Гибель Айдахара

Едиге, узнав о поражении восставших, сказал с презрением:

– Так будет со всеми, кто осмелится поднять руку на Золотую Орду.

Откуда было знать хану, что день этой битвы стал днем начала его конца. И пройдет совсем немного времени, когда ему потребуется помощь народа, но итиль-жаикские кипчаки отвернутся от Едиге, и, спасая свою жизнь, погонит он своего усталого коня в северо-восточные пределы Орды, но и там не найдет он сочувствия. И станет похожа его жизнь на сухую траву перекати-поле.

Едиге был далек от мысли ради любви к Жанике отказаться от борьбы с Тохтамышем. Единственное, что пообещал он жене, – это не убивать ее отца, не запятнать свои руки кровью родственника. Судьбу Тохтамыша должна была решить битва и воля аллаха.

Жанике поверила ему. Вот почему на требование отца, переданное с тайным гонцом, поскорее кончать с Едиге ответила: «Он отец моего единственного сына. Свой спор решайте между собой сами».

Тохтамыш, узнав об этом, пришел в ярость. Он так надеялся, что все в самый короткий срок решить в его пользу. Задуманное рухнуло. Впереди – неизвестность и борьба.

Отныне все мысли Тохтамыша были заняты подготовкой к битве с Едиге. И первое, что сделал хан, – это послал своих послов просить помощи у булгар и рязанского князя. Но, словно чувствуя слабость Тохтамыша и его обреченность, бывшие союзники дали уклончивый ответ. Они выжидали.

Войска Тохтамыша и Едиге сошлись в низовьях Тана глубокой осенью года барса (1398). День выдался пасмурный. Над огромным полем, выбранным для битвы, плыли клочья тумана, и временами начинал моросить мелкий холодный дождь.

Пасмурным, сумрачным было и настроение воинов. Не было заметно обычного оживления, которое охватывает людей накануне сражения. Повинуясь воле своих повелителей, они покорно ждали знака к началу битвы. Сражаться никому не хотелось, потому что вновь, как во времена Мамая, надо убивать людей, близких по крови. Совсем иное дело ходить в походы на чужаков, на иноверцев. Еще вчера алшинец брал себе в жены девушку из Крыма, а через мгновение его сабля должна была скреститься с саблей ее отца.

Но что могли поделать воины, если этой битвы хотели эмиры, бии и батыры?

Гончая, насильно натравленная на лису, никогда не догонит ее: джигиты, которых насильно гонят на битву, не покажут настоящего мужества и доблести.

Только батыр Кенжанбай с нетерпением ждал начала битвы. Больше всего на свете хотелось ему скрестить свою саблю с саблей Едиге. И причина для этого была. Кенжанбай считал товарища своего детства виновником братоубийственной войны. И, едва войска противников двинулись друг к другу, Кенжанбай вырвался вперед на своем горячем скакуне и крикнул:

– Едиге, я вызываю тебя на поединок! Ты поступаешь подло со своим народом и потому не должен жить!

Две живые стены, ощетинившись копьями, замерли, ожидая, что ответит Едиге. И когда тот наконец выехал и встал впереди своего войска, Кенжанбай, багровый от гнева, обратился к нему: – Послушай меня, Едиге! Блистал и умом ты, и мыслью, Подобно горе возвышался В просторах безбрежных Итиля и Жаика. Теперь же, за славой погнавшись, Коварством своим ты сделал Врагами близких по крови людей. Я, Кенжанбай, говорю тебе это в лицо. Каблуками сапог своих Ты тело мое изранил. Стрелою каленой убью я тебя, Чтоб не погибли невинные люди. Скорей защищайся! Я к битве готов! Судьба нас рассудит…

На смуглом лице Едиге проступили красные пятна, зрачки сузились, и тяжелые веки, опустившись на глаза, сделали их похожими на две щелки. – Твой меч, Кенжанбай, в крови. Мы вместе с тобою росли. Ты с детства был тугодум. И годы не прояснили твой ум. Много лет правит твоею Ордой Тохтамыш, Каких он достиг перевалов? Какое дело совершил? На великую степь кипчакскую Нападали враги не раз. Реки крови текли, И народ изнывал от ран. Несчастный ты, Кенжанбай, Если не видишь, причина в чем. Чем на меня рычать и бросаться, Лаял бы на своего любимого хана. Если голова твоя из железа И не знаешь, куда ее деть, Коль не можешь узнать, Кто твой друг, а кто враг, Я готов сразиться с тобой…

Встали на дыбы кони под батырами, чуя близкую кровь, и помчались навстречу друг другу, разметав по ветру густые гривы…

Кенжанбай был аргыном из рода кенегес. Несмотря на свою малочисленность, кенегесцы отличались независимостью нрава, прямотой в речах и умели держать слово. Из-за этих качеств они нередко попадали в трудное положение. Недаром в степи говорили про них: где кенегесцы – там ссоры. Но и другое отмечали люди. Человек из этого рода не предавал друга и всегда оставался верным товарищем.

Кенжанбай был настоящим кенегесцем. Смел, решителен, остер на язык, а слава его, как лучшего стрелка из лука, гремела по всей Дешт-и-Кипчак.

Неспокойно жил Кенжанбай. Вражда эмиров, биев, беков и батыров казалась ему противоестественной. Не было от нее пользы Орде, а тяготы падали на плечи простого народа. И оттого вся жизнь его была поиском справедливого правителя, который бы прекратил междоусобицы и думал бы о своем народе. Так он в свое время оказался на стороне Мамая.

Здесь судьба свела его с батыром Акпанбетом из монгольского рода Барын. Вместе ходили они в походы, вместе сражались. И нередко сабля одного отводила беду от другого. Никто не смел в присутствии Кенжанбая сказать неуважительное слово об Акпанбете, и тот, в свою очередь, никогда не позволял говорить плохо о друге. Без выгоды, на взаимной честности, стояла эта дружба.

Но однажды случилось то, что никто и никогда не может предсказать. Не бог и не судьба, а хан Мамай вмешался в дружбу батыров.

После его поражения на Куликовом поле от русских полков, возмущенный тем, как хан управляет народом и распоряжается людскими жизнями, Акпанбет, в сговоре с другими эмирами родов барын и шырын, решил убить его. Кенжанбай в это время находился в низовьях Итиля и ничего не знал о заговоре. Случись по-иному, он непременно оказался бы на стороне друга.

Кто-то донес Мамаю о заговоре, и он приказал схватить виновных и обез-главить их. По степным обычаям, та же участь ожидала и семьи заговорщиков. Преданные хану люди вырезали жен и детей мятежных эмиров, и только семье Акпанбета повезло – жена его накануне отправилась в гости к родственникам в предгорья Кавказа.

Перед смертью Акпанбет шепнул одному из воинов: «Скажи Кенжанбаю: пусть спасет моего сына». В степи всегда боялись мести: сын убитого мог, став джигитом, убить кровного врага.

Весть о смерти друга застала Кенжанбая на пути в Орду. Он хорошо понимал, что в одиночку ему не отомстить хану, да и над его собственной жизнью нависла опасность: Мамай знал о его дружбе с Акпанбетом и мог, опасаясь мести, поступить точно так же, как он поступил со всеми другими заговорщиками. Поэтому Кенжанбай, прежде чем возвращаться в Орду, заехал к аргынскому батыру Караходже, чтобы посоветоваться с ним, как поступить дальше.

Было решено, не производя большого шума, сняться с насиженных мест и уйти в Дешт-и-Кипчак, туда, где аул Кенжанбая не смогла бы достать рука хана.

А люди Мамая уже рыскали по степи, искали семью Акпанбета, и потому с небольшим отрядом поскакал навстречу им Кенжанбай. Стремительно распространяются в степи новости-слухи, и быстрее ветра долетела до батыра весть, что схвачен трехлетний сын Акпанбета – Тастемир.

– Я ничем не могу тебе помочь, батыр, – сказал сотник, возглавлявший карательный отряд. – Хан знает, что у Акпанбета есть сын, и, он велел нам привезти его. Ребенка должны умертвить на его глазах. Хан опасается, что со временем, если кто-нибудь спасет мальчика…

– Я дам тебе много золота, скота… – сказал Кенжанбай.

Сотник отрицательно покачал головой.

– Зачем мне богатство, если я могу расстаться с жизнью, коль не выполню приказ хана?..

Кенжанбай подумал, что проще перебить отряд, отнять ребенка силой, чем вести этот торг, но сейчас же остановил себя, отказался от первой мысли. Степь только кажется пустой. Не пройдет и дня, как Мамай будет знать обо всем, что здесь произойдет. И тогда он прикажет своим воинам вырезать все аулы родов аргын и кенегес, и никому не удастся уйти в Дешт-и-Кипчак. Русские разбили Мамая, но у него остались еще кое-какие силы, их-то для мести вполне хватит.