Новеллы

С. Лагерлёф

НОВЕЛЛЫ

СКАЗКА О СКАЗКЕ

(Перевод А.Савицкой)

Жила-была однажды сказка, которая очень хотела быть рассказанной всему свету. Желание это было совершенно естественным: уж она-то знала, что была почти готова. Многие принимали участие в ее создании: одни — совершая удивительные поступки, другие вносили свою лепту, вновь и вновь рассказывая об этих поступках. Не хватало ей только одного — быть худо-бедно собранной воедино, чтобы удобнее было путешествовать по стране. А пока она представляла собой лишь целое скопление историй, большое бесформенное облако приключений, носившееся из стороны в сторону, подобно рою сбившихся с пути пчел, не знающих, где найти кого-нибудь, кто сможет собрать их в улей.

Эта сказка, которой хотелось, чтобы ее рассказали, родилась и сложилась в Вермланде, и можно не сомневаться в том, что она пролетела над многими дворами и поместьями, пасторскими домами и усадьбами офицеров по всей этой прекрасной провинции, заглядывая в окна и прося, чтобы ею занялись. Но все ее попытки были тщетными, повсюду ей указывали на дверь. Да вряд ли и могло быть иначе. У людей было много более важных забот.

Наконец сказка добралась до одного старинного местечка под названием Морбакка. Это была маленькая усадьба с низкими строениями, расположившимися в тени высоких деревьев. Когда-то усадьба принадлежала пастору, что, казалось, навсегда наложило на нее свой отпечаток. Здесь как будто больше, чем в других местах, любили книги и чтение, и вся усадьба была погружена в атмосферу мира и покоя. Здесь не допускали спешки в делах или ссор с работниками. Ненависть и раздоры были здесь невозможны, и находящийся здесь должен был не тяготиться жизнью, а первейшим своим долгом считать безмятежность и веру в то, что для каждого обитателя усадьбы Господь все делает к лучшему.

Теперь, когда я думаю обо всем этом, я понимаю, что сказка, о которой я говорю, должно быть провела здесь долгие годы, тщетно ожидая, чтобы ее рассказали. Мне кажется, что она окутала это место, как облако окутывает горную вершину, раз за разом позволяя одному из приключений, ее составляющих, спускаться на землю, словно дождю. И они спускались в виде удивительных страшных историй о заводчике, который всегда запрягал черных быков, возвращаясь ночью домой с пирушки. Они спускались в виде необыкновенных правдивых сказок о соседнем дворе, где сороки довели хозяйку до того, что она не смела показаться за дверь; об усадьбе капитана, обитатели которой были так бедны, что им все приходилось брать в долг; о маленьком домике подле церкви, населенном множеством молоденьких девушек и старых дев, которые все одновременно влюбились в красавца — органных дел мастера.

Иногда эти милые приключения как бы все более явно приближались к усадьбе. Престарелые обедневшие офицеры подъезжали прямо к крыльцу в расшатанных одноколках, запряженных одряхлевшими лошадьми. Они оставались и гостили неделями, и по вечерам, когда тодди придавал им храбрости, они начинали рассказывать о тех временах, когда они танцевали, надев ботинки на босу ногу, чтобы ноги казались меньше, о временах, когда они завивали волосы и красили в черный цвет усы. Один из них рассказывал, как пытался вернуть красавицу невесту ее жениху и как на пути домой за ним гнались волки; другой — как был однажды на рождественском пиру, где один рассердившийся гость пошвырял рябчиков прямо в стену, так как ему внушили, что то были вороны; третий — как видал однажды старика, имевшего обыкновение играть Бетховена на деревянном столе.

Но сказка могла обнаружить свое присутствие и по-другому. На чердаке висел старинный портрет дамы с пудреными волосами, и когда кто-нибудь проходил мимо, он непременно должен был вспомнить о том, что на портрете изображена красавица графская дочь, которая была влюблена в молодого гувернера своего брата и приходила однажды навестить его, когда стала пожилой седой дамой, а он — пожилым отцом семейства. В чуланах лежали огромные кипы документов, содержавших торговые контракты и договоры об аренде, подписанные могущественной госпожой, некогда управлявшей семью заводами, доставшимися ей в наследство от ее любовника. Стоило человеку войти в церковь, как в запыленном маленьком шкафу под хорами он видел сундучок, наполненный исповедями в безверии, который не должен был открываться до начала нового столетия. А неподалеку находилась река, на дне которой покоилось множество статуй святых — им так и не суждено было остаться на той кафедре и на тех хорах, которые они некогда украшали.

Множество преданий кружило над усадьбой, и, очевидно, поэтому случилось так, что одному из детей, подраставших в ней, захотелось быть рассказчиком. Ребенком этим не мог стать кто-либо из мальчиков. Они не так уж часто бывали дома, проводя почти весь год в своих школах, так что сказка не имела над ними большой власти. А стала этим ребенком одна из дочерей, девочка болезненная, которая не могла особенно много играть и бегать с другими детьми, а находила величайшую радость в том, чтобы, читая и слушая истории, узнавать обо всем великом и удивительном, что происходило в мире.

И все же эта молодая девушка поначалу вовсе не собиралась писать о преданиях и историях, ее окружавших. У нее не возникало и малейшей мысли о том, что из тех приключений, о которых рассказывалось настолько часто, что они казались самыми обыденными на свете, могла бы получиться книга. Когда она пыталась сочинять, то выбирала мотивы из книг. С юношеской смелостью она сочиняла истории о султанах из «Тысячи и одной ночи», о рыцарях Вальтера Скотта и конунгах из саг Снорри Стурлусона.

Конечно же, нет нужды и говорить о том, что все написанное ею было наименее оригинальным и зрелым из когда-либо написанного, но сама она, естественно, не могла этого заметить. Она бродила по своей тихой усадьбе и любой попадавшийся ей на глаза лист бумаги заполняла стихами и прозой, пьесами и романами. Когда же она не писала, то просто бродила в ожидании счастья. А счастье должно было состоять в том, что какой-нибудь очень просвещенный и могущественный незнакомец по какой-нибудь удивительной случайности должен был обнаружить написанное ею и счесть заслуживающим опубликования. А затем все остальное устроилось бы само собой.

Но между тем ничего подобного не случалось, и когда молодой девушке перевалило за двадцать, она начала наконец терять терпение. Ее интересовало, отчего же получалось так, что счастье никак не хотело появиться. Возможно, ей не хватало знаний. Пожалуй, ей также нужно было немного познакомиться с миром за пределами ее родной усадьбы. И поскольку явно должно было пройти немало времени, прежде чем она смогла бы жить на заработок писательницы, ей необходимо было научиться хоть чему-нибудь, создать себе положение, которое давало бы кусок хлеба на то время, пока она ждала бы своего часа.

А возможно, дело было просто в том, что сказке надоело ее ждать. Может быть, сказка рассудила так: «Раз этот ослепленный человек не видит того, что лежит прямо на поверхности, пусть отправляется своим путем. Пусть бродит по серым мостовым и живет в серых городских комнатах с видом на серые стены домов. Пусть живет среди людей, скрывающих свое своеобразие и кажущихся совершенно одинаковыми. Это, может быть, научит ее видеть то, что поджидает ее прямо у порога дома, то, что существует и парит между рядами серебристых холмов, которые каждый день у нее перед глазами».

И вот однажды осенью, когда ей было уже двадцать два года, она отправилась в Стокгольм, чтобы получить образование и стать учительницей.

Молодая девушка быстро взялась за дело. Она уже больше не писала, а с головой ушла в уроки и занятия. Было похоже на то, что сказка теряла ее навсегда.

И тут произошло нечто удивительное. Однажды, той же осенью, когда было прожито уже около двух месяцев среди серых улиц и стен, она шла со связкой книг под мышкой, направляясь по улице Мальмшильнадсгатан. Только что она прослушала лекцию по истории литературы. Лекция, должно быть, была о Бельмане или Рунеберге,[1] поскольку она шла и размышляла о них и о героях их произведений. Она говорила сама себе, что добродушные воители Рунеберга и беспечные собутыльники Бельмана были наилучшим материалом для работы поэта. И тогда у нее сразу же возникла такая мысль: «Ведь мир, в котором ты жила там, в Вермланде, был ничуть не менее своеобразен, чем мир Фредмана или фенрика Столя.[2] Если только ты сможешь научиться с ним обращаться, у тебя, пожалуй, будет такой же хороший материал для работы, как у них обоих».

1

Рунеберг, Юхан Людвиг (1804–1877) — один из крупнейших поэтов Финляндии, писавший на шведском языке.

2

…мир Фредмана или фенрика Столя… — Фредман — герой произведений Карла Микаэля Бельмана (Бельман Карл Микаэль (1740–1795) — выдающийся шведский поэт, импровизатор, сочинитель музыки к собственным произведениям, которые он исполнял под аккомпанемент цитры); фенрик (прапорщик) Столь — герой поэмы Рунеберга «Сказания фенрика Столя».