсовских наяд. Лиф на пла­тье нисколько не выпячивался, а бедра хоть и ка­зались широкими, но исключительно за счет фижм. Прибавьте к этому низкий, немного хрип­ловатый голос, нисколько не приторный и не писклявый, каким обычно стараются говорить барышни. Мне, впрочем, он прозвучал райской музыкой, а еще сладостней был визг, исторгну­тый моим мучителем.

- Мой попугай! - захныкал мальчишка. - Что хочу с ним, то и делаю! Пустите ухо, тетенька!

С юридической точки зрения он был прав, ведь человеческие законы не признают за нами, так на­певаемыми «меньшими братьями», никаких прав IIличности. Я отношусь к категории «дичи», и, если не имею хозяина, могу стать собственностью пер­вого встречного. Так уж устроен наш несправед-швый мир, мне его не переделать. Учитель гово­рил: «Если не можешь изменить обстоятельства, нет смысла на них сетовать». Я и не сетую.

- Я дам тебе за него три ливра.

Эти слова заставили меня насторожиться. Ви­тте ли, я не избалован человеческим великоду­ншем и привык в каждом псклупке подозревать корысть - слишком много била меня жизнь. А тут еще этот плюмаж на ее шляпе. Уж не решила ли хамочка украсить свой головной убор моими ма­ховыми или рулевыми перьями, подумалось мне. ^)по хорошо говорит о ее вкусе, но означает, что я угодил из огня да в полымя.

- Ага, три ливра! Такого попугая поискать! Мне р чучельной лавке за него все десять дадут! - за­орал маленький мерзавец, хотя, помнится, меч­тал самое большее о пяти.

С минуту они торговались, а я пытался на­строиться на философский лад. Возможно, на моем месте у вас и были бы предпочтения, чем вы хотите стать - чучелом или украшением на шляпе, но я меж двумя этими перспективами большой разницы не видел, да и кто спрашивал моего мнения?

Рыжая дева приобрела меня за семь серебря­ных монет.

Что ж, всякому существу полезно узнать свою истинную цену. Отличное средство от самомне­ния! Когда тебя оценивают по стоимости перьев, л о здорово отрезвляет.

Мальчишка снял с меня сеть, сказав, что она ему еще пригодится, и убежал, а барышня поста вила на мостовую сундучок (я забыл сказать, что она несла прямоугольный и, судя по всему, до­вольно тяжелый ларец с ручкой), взяла меня дву­мя руками и с любопытством оглядела.

Я тоже получил возможность рассмотреть ее вблизи.

Да уж, не красавица. Разве что большие круг­лые глаза пепельно-серого оттенка хороши - ра­зумеется, по европейским меркам. В Японии, например, их бы обозвали кошачьими. Кроме любопытства я прочел в них застарелое, ставшее привычным страдание и тревогу'. Такое не часто обнаружишь во взгляде молодой девицы. Хотя, конечно, я не могу считаться авторитетом в этом вопросе, поскольку прекрасный, он же слабый пол мне мало знаком. На море женщин не быва­ет, а тех, кого встретишь в порту, прекрасными и тем более слабыми назвать трудно.

- Лети! И принеси мне удачу, - сказала незна­комка по-немецки, в^ней по-швабски (на «Свя­том Луке» одно время половина команды была из южной Германии, и я хорошо знаю этот мелодич­ный, мягкий диалект).

Она подбросила меня в воздух и махнула рукой.

- Гляди, больше не попадайся!

Как же я был смущен и тронут уроком, кото­рый преподал мне мир! А ведь я только что был готов его проклясть.

Вот этот урок: да, вокруг много беспричинного зла, но есть и беспричинное добро - самое милое, что только бывает на свете. Это когда что-нибудь хорошее делают не намеренно и безо всякой пом­пы - просто так, не ожидая от сего никаких выгод. Пусть даже барышня в шелковом платье спасла меня из суеверия. Допустим, ей нужна удача в ка­ком-то деле - неважно.' Если добро глупое, от это­го оно только выигрывает в моих глазах.

Она взяла свой сундучок, в котором что-то звякнуло, и пошла дальше по набережной, а я летал над нею кругами, растроганный до слез (вообще-то попугаи от чувств не плачут, сенти­ментальной слезливости я научился у людей). Чем бы мне тебя отблагодарить, щедрая чуже­странка, думал я.

Молодая женщина шла по каменным плитам решительным и твердым шагом, глядя прямо пе­ред собой. Вдруг я заметил, что прохожие, завидев ее, останавливаются. Некоторые перешептыва­лись, другие даже показывали пальцем - она ниче­го этого не замечала, погруженная в свои мысли.

И тут я понял, в чем дело. Платье, шелковое платье!

Согласно королевскому эдикту, призванному защитить французские мануфактуры, носить одежду из привозного шелка строго-настрого воз­бранялось. С нарушителей указа предписывалось прилюдно сдирать запрещенный наряд и взыски­вать огромный штраф, а неспособных к уплате за­точать в тюрьму.

Девушка несомненно прибыла в страну совсем недавно и не знает, какой подвергается опасности. Нужно ее предупредить, пока какие-нибудь за­вистники (а скорее завистницы) не наябедничали страже.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.