Меч, палач и Дракон

— Да здравствует, королева! — скандировали горожане.

— Ангела, мы умрем за тебя! — вторили им воины.

— Мне нужна не ваша смерть, а победа! — отвечала армии она.

— Только скажи — султана на аркане притащим! — обещали рыцари.

Среди рыцарского ополчения Гийом встретил своего давнего приятеля Мигеля Клосто, деверя Луиса де Кордовы, — веселого улыбчивого дипломата всегда сторонящегося любой политики и стоящего над любой схваткой.

— Рад видеть вас, Мигель, хотя, признаюсь честно — не ожидал.

— Не оскорбляйте меня, Гийом, — дипломат был необыкновенно серьезен и грустен, — Камоэнс в опасности. И мой долг быть здесь, как бы это пафосно не звучало. Отец всегда учил меня быть нейтральным, потому что всегда в схватке двух львов побеждает третий — наблюдающий за битвой.

Вы победите и без меня. Это не первая война с султанцами, и не последняя. Мне не зачем рисковать своей жизнью и карьерой. Я мог бы отсидеться в тылу, найдя безопасное место и нужный предлог, — так сейчас поступают многие зовущие себя благородными людьми. Но делать это — значит потерять уважение к себе.

Вместо ответа чародей крепко сжал протянутую руку.

Войско шло на юг, сразится с давним врагом, защитить родную землю. Лучшие воины Камоэнса готовые дать бой, хоть султану, хоть дракону, хоть самому дьяволу. Десять тысяч пеших: ордонансы и паасины; и двадцать конных: треть из них тяжеловооруженные латники; — против четырех с лишним туменов[17] отборных алькасаров хитрого и опасного, как змея, Хамди.

Солдаты шли, вдыхая дым пожарищ, видя деревни, разоренные сотнями сипахиев, что рыскали в дальней разведке, убивая, поджигая, сея панику в еще не захваченных областях. Селения вырубались до последнего человека, и не просто вырубались… Востоку и югу свойственна особая, непонятная северу и западу жестокость. Корзины вырванных глаз, оставленные на столах; жертвы страшных пыток привязанные к деревьям собственными кишками; колодцы, забитые трупами детей… И всадники в красочных халатах, безнаказанно скрывающиеся вдали.

Ненависть кипела в сердцах, объединяя, стирая сословные преграды между дворянами и простолюдинами, и расовые — паасины — лесной народ, чужие на этой войне, сажали на кол, взятых в плен алькасаров — заставляли извергов опробовать на себе их любимую забаву.

Рыцари и пикейщики вместе копали братские могилы, спеша похоронить «по-людски» истерзанные останки, спасти их от солнца, стай шакалов, волков и одичавших собак, что шли по следам орды.

Продвиженье по разбитым дорогам задерживали бесчисленные колонны изможденных беженцев.

— Оглушенный я попал в плен в Сент-Фербе, сначала меня хотели убить, как и прочих; но внезапно кто-то из ренегатов, узнал меня, — Рафаэль Альберти — изуродованный до неузнаваемости, но не сломленный, вел свой рассказ в королевском шатре.

— Города больше нет. Едва ли один из десяти уцелел, попав в рабство их жадным слугам — задарам. Алькасары уже считают эту землю своей. Мы — камоэнсцы уже объявлены подданными Дракона, — командор горько усмехнулся, сжав распухшие пальцы. Ему вырвали ногти, отрезали уши и нос, поставили клеймо на лоб, — А с восставшими слугами у них разговор один.

— О какой империи они мечтают — убивая всех? Разве султану нужны пустые земли? — спросила Ангела.

— Запугивание — эффективный метод. Последние города, занятые алькасарами, сами открыли им ворота. Султанцы взяли дань и фураж, грабежа и бесчинств не было, — разведчики Агриппы следили за ордой, платя жизнями за каждую букву в очередном донесении.

— Для них это уже Алькасар. Хороших слуг берегут. Плохих — режут, — пояснил маг.

— Предатели! — возмутился рыжеволосый Эстебан Гонгора — правая рука маршала Агриппы д'Обинье.

— Не спеши судить, рыцарь, — остановил его Альберти, — У тебя нет семьи за спиной, ты рискуешь только собой, и сраженный саблей не увидишь, как дочь и жену по-животному насилует твой убийца.

— Они поступили правильно, — неожиданно заступился за горожан Агриппа, — Сила султанцев не на стенах, а поле. Разобьем орду — алькасары сами оставят города.

— Знаете, почему меня отпустили, мой королева? — спросил Альберти.

Ангела выдержала, не отвела взгляда от его лица.

— Чтобы испугать?

— Нет, предложить вам сдаться. Дракон, устами Хамди, обещает оставить тебе — дочери падишаха — достойное содержание, уважение и свое покровительство. Беям твоим и сипахиям отставят прежние имения. Веру он тоже не тронет.

— Какое щедрое условие, — дернулся Мачадо, — Он хочет обмануть нас, грязный скотоложец, не выйдет!

— Султан выполнит все обещанное. Алькасары не лгут, да и насчет разврата их, путешественники часто сгущают краски, — вмешался Гийом.

— Ты их защищаешь! — набросился на него министр, нервы его за последние дни изрядно разладились.

— На «ты» я с вами, Рамон, не переходил. Наш спор бессмыслен, — маг встал с табуретки, — Агриппа — дайте мне сотню всадников — нужно поближе сойтись с алькасарами, обновить их и свою память.

— Гийом, сядь, — приказала Ангела, их глаза встретились, королева смягчила тон, — Ты же видишь, совет еще не закончен.

— Я видел Дракона, — эти слова Альберти заставили всех застыть с приоткрытыми ртами, — Его можно убить. Он небольшой, сильный, ловкий, плюется огнем — но также смертен, как и все мы. Я видел его желтую кровь. У нас есть маг, — он повернулся к Гийому, — Я слышал о тебе много и хорошего, и дурного. Ты убьешь его?

— Приложу все силы, — честно ответил чародей.

— Я верю в тебя, — надежда была в голубых глаза Альберти, что горели как маяки, посреди страшного лица-маски с едва зарубцевавшимися ранами, — Мой племянник Фред верил, и я буду.

Сотня легких всадников — кустилье, приданная Гийому, столкнулась с алькасарами, не успев отдалиться от лагеря и на пять лиг.

— Вон они, дьявольские отродья! — Луис де Кордова, настоявшим на своем участии, одним их первых заметил тюрбаны, мелькнувшие за пригорком, — Бей! — он пришпорил коня, не боясь встречных стрел и не заботясь, следует ли кто за ним.

Поэт забыл, что грудь его защищает, не привычный тяжелый панцирь, а кольчуга с зерцалом. Разведка требовала легкости и быстроты маневра.

Ненависть, переполнявшая его, требовала выхода. Кустилье, вооруженные почти так же, как и алькасары, не уступали им в скорости. Султанцы не стали уклоняться, они уважали честный бой равных, где легче проявить доблесть. Силы были равны.

Свистнули стрелы, поразив десяток воинов с каждой стороны. Всадники сошлись в яростной рубке. Мечи и сабли стали проверять друг друга на прочность. Зеленые и красные халаты смешались клетчатыми плащами.

Луис, вонзивший пику в грудь одному врагу, едва не лишился головы, второй алькасар наскочил на него, нанося быстрые удары по голове и плечам. Поэт едва успел выхватить меч, отвести слепящее лезвие, охочее до его крови. Смуглый крепко сбитый султанец пыхтел, брызжа слюной после каждого взмаха. Луис оборонялся, дергаясь в седле. Враг наседал.

Он вспомнил сияющий Занзий — сосредоточие султанской власти; ночных матерей — притягательных и опасных; расправу над гаремом.

— За Челеди! — сабля алькасара сломалась, не выдержав сильного удара, клинок Луиса был из лучшей стали.

— Сдохни! — голова врага отделилась от тела.

— За Челеди! За Бласа! За Фреда! За Хорхе! — выкрикивал поэт, рубя кочевников, мстя им разом за все свои обиды, — За Гонсало! За принца!

Гийом тоже не остался в стороне. Его молнии прожигали дыры в грудях и спинах султанцев, воздушные когти рвали куски мяса из их тел, не замечая кольчуг. Алькасары не боялись камоэнских мечей, но вот колдовство — оно было выше их сил. Панику довершил огненный бич — родственник Вечного Пламени — что карал своих верных слуг, одним пылающим взмахом, убивая и наездника и лошадь.

17

Тумен — тактическая единица в войске алькасаров — десять тысяч всадников.