Испанский гамбит

– Кому-то приходится быть и дрянью, и расчетливой, милый, – сказала она и снова отвернулась к воде, – чтобы дураки вроде тебя могли пописывать свои книжонки и думать, что они осчастливили этим свою страну. Нет же, это Сильвии Лиллифорд, и сэры Верноны Келлы,[140] и всякие МИ-пять трудятся для того, чтобы мир для таких, как ты, Роберт, был безопасным. А ты из всех простаков, которых мне случалось знать, самый тупой.

Но он видел, что она плачет.

– В таком случае прощай, дорогая.

– Я еще не все сказала, подонок. – Она будто плюнула в него этим словом. – Рано собрался уходить. Я отправилась в Испанию не из-за одного тебя. Я выявила всех. Всех этих умников, этих беззаботных болтунов, которые веселились в отеле «Фалькон», думая, что революция – это милая забава, а коммунизм – любопытная новая религия. Да, я всех их вызнала, по именам и по кличкам, и теперь все данные находятся в досье МИ-пять. В Англии они окажутся живыми трупами, сами того не зная. И тебя тоже, Роберт, я внесла в этот список. Ты, наверное, думал написать обо всем этом книжку? Не надейся, мы сумеем заткнуть тебе рот. С нашим «Положением о государственной тайне» ты и словечка не успеешь произнести. Ни одной страницы не опубликуешь. Ты кончил, не успев даже начать, так же как они все, будьте вы прокляты. Тупой сочинитель, готовый нагадить в собственном гнезде.

Флорри глядел на нее и видел, как кипит в ней ненависть, самая ненасытная, жгучая ненависть.

– Ты позволила мне набраться ума, Сильвия. Я стал умным мальчиком и хорошо усвоил твои интересные уроки. Но я не думаю, что ты помешаешь мне написать о том, что мне известно. Только самое смешное во всем этом то, что я все-таки до сих пор люблю тебя.

Он встал со скамьи и пошел прочь, думая только о том, перестанет ли когда-нибудь так сильно болеть сердце.

Флорри вернулся в Англию. Он нашел роскошный городской особняк, где жила мать Джулиана. Все стены этого жилища были увешаны портретами мужчин семьи Рейнс. Леди Сесилия до сих пор была так же красива и сдержанна. Когда Флорри возвратил ей кольцо, она просто положила его на стол и больше не взглянула на него ни разу. Никаких чувств не отразилось на ее лице. Хотя, конечно, нужно признать, что со времени известия о смерти ее сына прошла уже не одна неделя.

– Мой сын умер достойно, мистер Флорри? – спросила она.

– Да, мэм.

– Я так и полагала. Этот дар присущ всем мужчинам нашей семьи. В жизни они ничем особенно не выделялись, но умирать умели хорошо. Это касалось и его отца. Не откажетесь ли выпить чаю?

– Нет, мэм, благодарю. Мне, пожалуй, пора.

– Здесь рассказывают неприятные вещи о моем сыне. О том, что он был предателем. До вас дошли эти слухи?

– Да, я слышал об этом. Это не так. Никто не знает этого лучше, чем я.

– Рада. Что ж, раз вам это известно, слухи угаснут, надо полагать. Вы уверены, что вам пора идти?

– Да, мне пора.

– До свидания, мистер Флорри.

– До свидания, леди Сесилия.

Помолчав, она добавила:

– Вы расскажете правду?

– Буду стараться.

– Вам ведь известно, что является правдой, мистер Флорри?

– Думаю, да. Известно.

– Кстати, мне прислали кое-что из Испании. Небольшое стихотворение, над которым Джулиан работал перед смертью. Не знаю, зачем мне это. Я никогда не была охотницей до его поэзии, а этот отрывок я уж просто отказываюсь понимать. Кажется, оно называется «Pons». Я бы хотела отдать вам его.

– Что вы, я даже…

– Прошу вас, мистер Флорри. Даже настаиваю на этом. Вы передали мне это глупое кольцо, позвольте же мне отдать вам последнее стихотворение Джулиана. Договорились?

Флорри терпеливо дождался, когда мать Джулиана вернется, и взял у нее листок писчей бумаги. Да, если начать вспоминать, то он как сейчас видит Джулиана, склонившегося над этим листком в их маленьком бункере в окопах.

Он поблагодарил ее, взял листок и вышел.

В тот же день, уже сидя в своей крохотной меблированной комнатке, он стал читать:

140

Вернон Келл – основатель МИ-5. (Прим. ред.)