Предание о старом поместье

И снова девушке стало смешно. Вот было бы чудо, если бы из заколдованного замка стали приходить письма. Наверное, пасторша думает, что и горный тролль стал бы писать письма своей пленнице, если бы та, уехав погостить к матери, забыла к нему вернуться.

Впрочем, знала бы приемная мать, сколько весточек она уже получила! Она бы, наверное, за голову схватилась. Вести приходили к Ингрид и во сне, и наяву, в ее видениях. Он оповещал Ингрид о том, что она необходима ему. Он так болен, так болен! Она была убеждена, что он снова теряет рассудок, что ей необходимо вернуться к нему. Если бы кто-нибудь сообщил ей об этом, она тотчас же ответила бы, что ей это известно.

Ее огромные глаза-звезды все чаще устремлялись вдаль. Тому, кто видел этот взгляд, трудно было поверить, что она сможет спокойно усидеть дома.

Впрочем, не так-то уж сложно бывает определить, легко или тяжело у человека на душе. Достаточно заметить лучик радости в его глазах, когда он возвращается с работы или садится отдохнуть у огня. Но в глазах Ингрид этот лучик радости загорался лишь тогда, когда она видела, как прибавляется вода в горном ручье, сбегающем по заросшему лесом склону. Ведь это он прокладывал ей дорогу.

Однажды Ингрид сидела с Карин Ландберг и стала рассказывать ей о своей жизни в поместье Мункхюттан. Карин пришла в ужас. И как только Ингрид могла вынести все это!

Как уже было сказано, Карин Ландберг собиралась выйти замуж. И, как это обычно бывает со всеми невестами, она могла говорить только о своем нареченном. Всему-то он ее обучил, во всем-то она спрашивает у него совета.

Ей пришло в голову, что Улоф говорил ей кое-что насчет Козла, и теперь она решила пересказать все это Ингрид, чтобы отпугнуть ее, если та и впрямь влюбилась в помешанного. И она заговорила о том, до чего странный этот Хеде. Улоф говорил ей, что, когда он прошлой осенью был на ярмарке, какие-то господа там стали утверждать, что Козел вовсе не сумасшедший, а лишь притворяется им ради того, чтобы приманивать покупателей. Но Улоф настаивал, что он и вправду не в себе. Чтобы доказать это, он пошел в скотные ряды и купил там маленького тощего козленка. И стоило Улофу поставить козленка на прилавок, где помешанный разложил на продажу свои ножи, как тот пустился наутек, бросив и мешок, и товары. И все они чуть не лопнули со смеху, видя, до чего он перепугался. Ну возможно ли, чтобы Ингрид влюбилась в этого полоумного?

Наверное, зря Карин Ландберг не остереглась и не взглянула в лицо Ингрид, когда излагала ей эту историю. Наверное, ее насторожили бы хмуро сдвинутые брови девушки.

— И ты хочешь выйти замуж за человека, способного на такую злую выходку! — сказала Ингрид. — По мне, так уж лучше выйти за самого Козла.

Ингрид произнесла эти слова раздельно и подчеркнуто. И до того непривычно было слышать столь суровую отповедь из уст девушки всегда такой кроткой и незлобивой, что слова эти поразили Карин в самое сердце. С тех пор она много дней ходила сама не своя. Неужто Улоф и вправду не такой, каким бы она хотела его видеть! Эти мысли вконец отравляли девушке жизнь. Наконец она собралась с духом и рассказала обо всем Улофу, и у того хватило великодушия утешить и успокоить невесту.

Нелегкое это дело — дожидаться весны в Вермланде. Вечер может быть солнечным и теплым, а наутро глядь — земля снова побелела от снега. Кусты крыжовника и лесные прогалины уже зазеленели, но лес все еще скован стужей и почки нипочем не хотят распускаться.

К пасхе весна наконец пришла в долину, но молитвы Ингрид пока что не помогали. Ни одна девушка-скотница еще не отправилась на лесной выгон, ни одно болото не просохло, и потому пуститься в путь лесной дорогой было пока невозможно.

На Пасху Ингрид с приемной матерью отправилась в церковь. Как всегда в дни больших праздников, они ехали туда в экипаже. В былые времена Ингрид очень любила с шиком подъехать к церкви, видя, как люди, стоящие у каменной ограды и на обочине дороги, почтительно снимают шапки и здороваются с пасторским семейством, а те, кто находился посреди дороги, огромными прыжками бросаются врассыпную, чтобы не попасть под копыта лошади. Но нынче ее ничто не радовало. «Горе лишает розы запаха, а луну — блеска», — гласит поговорка.

Впрочем, проповедь в церкви ей понравилась. Приятно было услышать о том, что Бог послал радость своим скорбящим ученикам, явив им чудо утешения. Приятно было думать, что Иисус не преминул утешить тех, кто столь глубоко скорбел о Нем. В то время, как Ингрид и остальные прихожане находились в церкви, на дороге появился рослый далекарлиец. Он был в тулупе, а на спине он нес тяжелый кожаный мешок с товаром. Сразу можно было понять, что он не способен отличить зиму от лета, а будни от праздника. Он не вошел в церковь, но, пробравшись с большими предосторожностями мимо ряда лошадей, привязанных на обочине дороги, направился на кладбище.

Здесь он сел на одну из могил и стал размышлять о мертвых, которые спали непробудным сном, и об одной умершей, которая пробудилась к жизни. Он продолжал сидеть на кладбище и тогда, когда народ стал выходить из церкви.

Улоф, жених Карин Ландберг, вышел одним из первых. Случайно бросив взгляд в сторону кладбища, он заметил там далекарлийца. Трудно сказать, что его побудило, любопытство или, может быть, что другое, но только он направился к парню, решив перемолвиться с ним словом. Скорее всего он хотел посмотреть, возможно ли, чтобы человек, почти что исцелившийся, вновь впал в безумие.

Похоже, это и вправду было так. Далекарлиец сразу же стал рассказывать жениху Карин, что он сидит здесь в ожидании девушки по имени Кладбищенская Лилия. Она придет и будет играть для него. Она умеет играть так, что солнце пускается в пляс, а звезды начинают водить хороводы.

И тогда жених Карин Ландберг сказал ему, что та, которую он ждет, стоит вон там, у церкви. Если он привстанет, то сможет увидеть ее отсюда. Она, верно, рада будет повстречаться с ним.

Ингрид и пасторша, которые собирались сесть в повозку, вдруг увидели на дороге рослого далекарлийца, спешившего к ним. Он шел быстрым шагом, не обращая внимания на лошадей, которым нужно было кланяться, и возбужденно махал девушке рукой.

При виде его Ингрид застыла на месте. Она не могла бы сказать, какое чувство в ней возобладало — радость от встречи с ним или отчаянье от мысли, что он вновь потерял разум. Она попросту позабыла обо всем на свете.

Ее глаза-звезды засияли. В этот миг она, должно быть, не видела жалкого, больного безумца. Она лишь ощутила близость тонкой, благородной души, по которой так отчаянно истосковалась.

Вокруг было полно народу, и все смотрели на нее, не в силах отвести глаз от ее лица. Она не двинулась ему навстречу. Она лишь стояла, замерев, и ждала его. Но те, кто видел ее сияющее от счастья лицо, могли бы подумать, что навстречу ей идет прекрасный принц, а не этот жалкий дурачок.

Все утверждали потом, что им показалось, будто между ее и его душой протянута невидимая связующая нить, тайная нить, спрятанная столь глубоко в подсознании, что человеческому разуму не дано ее постичь.

Но когда Хеде находился уже в двух-трех шагах от Ингрид, ее приемная мать быстро обхватила девушку руками, подняла и посадила в повозку. Она не хотела, чтобы эти двое встретились здесь, у церкви, в присутствии стольких людей.

Как только они очутились в повозке, кучер стегнул лошадей, и они, рванув с места, понеслись во весь опор.

Вслед им раздались ужасные, дикие вопли. Пасторша возблагодарила Бога, что ей удалось увезти девушку.

В конце дня в пасторскую усадьбу пришел крестьянин, чтобы поговорить с пастором насчет этого сумасшедшего далекарлийца. Он сделался до того буен, что его пришлось связать. А теперь они не знают, как с ним поступить? Может, господин пастор что-нибудь присоветует?

Пастор не видел иного выхода, как отвезти его домой. Он сказал крестьянину, кто таков этот человек и где он живет.

Вечером он рассказал обо всем Ингрид. Лучше всего было ей знать правду, чтобы она наконец образумилась. Но когда наступила ночь, Ингрид поняла, что у нее больше нет времени дожидаться весны. И она, бедняжка, решилась идти в поместье проезжим трактом, хотя и знала, что путь этот вдвое длиннее лесной дороги.