Отчаяние

Туркестан почти обезлюдел. Опасаясь Аблая, хан Булат перенес свою ставку в северные роды Среднего жуза, и в бывшей столице ханства никого не осталось. Большинство домов стояли пустыми, и караваны стороной обходили город, где жило это чудовище. «Кровавым Аблаем» называли его даже самые близкие к нему люди.

Одним из таких людей, оставшихся еще Туркестане, был хаким города, всеми уважаемый Кудайберды-багадур. В эту ночь телохранители Аблая — специально подобранные им в различных зинданах преступники — прокрались вместе со своим хозяином во дворец почтенного хакима, чтобы зарезать его. Но его и след простыл. Какая-то добрая душа предупредила хакима о готовящемся убийстве, и он накануне вечером бежал в Сайрам. Во дворце осталась лишь Сулу-айым-бике — жена хакима с грудным ребенком. Древние степные предания почти не упоминают о случаях убийства женщин с детьми даже в отмеску врагу. На этот же раз произошло неслыханное. Пришедшие наутро к своей госпоже слуги увидели лишь мелко изрубленные тела матери и младенца. По всему дворцу валялись части их тел. В народе говорили шепотом, что кровь выступила в это утро на камнях мавзолея святого Ходжи Ахмеда Яссави…

А султан Аблай утром, напившись чаю, с просветленными глазами прошел во дворец хакима, делая вид, что ничего не знает о происшедшем. Приказав никого не пускать во дворец, он уселся на место правителя, подогнув ноги и размазывая левой рукой по ворсистому ковру еще не смытую кровь.

— С сегодняшнего дня я здесь хан и бог! — сказал он угрюмо.

— Да, ты наш хан и бог! — зашумели со всех сторон его сообщники и телохранители.

— А вы… вы — мои верные нукеры!

— Да, мы твои верные нукеры… Посылай нас хоть с иблисами сражаться, мы пойдем за тобой, наш повелитель-хан!..

— А если я захочу вас умертвить?

— Скажешь: умрите, и мы умрем, наш повелитель-хан!

— Тогда слушайте мое первое ханское распоряжение!

— Слушаем и повинуемся, наш великий хан!

— Сегодня состоится великий пир… — Аблай улыбнулся, и в глазах его зажглось поистине дьявольское пламя. — Но какой пир для нас без запаха вражьей крови. Подлый Кудайберды-багадур не захотел остаться с нами, поэтому мы приправим свой сегодняшний обед кровью его людей!..

— Смерть им! — завопили, завизжали палачи.

Но не состоялось кровавое пиршество в этот день. Ибо дверь распахнулась от мощного пинка, и во дворец ворвался огромный батыр с четырьмя повисшими на нем охранниками:

— Враг идет, султан Аблай!..

Ни один мускул не дрогнул в лице кровавого Аблая.

— Какой враг? — спросил он равнодушным голосом.

— Контайчи Сыбан Раптан … С семи сторон — с семьюдесятью тысячами воинов!..

— Многовато… — Аблай притворно вздохнул и развел руками. — А у меня всего-то семьдесят нукеров. Что я могу с ними сделать против славного Сыбан Раптана?

— Но во все времена десять тысяч всадников выставлял в один день славный Туркестан! — закричал батыр.

— Нет у нас людей, — сказал Аблай и осклабился. Не осталось… О-о, скоро много крови прольется на земле. Мало останется живых людей!.. Много крови прольется… Много!..

Батыр Кара-Керей Кабанбай из рода найман с изумлением смотрел на султана Аблая. Губы у того вспыхнули, почернели, и большой рот казался в крови. Глаза султана горели огнем безумия. Рука знаменитого батыра невольно сжала рукоять сабли, чтобы одним-единственным движением снести голову этому вурдалаку. Но он вспомнил о скачущих через степь полчищах джунгарских контайчи, о дыме над аулами — и опустил руку. Этот страшный человек, сидящий перед ним, все же из рода тюре-чингизидов, а именно тюре должны, по правилам, возглавить отпор врагу. На то им и почет из века в век…

— Как же вы, султан, думаете защищать славный город Туркестан? — вскричал Кабанбай-батыр.

— А кто сказал тебе, что я собираюсь защищать эту груду опустевших развалин?.. Ты же сам говоришь, батыр, что у контайчи семь туменов войска…

— Что же вы думаете предпринять?

— Уйду куда-нибудь с верными людьми. Пусть подлый народ сам защищает себя!..

Батыр, который не принадлежал к главенствующей касте тюре и не имел права распоряжаться в Туркестане, схватился за голову руками… Да, вот таким тюре всегда было наплевать на других людей. Сколько раз приходилось расплачиваться простонародью за слепую веру в тюре! Нет, не тюре спасут город и страну. В каждом ауле есть храбрые молодцы из народа, есть неродовитые батыры. Да и простые пастухи становятся львами, когда выходят на защиту своего кочевья!.. Надо немедленно бить тревогу по всей степи и прежде всего послать гонцов в другие жузы, оповестить Абулхаира, Самеке-хана…

Аблай медленно встал с подушек, выпрямился во весь свой рост.

— Кому же вы оставляете город? — спросил батыр.

— Сыну своему Валию…

В голосе Аблая появились усталость и безразличие. Глаза потускнели и приняли сонное выражение, как у наевшейся мертвечины гиены.

— Защиту города поручаю моему внуку Абулмансуру! — и пошел к выходу.

С изумлением посмотрел ему вслед батыр. Ханскому внуку Абулмансуру едва исполнилось четырнадцать лет…

..Кабанбай батыр с несколькими джигитами ехал через степь, когда до него дошла весть о нашествии. Ближе всего из крупных казахских городов был Туркестан, и он поскакал сюда со своими джигитами, загоняя подменных лошадей. Не думал и не гадал он, что город находится в таком положении и что даже некому возглавить его защиту…

Кабанбай-батыр поскакал в сторону майдана — большой площади перед мавзолеем Ходжи Ахмеда Яссави. Там обычно собирался народ, объявлялись ханские указы, стояли виселицы для приговоренных к смерти…

Оказалось, что и без него, непонятно как, народ уже все знал о надвигающейся беде. Трех коней загнал батыр, чтобы сообщить эту весть, и никто не мог определить его. Таково уж, очевидно, народное чутье. Об этом и подумал батыр Кабанбай увидев молча стоящих горожан. И еще удивился он великий многолюдности Туркестана. Это только поначалу казалось, что город вымер. Едва услышав о нашествии врага, они все пришли сюда, люди города: из ближайших плавней, из степных аулов, из пригородов и других близлежащих городков, где спасались от гнусностей султана Аблая и его палачей. Все были здесь, пришли даже старики и старухи, женщины и дети. Могущие держать в руках оружие сидели на конях с копьями, дубинками и старинными секирами. Много было и пеших мужчин с простыми рогатками. Многочисленные дервиши, ученые мюриды, ученики и мелкие духовные прислужники тоже вооружились длинными ножами, не полагаясь на одну лишь божью помощь. Весь тридцатитысячный Туркестан стоял здесь.

— Где же хаким Кудайберды-багадур? — спросил батыр Кабанбай, подъехав, у аксакала, стоящего впереди толпы перед мечетью.

— Убежал!

— От джунгар?

— Нет, от брата своего, жаждущего человечьей крови…

Кабанбай-батыр обернулся в сторону только что оставленного им дворца хакима:

— А где же Аблай?

— Уже ускакал!

Кабанбай-батыр опустил голову, раздумывая, как ему поступить. До него долетели из толпы обрывки разговоров:

— Говорят, питающийся кровью Аблай оставил за себя султана Валия, своего сына…

— Лишь молиться умеет Валий, а не драться с шуршутами!

— Да били мы этих шуршутов и не раз!

— Теперь их семь туменов идет на нас. Семь огнедышащих гор, закрытых кровавыми тучами…

— Шуршутов — неисчислимое множество. Видно, конец пришел славный стране казахов…

Шуршуты — насмешливое название китайских вояк, не раз являвшихся завоевателями в эти края. Всякий раз им приходилось потом бежать отсюда. Теперь и джунгар называли в народе шуршутами, понимая, кто сзади подталкивает джунгарского контайчи.

Кабанбай-батыр бросил поводья коня одному из своих джигитов, твердым шагом взошел на возвышение перед мечетью.

— О народ мой! — Он широко раскинул обе руки, словно стремясь обнять ими всю площадь, всю степь до самого горизонта. — Не из вашего я края, но к одному корню принадлежим мы все, большие и малые, рыжие и черные, кочующие и пашущие землю. Я — батыр Кабанбай из рода кара-керей, слышали ли вы обо мне?..