Отчаяние

— Что было потом? — не меняя тона, повторил контайчи.

— Я повелела джигитам всем вместе стеречь пленницу, а Шангрек-нойону сказала, что с него достаточно стеречь ее кобылу… А потом ертоулы схватили на том берегу озера и привели ко мне казахского джигита, который лежит там мертвым. И он тоже не захотел отвечать на мои вопросы. Я подумала, что они близкие люди — джигит и девушка, а поэтому велела сдавить волосяным арканом его бедра. Когда щетинистый жгут перекрутили два раза, он завопил, девушка стала кусать губы. И все же не вытерпел джигит. Он пообещал рассказать про все, о чем знает…

— Что он сказал? — спросил контайчи.

Когда я велела приотпустить жгут, он сказал, что послан ертоулом к Абулхаиру. И это он поведал мне, что войско Абулхаира ночует сегодня у реки Шиели и что в нем тридцать тысяч воинов. Они двинутся нам навстречу, когда дождутся хана Самеке из Среднего жуза. У хана Самеке тоже тридцать тысяч воинов, привыкших сражаться с нами…

Когда же они должны встретиться — Абулхаир и Самеке?

Хоча нахмурила свои густые брови…

А произошло вот что. Не успела она договорить до конца свой вопрос о том, когда должны встретиться оба казахских войска, как девушка-казашка вдруг прыгнула словно рысь, и в горле джигита остался маленький кривой нож. Тогда Хоча усмехнулась и приказала заковать девушку в китайские кандалы. Ее тут же заковали, но ночью по приказу Шангрек-нойона расковали. Он сам вывел ее в степь и отпустил на волю…

— Я сама услышала, как он сказал ей: «Улетай, девушка-птица, от этой жестокосердой змеи!» — вскричала Хоча, сверкнув глазами.

А она ответила: «Спасибо тебе, достойный воин. Хоть ты и враг моего племени, но справедлив. У тебя человеческое сердце. Может быть, мы еще встретимся с тобой…» Тогда я натянула свой лук, и… и они никогда уже не встретятся!..

— А где ее тело! — спросил контайчи.

Пока я во второй раз натянула лук, ее конь скрылся в камышах… — Значит, Абулхаир знает о нашем приближении!

— Да! — ответила четырнадцатилетняя девочка и всхлипнула, вспомнив свою обиду.

У Сыбан Раптана свирепо приподнялась верхняя губа:

Эй ты, мокрая лягушка! Откуда эта позорная вода в глазах дочери контайчи! Только зайцы и олени плачут от собственной слабости. Для людей это противоестественно.

Хоча выпрямилась, глаза ее высохли, и она прошла по трупу Шангрек-нойона, наступив ему на лицо.

— Не увидит высшего неба этот слюнтяй! — сказала она.

— Да, пусть Дода-Доржи пеняет на себя, коль породил такого слабодушного сына! — согласно кивнул контайчи и, задевая одним каблуком сапога за другой, пошел на своих коротких кривых ногах к лошади.

Перед тем как взобраться в седло, он повернулся всем телом к Галден-Церену:

— Не забудь о меркитских джигитах, которые видели все!

— Конечно, отец!

Несмотря на свои шестьдесят с лишком лет, контайчи легко, чуть прикоснувшись носком сапога к стремени, вскочил в седло, и косматый гнедой жеребец понес его назад, к войску. Сзади в белом лунном свете послышались всхлипы. Это телохранители Галден-Церена короткими точными взмахами тяжелых джунгарских шашек отсекали головы у меркитских джигитов, которые видели смерть Шангрек-нойона…

Попавшая в руки к Хоче и отпущенная Шангрек-нойоном была Гаухар — девушка из Туркестана. Она приходилась сестрой молодому батыру Малайсары из аргынского рода басентиин, который жил в то время у гор Улытау. Два раза в год аулы этого рода посылали под защитой немалого отряда джигитов караваны с шерстью и кожами в Туркестан, Ташкент, и в иные годы — в Бухару и Хиву. Обратно везли чай, бухарский сахар, одежду, домашнюю утварь и материю.

В этом году караван под защитой самого Малайсары отправлен был в Туркестан. С группой девушек, которым предстояло в ближайшее время выйти замуж, поехала с караваном и Гаухар. Невесты обычно сами участвовали в выборе для себя свадебных нарядов.

Более богатая часть родового каравана двинулись дальше, в Ташкент. А менее богатые остались в Туркестане. Здесь их и застало джунгарское нашествие. Женщины и дети скрылись в густых камышах Сейхундарьи, а джигиты приняли участие в защите города. Те из них, кто уцелел, вырвались оттуда во время большой бури и присоединились к женщинам и детям.

Что ни день высылали ертоулов беглецы в разные стороны. В один из счастливых дней узнали, что приближается тридцатитысячное войско Младшего жуза во главе с Абулхаиром, а вскоре «узун кулак» — знаменитое степное «длинное ухо» — принес вести и о движении конницы Самеке-хана, идущего на соединение с Абулхаиром. Радости людей, многие недели скрывавшихся в камышах, не было предела. Но как-то выехав из камышей, ертоулы услышали тяжелый тысяченогий топот. В ночи шла на галопе грозная конница контайчи Сыбан Раптана. И шла в ту сторону, где стоял лагерь хана Абулхаира…

Гаухар лучше многих джигитов ездила на коне. Да и конь у нее был самый быстрый. Все другие лошади беглецов были покалечены в боях или сбили себе ноги при бегстве из Туркестана. Кроме того, джунгары могли не обратить внимания на одинокую всадницу, в то время как мужчина внушил бы им подозрение. Гаухар вскочила на коня и в сопровождении только одного джигита, который следовал в некотором отдалении от нее, поскакала в лагерь Абулхаира, чтобы предупредить о приближающейся опасности. По дороге она была поймана самой дочерью контайчи…

Гаухар в ярости убила джигита, не выдержавшего страшной пытки скрученным в жгут волосяным арканом, и это было первое и последнее ее убийство в жизни. А потом она прочла в глазах молодого джунгарского нойона такую страсть, что уже не сомневалась в своем спасении. Когда он самолично расковал ее и вывел из камышей, она подумала, что он хочет по примеру своих сородичей надругаться над ней. Гаухар уже приготовилась и сжала в руке острую серебряную пряжку от старинного материнского украшения, чтобы полоснуть насильника по горлу. Но молодой джунгар отдал ей повод собственного коня и показал рукой в степь. Тогда, перед тем как вскочить на коня, она сама поцеловала его…

Он крикнул ей вслед что-то. Но, бросив коня в галоп, она не слышала уже, как свистнула стрела Хочи и застонал смертельно раненный Шангрек-нойон.

На следующий день к полудню доскакала Гаухар до лагеря хана Абулхаира. Лицо хана передернулось, когда он услышал о близости джунгар. Дело в том, что половина его войска была еще где-то на подходе. Здесь с ним находилось лишь пятнадцать тысяч всадников. Вступать в сражение с джунгарами было равносильно смерти. Абулхаир приказал готовиться к битве, а сам созвал военный совет. Там он предложил отступление. Однако воинственные батыры из родов адай и тама не согласились с этим. Они говорили о древнем поверии, которое гласило, что нельзя начинать большую войну с бескровного отступления. Отступить можно, только омочив пики в крови врага. Решено было вступить в бой с джунгарами, выслав гонцов навстречу хану Самеке с просьбой ускорить свой приход.

Когда Кабанбай-батыр прискакал из Туркестана в аул, где находилась ставка хана Булата, — в Нуру, наступило лето. Хан, как всегда, болел. Обычно его многочисленные болезни обострялись, когда следовало принимать какое-нибудь важное решение. Таким образом, ханские обязанности легли в это трудное время на плечи его брата Самеке. От имени хана Самеке уже были отправлены гонцы во все стороны Сары-Арки с призывом: «Враг идет!»

Этой стране, живущим в ней с незапамятных времен людям не в диковинку было слово «война». Кажется, ни одного года не миновало еще без кровопролития на этой земле. Начиная с гуннских переселений век за веком, волна за волной катились по ней, следуя за восходящим солнцем, бесчисленные завоеватели. Поток за потоком уходили и ее сыновья. Воевать они поневоле научились. Не случайно во все султанские и халифские дворцы Востока на протяжении чуть ли не тысячелетия покупали для войны и охраны ее пленных юношей. Сейчас кровью запенилась но восточных рубежах новая волна человеконенавистничества. И почти стихийно вскипела и поднялась ей навстречу мощная волна народного гнева.