Страница 7 из 24
— Окаянные, дрянные, проклятые козлы!
Он всех животных называл козлами, иначе он не мог. И это было весьма неразумно, потому что из-за этого он и сам получил прозвище, которое было ему очень не по душе. Все, с кем он встречался, называли его Козлом.
Он не хотел, чтобы его так называли. Он предпочел бы, чтобы его называли настоящим именем, но его настоящее имя в этих местах, похоже, никому не было известно.
Он постоял немного у калитки, радуясь тому, что так ловко уберегся от лошадей, а потом двинулся в глубь кладбища. Он останавливался и кланялся каждому кресту и каждому надгробному камню. Но теперь он делал это не из страха, а от радости, что вновь повстречался со своими старыми и добрыми знакомцами. Лицо его преобразилось, стало кротким и приветливым. Те же кресты, те же надгробья, какие он много раз встречал прежде. До чего они похожи между собой! Он узнает их! И он должен поздороваться с каждым из них.
Ах, до чего любы ему кладбища! Здесь никогда не пасутся животные, и люди здесь не насмехаются над ним. Тут он чувствует себя лучше, чем где бы то ни было, потому что тут всегда пустынно, вот как сейчас, а если даже и есть люди, то они не докучают ему. Конечно, ему известны и другие красивые места, лужайки, сады, которые нравятся ему даже больше, но в них он никогда не испытывал такого покоя. Их и сравнить нельзя с кладбищем. Кладбище даже лучше, чем лес, потому что лесное безлюдье пугает его. А на кладбище тихо, как в самой глухой чаще, и в то же время тут он не остается без компании, потому что под каждым холмиком, под каждым крестом спят люди. Как раз такая компания и требуется ему, чтобы не чувствовать одиночества и тревоги.
Он направился прямо к разверстой могиле. Он шел туда отчасти потому, что там стояли группой деревья, дававшие тень, а отчасти потому, что любил общество. И он, должно быть, рассудил, что этот мертвец, только что положенный в могилу, сумеет куда лучше скрасить его одиночество, чем те, кто спит в них уже давным-давно.
Он согнул колени и уперся спиной в большую песчаную кучу, высившуюся рядом с могилой. Ему удалось водрузить мешок поверх этой кучи, а затем он отстегнул толстые кожаные ремни, стянутые на спине.
Предстоял долгий день, день отдыха, и он скинул с себя даже тулуп. С чувством огромного облегчения уселся он на траву около самой могилы, так что его длинные ноги в гетрах и грубых высоких зашнурованных башмаках свесились внутрь ямы.
Долго сидел он так, не спуская глаз с гроба. Когда в тебе живет такой страх, нелишне будет проявить особую осторожность. Но гроб стоял без движения, и заподозрить в нем какую-нибудь ловушку было невозможно.
Убедившись в полной своей безопасности, он сунул руку в боковой карман мешка и вытащил оттуда скрипку и смычок. Одновременно он кивнул лежавшему в могиле мертвецу. Раз уж он лежит так тихо, то сейчас услышит что-то очень красивое.
Такое случалось с ним не часто. Мало кому доводилось слышать его игру. В тех усадьбах, где на него науськивали собак и называли Козлом, он никогда не прикасался к скрипке. Но случалось, что он играл в какой-нибудь избе, где разговаривали тихо и двигались бесшумно и где никто не спрашивал его, хочет ли он купить козлиную шкуру. В таких местах он обычно вынимал скрипку и начинал играть. Это было признаком величайшего доверия, какое только он мог проявить к человеку.
И сейчас, когда он сидел на краю ямы и играл, музыка его звучала весьма недурно. Он не фальшивил, играл так тихо и нежно, что его с трудом можно было бы услышать у соседней могилы.
Поразительнее всего было то, что не он, далекарлиец, извлекал эти прекрасные звуки, а его скрипка сама по себе наигрывала эти простенькие, запоминавшиеся ей мелодии. Они возникали, стоило ему лишь провести смычком по струнам. Может, для кого другого это и не было бы так важно, но для него, не помнившего ни единой мелодии, это был поистине бесценный дар — обладать скрипкой, которая играет сама по себе.
Играя, он сиял и улыбался, как человек, слушающий щебетание и лепет ребенка. Скрипка все говорила и говорила, а он только слушал. И все-таки до чего удивительно — стоит ему провести смычком по струнам, как сразу же возникают эти красивые звуки. И всему причиной была скрипка, она знала, как это делается, а далекарлиец лишь сидел и слушал.
Мелодии вырастали из скрипки, как трава из земли. Как это происходит — никому не ведомо. Господь так сотворил.
Далекарлиец намеревался весь день просидеть тут, и пусть бы вырастали из скрипки эти чудесные звуки, похожие на белые и яркие цветы. Он мог бы наиграть целый луг этих цветов, целую долину и даже целую степь.
Но та, что лежала в гробу, мнимоумершая, очевидно, услышала звуки скрипки, и на нее они оказали странное воздействие. Мелодия навеяла на нее сон, и то, что она увидела во сне, привело ее в такое волнение, что сердце у нее забилось, кровь побежала по жилам, и она пришла в себя.
И следует заметить, что в тот самый миг, как она очнулась, все, что она пережила, будучи мнимоумершей, все ее мысли, и даже этот ее последний сон — все это исчезло и было забыто. Она даже не сознавала, что находится в гробу, и думала, что лежит дома в своей постели, больная. Она лишь подивилась тому, что все еще не умерла. Перед тем как она заснула, душа ее рвалась вон из тела, и она быстро приближалась к смерти. Кончина давно должна была наступить. Она уже простилась с приемными родителями, братьями и сестрами, прислугой. Старший пастор пришел к ним в дом и дал ей последнее причастие, потому что его помощнику, ее приемному отцу, сделать это было бы слишком тяжело. Прошло уже много дней с тех пор, как она отвратила свои мысли от всего земного. Странно, что она до сих пор жива.
Удивляло ее и то, что в комнате, где она лежит, было так темно. Во время ее болезни все ночи здесь горела свеча. К тому же те, кто за ней ходил, недосмотрели, одеяло сползло с нее, и она закоченела, как ледышка.
Она чуть приподнялась, чтобы натянуть на себя одеяло. При этом она ударилась лбом о крышку гроба и, слабо вскрикнув от боли, упала назад.
Удар был довольно сильный, и она снова впала в беспамятство. Она лежала неподвижно, как прежде, и казалось, жизнь опять ее покинула. Далекарлиец, услышав стук и возглас, сразу же отложил в сторону скрипку и стал прислушиваться. Но больше ничего не было слышно, ровно ничего.
Он стал следить за гробом так же настороженно, как тогда, когда появился на кладбище. Он сидел, кивая головой, как бы в подтверждение своим мыслям. А думал он о том, что никому в этом мире нельзя доверять.
Уж казалось бы, какого превосходного молчаливого товарища он тут нашел, но вот теперь и он обманул его ожидания.
Он сидел, пристально уставившись на гроб, точно хотел посмотреть, что там внутри. Наконец, убедившись, что гроб больше не издает ни звука, он снова взялся за скрипку. Но теперь скрипка не хотела играть. Он осторожно протирал ее, ласково гладил, но мелодии больше не вырастали из нее. Он до того огорчился, что готов был заплакать. Он намеревался весь день просидеть здесь, слушая свою скрипку, а она отказывалась играть.
Впрочем, причину он понимал. Скрипка была встревожена и напугана тем, что шевелилось там, в гробу. Она позабыла все свои мелодии и думает лишь о том, что бы это могло стучать о крышку гроба. Известное дело — страх отшибает память.
И он понял, что должен успокоить скрипку, если хочет и дальше слушать ее музыку. А ему было так хорошо! Целую вечность уже не было ему так хорошо, как нынче. Но если и вправду там в гробу таится нечто опасное, то не лучше ли будет вытащить его оттуда? И тогда скрипка успокоится, и красивые цветы вновь начнут вырастать из нее.
Он решительно открыл свой мешок и стал рыться среди пил, ножей и топоров, пока не наткнулся на отвертку. Мгновение спустя он уже был на дне могилы и, стоя на четвереньках, отвинчивал крышку гроба.
Он вывинчивал винт за винтом, пока наконец не смог снять крышку и прислонить ее к стене ямы. Но в этот момент платок соскользнул с лица мнимоумершей. Почувствовав свежий воздух, Ингрид открыла глаза. Теперь вокруг было светло. Наверно, ее куда-то перенесли. Она лежала в желтой комнатке с зеленым потолком, на котором висела большая люстра. Комнатка была узкая, а кровать — меньше некуда. Почему ей кажется, будто у нее спеленуты руки и ноги? Может быть, это сделано для того, чтобы она неподвижно лежала в своей крохотной кроватке?