Страница 91 из 103
– Всю ночь пробродил, – сочувственно сказал Тофу-кун.
– Наконец-то, – с облегченным вздохом сказал Мэйтэй. – Ну и длиннющая была история.
– Самое интересное только начинается, ведь до сих пор было только вступление.
– Что? Еще не конец? Ну, знаешь, этого никто не выдержит.
– Дело не в том, выдержит или не выдержит. Просто рассказ нельзя обрывать на этом месте. Если я остановлюсь здесь, то получится так, словно идола слепили, а душу ему не дали. Я должен рассказать еще кое-что.
– Твое дело. Еще немного я послушаю.
– Кусями-сэнсэй, вы бы тоже послушали. Скрипку я уже купил. Вы слышите, сэнсэй?
– Что? А теперь будешь рассказывать, как продавал? Не желаю.
– Да нет, не о том, как продавал.
– Тем более.
– Как же мне быть? Только ты один, Тофу-кун, слушаешь. Не так интересно рассказывать. Ну, что же, расскажу коротко дальше.
– Можешь рассказывать обстоятельно, – сказал Тофу-кун. – Я слушаю с большим удовольствием.
– Итак, с большим трудом я приобрел скрипку. Но где ее держать? Товарищи часто приходили ко мне, и если ее повесить или поставить у сёдзи, ее немедленно обнаружат. Можно было бы выкопать яму и спрятать в землю, но это не так-то просто.
– Так куда же ты ее спрятал? На чердак?
– Чердака не было. Дом ведь простой, крестьянский.
– Вот, наверное, ты поволновался. И куда же спрятал?
– Догадайся.
– Не знаю. В шкаф?
– Нет.
– Завернул в одеяло и спрятал на полку?
– Нет.
Пока Тофу-кун пытался догадаться, куда была спрятана скрипка Кангэцу-куна, хозяин окликнул Мэйтэя:
– Слушай, как это читается?
– Что?
– Вот, вторая строка.
– Где? Ага… Так ведь это по-латыни.
– Сам знаю, что по-латыни. Я спрашиваю, как читается?
Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.
– Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.
– Читаю, конечно. Ты мне переведи.
– Как так «читаю, конечно, ты мне переведи»?
– Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!
– Что еще за «ну-ка»? Что я тебе – прислуга, что ли?
– Не важно. Ты переведи.
– Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? – И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.
Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
– В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
– Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
– Да, как-то не подходит.
– Чердак тоже не подходит, – отпарировал Кангэцу.
– Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: «Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину» Как, господа?
– Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
– Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.
– О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? – восхитился наивный Тофу-кун.
– Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, – нашелся Мэйтэй.
Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.
– Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь «утопленников».
– Как скверно, – выразил сожаление Тофу-кун.
– Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, – сказал Мэйтэй. – Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.
– Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
– Погоди-ка. Вот ты говоришь: «Если бы она не издавала звуков». Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоосан. Он страшно любил мирин [181]. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
– На кой мне черт мирин этого Судзуки? – заорал вдруг хозяин. – Это ты сам выпил!
– Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: «Все слышит й видит за восемь кварталов». Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
– Замолчи! Латыни не знает, а туда же…
– И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит – половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали. Захихикал и хозяин, не поднимая головы от книги. Не смеялся лишь Докусэн-кун. Видимо, он устал от умственного напряжения над доской и теперь спал, уронив голову на доску и похрапывая.
– И еще есть кое-что, что не звучит, но обнаруживается. Как-то я отправился на горячие источники Убако. Мне пришлось там жить в одной комнате с каким-то дедом, кажется хозяином мануфактурной лавки, ушедшим на покой. Мне, конечно, было все равно, мануфактурщик он или старьевщик, но мне одно было неприятно. Дело в том, что уже на третий день у меня кончились сигареты. Вам, господа, вероятно, известно, что Убако – очень неудобное место. Стоит в горах один-единственный домик, где тебя кормят. А купаться можно в источнике по соседству. Сигарет там достать невозможно. А как известно, когда чего-нибудь нет, то еще больше хочется. Я не такой уж заядлый курильщик, но когда я вспоминал, что сигарет у меня нет, курить начинало хотеться прямо-таки нестерпимо. А мой сосед, этот старый негодник, приехал в Убако с целым мешком табака. Сидит это он передо мной, развалившись на циновках, и покуривает. Мало того что не предлагает мне закурить, но еще и пускает дым в мою сторону! И это бы еще ничего, но он пускает дым кольцами, пускает вверх, в сторону, пускает завитками, пускает через нос и через рот – одним словом, вовсю показывает, что курит.
– То есть как это – показывает?
– Ну, наряды же показывают? Вот и он показывает, что курит.
– Чем так мучиться, лучше бы попросили у него.
– Ну, нет. Я же мужчина!
– Что, разве мужчине нельзя попросить табаку?
– Может быть, и можно, да я не попросил.
– И что же вы сделали?
– Просить я не стал. Я просто украл.
– Ого!
– Однажды дед взял полотенце и отправился купаться. Ну, думаю, если курить, то только сейчас, и принялся наслаждаться его табаком. Не успел я вдоволь накуриться, как раздвинулись сёдзи, и передо мной словно из земли вырос хозяин табака.
– Значит, он не купался?
– Он вспомнил по дороге, что забыл кошелек, и вернулся. Черт знает что! Как будто кому-нибудь нужен его кошелек!
– Видите ли, если учесть, что случилось с табаком…
– Ха-ха-ха… У деда был острый глаз. Ну ладно, кошелек оставим. Раздвинув сёдзи, он, конечно, увидел, что комната полна дыму – ведь я в один присест выкурил дневную порцию. Недаром говорится, что дурная слава слышна за сто ри. Он сразу все понял.
181
Мирин - сладкая хмельная приправа.