Отчаяние

Баба-султан снова заметался меж двух огней. Он бы, наверно, опять изменил хану Хакназару, но в стенах города уже стоял прибывший по его просьбе большой отряд казахской конницы. Да и отряды мятежных султанов, выступивших против Абдуллаха, что ни день прибывали в Туркестан. Особенно настроены были против эмира Абдуллаха многие тимуридские беки и султаны Самаркандского вилайета, издавна славящегося своими междоусобицами.

И вот, когда передовые разъезды огромного войска Абдуллаха приблизились к Ташкенту, Баба-султан попросту сбежал на север, в туркестанские крепости, надеясь на близость хана Хакназара.

Временным правителем города остался султан Тахир, который, по совету Абдуллахова посла Коскулак-бия, тут же выдал эмиру сподвижника Баба-султана — Шахсаид-оглана. По приказу Абдуллаха Шахсаид-оглану отсекли голову и послали ее в Яссы Баба-султану…

— Каково сейчас там положение? — спросил хан Хакназар гонца.

— Главное войско эмира продолжает стоять под Ташкентом, а часть конницы двинулась в Туркестан, к Яссам, Отрару и Сайраму.

— Вернулся ли от Баба-султана аксакал Жалим?

— Нет… — Гонец понимающе наклонил голову. — Его сыновья так же, как и ваши, находятся при Баба-султане, и он их никуда не отпускает от себя!

Словно чья-то холодная безжалостная рука стиснула сердце Хакназара. Он безмерно любил своих юных сыновей Хасена и Хусаина. Не меньше любил он и близнецов Жадигея и Адыгея — сыновей аксакала Жалима, которые выросли в его юрте. Может быть, уже добрался до них кровавый эмир Абдуллах. Крепостные стены туркестанских городов ненадежны. А еще ненадежней там люди. Тот же Баба-султан может купить себе жизнь у эмира ценой жизни детей-заложников…

— Где находится сам эмир Абдуллах? — Лицо хана оставалось бесстрастным. — Остался ли он под Ташкентом или двинулся с конницей в наш Туркестан?

— Эмира Абдуллаха нет при войске.

— Где же он?

— В Джизаке.

— Кто ведет войско?

— Всем войском командует сын Шагай-султана багадур Тауекель!

На какой-то миг ханом овладело отчаяние, но он все так же прямо и холодно продолжал смотреть в лицо гонцу. О, если бы вернуть ту минуту, когда единым мановением руки мог он решить участь проклятого Шагай-султана и его отродья. Теперь этот тонкошеий мальчик, который неслышно пал когда-то на колени рядом с лукавым отцом, ведет вражье войско на земли отцов, а завтра, быть может, отрубит головы его детям!

Хан приказал оповестить степь, что возвращается со своим войском. Баба-султану было передано, чтобы выслал для встречи аксакала Жалима с его и ханскими сыновьями. Это была не просьба, а требование. Ослушавшись, Баба-султан становился в ряды его врагов…

И хоть змея беспокойства грызла ханское сердце, он должен был выдержать свадебные празднества до конца. Ни при каких условиях не должен выказывать волнение хан, и тогда спокойны и уверены будут подданные.

— Опять вы хмуритесь, мой хан!.. — капризно поджав губы, маленькая Акбала тянула его рукав. — Неужели, увидев мою сестру, вы потеряли дар речи!..

Хан Хакназар улыбнулся, как подобает на собственной свадьбе, и стал смотреть на веселящихся гостей.

Хан слушал песни, но перед глазами его вместо серебряных украшений на платьях девушек сверкали кривые мечи палачей эмира. Он явственно видел отрубленные головы своих сыновей, и не было муки горше этой…

Что же затмило ему тогда глаза, когда отпустил он живым и невредимым предателя Шагая?.. За эти годы Казахское ханство возвратило себе почти все принадлежащие ему во времена хана Касыма земли. И разве отдал бы тот же Баба-султан казахские города, если бы не возросшая сила Белой Орды. Созак, Сайрам, Сауран, Отрар, Яссы так или иначе служат степи, ее интересам.

Но снова тучи над Белой Ордой. Опять хотят разорвать ее на части многочисленные враги…

Нет, не бывать этому. «Касым ханнын каска жолы» — «Столбовой путь Касыма» — эта политика завещана степи на века, и не сойдет с нее хан Хакназар! Пусть сегодня, не дожидаясь конца свадьбы, двинутся обратно к Яссам — нынешней столице Белой Орды — передовые разъезды…

Невыразимо печальный, полный сладкой тоски голос ворвался вдруг в раздумья хана Хакназара. По обычаю, после окончания песен «жар-жар» девушка в сопровождении своих сверстниц и друзей обходит все дома аула и поет прощальную песню. Эта песня о потаенных девичьих мечтах, о несбывшихся грезах, о тайной любви, которая есть у каждой забираемой на чужую сторону невесты. Девушка высказывает свои жалобы и пожелания остающимся сородичам и родителям. В «сынсу» — лебединой песне — можно было также высказать намек на недовольство женихом и будущей родней, за что потом расплачиваться на чужой стороне всю жизнь. На такое решались крайне редко, а печаль свою выражали иносказательно, прежде всего голосом. Девичье остроумие, умение и мастерство служили залогом благополучного житья в мужниной семье.

Голос красавицы Акторгын славился на всю казахскую степь от Жаика до Голубого моря — Балхаша. Такие удачно исполненные песни остаются в памяти людей, передаваясь из века в век, от кочевья к кочевью. Вот почему хан Хакназар насторожился, когда запела его седьмая жена.

А Акторгын словно понимала его нынешнее состояние. Песня была томительной грустной, но осторожной. Девушка избегала прямых укоров своему будущему мужу, хотя, пользуясь своим положением, могла себе позволить многое.

Тают, тают девичьи мечты, как мираж в степи.

Казалось мне, что лишь для соловья цветет в саду роза.

Болит, болит мое сердце о судьбе этой розы:

Вместо соловья прилетел к ней грозный орел…

Опять мысли хана Хакназара покинули свадьбу… Что говорил ему гонец — неродовитый батыр Кияк?.. Никак не разбогатеют люди в степи, и что ни зима — ожидает их голод. Но сегодня он сказал еще и о том, что у «лучших людей» большие табуны, как бы предлагая хану в первую очередь взимать налоги с них. Двадцать лет назад об этом еще не говорили…

Из них, простых джигитов, состоит его войско. И в них его сила. Не очень охотно идут они сейчас за своими биями, когда те пытаются оторваться от Орды. Разве не ушло сразу же от Шагая чуть ли не две трети его всадников, когда откололся он от Казахского ханства. Им, простолюдинам, нужнее всего единое ханство, потому что только у него, Хакназара, найдут они защиту от притеснений и беззакония своих родовых владык. И от нынешнего врага их лучше защитит общее войско. Вся полоса южных кочевий, от Арала до Кашгарии, страдает от непрерывных набегов бесчисленных шейбанидских, тимуридских, моголистанских властителей. Казахские отряды отвечают им тем же, а каждую зиму черные тряпки голода вывешиваются на зимовьях по ту и по эту сторону. Нечего уже стало грабить друг у друга…

Да, путь хана Касыма! Сжать все пальцы в кулак, и тогда восстановятся закон и порядок. А потом, укрепив границы, можно будет заняться и перераспределением доходов. Чем виноват этот простой джигит, который сказал сегодня ему в глаза правду? Лишь тем, что рожден от рабыни и, по древнему закону, не имеет всех тех прав и прибылей, которые имеют свободнорожденные. Многие старые законы придется ломать, чтобы стало сильным и непобедимым его ханство. А пока он правильно ответил этому джигиту-правдолюбцу. Пусть потерпит…

Дойдя до этого места, Бухар-жырау вдруг оборвал рассказ на полуслове и испытующе посмотрел на Абулмансура. Ему вспомнилось замечание юного султана о том, что хан Хакназар зря доверился рабу Кияк-батыру.

Абулмансур понял, почему остановился жырау, и, словно продолжая прерванный разговор, сказал:

— Вот увидите, жырау, раб найдет способ ужалить хозяина!

«Нет, не уходит из головы этого юного султана мысль об убийстве, — подумал Бухар-жырау. — Несдобровать рабу, если останется он здесь. Нужно бы как-то предупредить его!»

Абулмансур ждал ответа, уставившись ему в лицо своими холодными немигающими глазами. Бухар-жырау потер виски, словно раздумывая: