Страница 56 из 106
Так завершилась эта позорная страница общественной жизни Запада. Разумеется, как мы и говорили, угроза новой мировой войны и «ядерного всесожжения» исчезла с крушением советского режима. Сегодня ядерные бомбы, ракеты и боеголовки лежат себе по складам, никого не тревожа, и в России, и в США, и даже в Казахстане с Украиной. Казалось бы, самое время «озабоченной» интеллигенции потребовать их уничтожения, тем более, что добиться этого теперь совсем не трудно. Вот они, «абсолютно аморальные», бери да демонтируй. Но нет негодующих миротворцев на улицах европейских столиц, нет бесноватых баб вокруг ракетных баз. Где ж они? Куда делись?
Да вот и они, никуда не делись. Сегодня ровно те же вечно «озабоченные» проповедуют ложь о неизбежной экологической катастрофе, о «парниковом эффекте» и «озоновых дырах» с тем же апломбом и благородной страстью в голосе, с какой когда-то пугали слабонервных буржуа ужасами ядерной войны. А вот и бабы, столь же истеричные и злобные, как прежде, — борются теперь за всемирное «освобождение» от извергов-мужчин, то бишь за установление матриархата. Вот и левенькая интеллигенция, сильно, правда, траченная молью, но столь же самоуверенная и все с той же страстью в пламенных сердцах. В глазах — ни стыда, ни сомнения. Только зазевайся — враз осчастливят. Их «борьба» никогда не кончается: не удалось навязать миру одну утопию навяжут другую. Им ведь не результат важен, а процесс, дающий в руки необъятную власть над людскими душами
15. Польша и начало кризиса
Однако еще до выборов 1983 года и размещения новых ракет самым серьезным ударом по кампании миротворцев оказались события в Польше. Причем эффект был немедленный и вполне зримый: как отмечал, например, Э.П.Томпсон, толпы демонстрантов нарастали, будто снежный ком, в октябре и ноябре 1981 года, достигая в сумме по Европе более двух миллионов человек.
«И почему же весной или осенью 82-го не вышли демонстрировать три-четыре миллиона человек? Ответ — введение военного положения в Польше и расправа с „Солидарностью“».
Трудно сказать, какой именно аспект польского кризиса произвел большее впечатление на миротворцев: угроза советского вторжения, висевшая над Польшей почти полтора года, подавление армией мирного народного движения или само это движение, охватившее практически все работающее население страны. Думаю, однако, что для наших миротворцев, по большей части принадлежавших к различным левым партиям и организациям Запада, последнее было не менее важно. Многие из них, быть может, впервые задумались о реальной жизни в социалистическом раю, и уж никак не могли они — хотя бы внешне, для вида не сочувствовать профсоюзному движению. Сама необходимость дать политическую оценку этому событию неизбежно вносила разлад в их ряды: с одной стороны, коммунисты (например, итальянские) вроде бы поддерживали «Солидарность», с другой — социалисты (например, греческий ПАСОК) поддерживали режим Ярузельского и военное положение.
И правда, трудно было придумать более убийственную ситуацию для коммунистических демагогов, чем единодушный бунт рабочих против «пролетарского государства». Даже советская пропаганда не решалась именовать «Солидарность» реакционной организацией, а предпочитала толковать об «отдельных антисоциалистических элементах» внутри нее. Да и весь этот кризис пришелся им на редкость некстати: как раз в разгар «борьбы за мир», когда они только-только начали выбираться из политической изоляции после вторжения в Афганистан. На все кризисы и кампании, совпавшие в один год, просто уже не хватало сил кремлевским старичкам.
В сущности, Польша всегда была слабым звеном в их социалистической цепи. Основное не успели доделать еще при Сталине: осталась несломленной Католическая Церковь, осталось единоличное крестьянство, а с ними — польский бунтарский дух, благодаря которому в прошлом Польша пережила три раздела, Вторую Мировую войну, нацистскую оккупацию и советское «освобождение». Бунт — самое, что ни на есть польское занятие; он случался каждые три-пять лет, начиная с 68-го: и в 70-м, и в 7б-м, — и каждый раз, хоть не без крови, но каких-то уступок от властей добивались. (Москва на все смотрела сквозь пальцы — лишь бы не взбунтовались всерьез). Оттого Польша и была — как тогда шутили — самым веселым бараком социалистического лагеря. Чуть ли не треть работающих были заняты в частном секторе — мелкой торговле, сфере обслуживания. Уже одно это давало гораздо больше личной свободы, чем любые другие реформы правительства (что вряд ли может оценить человек, не живший при реальном социализме). А уж реформ было в Польше столько, сколько было бунтов. К 1980 году там перепробовали все мыслимые и немыслимые модели социализма, но ни одна не работала.
Последний кризис возник по самой прозаической, но весьма характерной для социализма причине: запутавшись во внешних долгах, правительство было вынуждено поднять цены на продукты, в частности на мясо, отлично зная, что аналогичная попытка вызвала бунт 1976 года. А что делать? Страна была банкротом, неспособным выплачивать даже проценты западным банкам…
С другой стороны, прежние бунты не прошли даром и для польского общества: накапливался опыт, отстраивались диссидентские структуры, чему способствовала сравнительная мягкость режима. После событий 1976 года возник и действовал Комитет защиты рабочих (КОР) — своего рода координационный центр диссидентской активности, обеспечивавший связь рабочего, движения с интеллигенцией, так же, как и независимую систему коммуникаций между различными группами и частями страны. В кризисе 1980 года КОР сыграл ключевую роль: он содействовал превращению стихийных, разрозненных забастовок во всеобщую забастовку, мобилизовав всю страну.
Да и рабочие кое-чему научились и вместо привычного бунта, демонстраций, кровавых стычек с полицией прибегли к новой, весьма своеобразной форме протеста — оккупации своих заводов, шахт, верфей и фабрик. Эта новинка явно застала врасплох власти и в Варшаве, и в Москве: только так можно объяснить необычную уступчивость польских властей, фактически санкционировавших создание независимого профсоюза «Солидарность» и сделавших еще ряд уступок рабочим. Оказавшись перед невозможностью использовать свое единственное оружие — полицейскую силу, они предпочли на все согласиться ради успокоения страны (с тем, конечно, чтобы потом все опять потихоньку отобрать).
Но и советские власти кое-чему учились. Сам по себе кризис в Польше не был для них неожиданным. Напротив, к нему готовились, по крайней мере, с апреля 1979 года, отлично понимая, что повышения цен не избежать. Положение неоднократно обсуждалось и при встречах Брежнева с Тереком, последний раз в июле 80-го, т. е. уже после повышения цен и начала забастовок, когда Брежнев обоснованно опасался перерастания экономического кризиса в чисто политическое движение. Его рекомендации Тереку:
…решительно пресекать все попытки использовать национализм для насаждения антисоциалистических, антисоветских настроений, исказить историю советско-польских отношений и характер сотрудничества между СССР и ПНР;
развернуть непримиримую контрпропаганду против стремлений смазать классовое содержание социалистического патриотизма под лозунгом «все поляки в мире — братья», а также идеализировать дореволюционное прошлое Польши;
в политической борьбе с антисоциалистическими элементами не уходить в оборону, а вести против них последовательное наступление.
Что действительно было неожиданностью для Кремля, так это слабость их клиентов, польских коммунистов, явно неспособных с кризисом справиться. Понять же, насколько общенародным является противостоящее им движение, в Москве не могли и через много лет. Казалось, они и вправду верили, что речь идет всего лишь о каких-то «элементах», с которыми польские товарищи слишком либеральны.
Срочно назначенная комиссия политбюро ЦК по Польше первым делом приступила к разработке указаний польскому руководству о мерах по «укреплению роли партии в обществе», как если бы речь шла об одной из областей СССР, где слишком расшалились школьники. Гданьские соглашения политбюро оценивало совершенно бескомпромиссно: