Страница 16 из 24
Ее милость позвонила, чтобы позвать юнгфру Ставу, но та не появлялась. Советница попросила Ингрид сойти вниз в комнату домоправительницы и позвать ее.
Ингрид спустилась вниз, но маленькая комната со шторами в синюю полоску была пуста. Девушка решила сходить на кухню, чтобы узнать у служанок, где юнгфру Става, но не успела она открыть дверь, как услышала оттуда голос Хеде. Она остановилась. Встречаться с ним ей было невмоготу.
Потом она все же попыталась перебороть себя. Несчастный ведь не виноват, что оказался не тем, кого она ждала. Надо все-таки попробовать что-нибудь сделать для него. Как-нибудь убедить его остаться дома. Ведь прежде она не чувствовала к нему такого отвращения и он вовсе не казался ей ужасным.
Она наклонилась и заглянула в замочную скважину. Хеде сидел за столом и ел. И здесь, так же как в других местах, служанки болтали с ним, забавляясь его бессвязными речами.
Одна из них спросила, на ком он собирается жениться.
Хеде улыбнулся, он был очень доволен, что ему задали этот вопрос
— Да будет тебе известно, что ее зовут Кладбищенская Лилия, — ответил он.
Скажи на милость, девушка и не подозревала, что у его невесты такое красивое имя.
— А где ее дом?
— Нет у нее дома, нет у нее ни кола ни двора, — ответил Хеде, — она живет в моем мешке.
Девушка подивилась такому странному дому и спросила о родителях его невесты.
— Нет у нее ни отца, ни матери, — сказал Хеде. — Она прекрасна, как цветок, что расцвел в саду.
До этого он говорил более или менее связно. Но когда он попытался описать красоту своей невесты, у него ничего не получилось. Он захлебывался словами, но речи его становились все более путаными, и следить за ходом его мысли стало невозможно. Но сам он упивался своими словами, улыбался во весь рот и сиял от удовольствия.
Ингрид поспешила прочь. Она была не в силах этого вынести. Она ничего не сможет для него сделать. Он ей омерзителен.
Но, не дойдя до лестницы, она остановилась, вновь почувствовав угрызения совести. Здесь ей сделали столько добра, а она не хочет за него отблагодарить.
Пытаясь перебороть свое отвращение, она попробовала мысленно превратить Хеде в знатного господина. Как выглядел он прежде в красивом платье, с откинутыми назад волосами? Она закрыла глаза и попыталась вообразить себе его. Но нет, это оказалось невозможным.
Она не могла представить его себе иным. И в тот же миг она увидела совсем близко от себя очертания любимого лица. Оно маячило в воздухе где-то слева, на удивление отчетливо.
На этот раз лицо не улыбалось. Губы дрожали от боли, непереносимое страдание читалось в резких складках у рта.
Ингрид, застыв на ступенях лестницы, смотрела на него. Вот оно здесь, трепещущее и легкое, неуловимое, как солнечный блик, отражающийся от хрусталика люстры, но столь же явное, столь же реальное. Она вспомнила про свое недавнее фантастическое видение, но здесь было нечто другое. Здесь была реальность.
Немного погодя губы зашевелились, они что-то говорили, но она не расслышала ни звука. И тогда она попыталась прочесть слова по губам, как это обычно делают глухие. И это ей удалось.
— Не давай мне уйти! — говорили губы. — Не давай мне уйти!
И с каким страхом это говорилось!
Если бы кто-то лежал у ее ног, умоляя спасти его жизнь, то и тогда она не испытала бы такого потрясения. Она вся затрепетала от волнения. Ничего более душераздирающего ей не доводилось переживать в своей жизни. Никогда не думала она, что можно молить о чем-то в столь смертельном ужасе.
Губы непрестанно молили:
— Не давай мне уйти! — И с каждым разом страх ощущался все сильнее.
Ингрид ничего не понимала. Она лишь стояла, замерев, охваченная невыразимым состраданием.
Ей показалось, что для того, кто обращается к ней с такой мольбой, речь идет о чем-то более важном, нежели жизнь. Речь идет о спасении души.
Губы перестали шевелиться. Они застыли, полуоткрытые в бессильном отчаянье. И эти полуоткрытые губы, в которых вдруг проступило нечто бессмысленное, заставили ее вскрикнуть от неожиданности. Ингрид узнала лицо помешанного. Оно было именно таким, каким она совсем недавно видела его.
— Нет, нет, нет! — воскликнула она. — Этого не может быть, не может, не может! Невозможно, чтобы это был он.
И в ту же минуту лицо исчезло. Наверное, целый час просидела она на холодной лестнице, рыдая от отчаяния и безнадежности. Но в конце концов в душе ее пробудилась надежда, светлая, окрыляющая надежда.
Все происшедшее означало, что она оказалась здесь для того, чтобы спасти его. Для этого она появилась в усадьбе. И ей суждено огромное, невообразимое счастье — спасти его.
В маленькой гостиной ее милость говорила с юнгфру Ставой. Трогательно и жалко молила она домоправительницу, чтобы та упросила сына остаться хотя бы еще на пару дней.
Юнгфру Става была сурова и неуступчива.
— Просить-то его можно, да только ведь ваша милость знает, что никто не сможет убедить его остаться дома, если он сам того не захочет.
— У нас ведь достаточно денег. Ему больше нет нужды уходить. Может быть, вы, юнгфру Става, скажете ему…
В этот момент в гостиную вошла Ингрид. Бесшумно открыв дверь, она прошла по комнате легкой, летящей походкой. Глаза ее сияли, точно видели вдали нечто прекрасное.
Увидев ее, советница слегка нахмурила брови. Ее охватило желание проявить жестокость, причинить кому-то другому такую же боль, какую испытывала она сама.
— Подойди сюда, Ингрид! — велела она. — Я должна поговорить с тобой о твоем будущем.
Девушка взяла гитару и собиралась выйти из комнаты. Она обернулась к советнице.
— О моем будущем… — сказала она, проведя рукой по лбу. — Мое будущее уже определено, — добавила она с мученической улыбкой и, не произнеся больше ни слова, вышла из гостиной.
Ее милость и юнгфру Става удивленно переглянулись. Затем они стали советоваться о том, куда им отослать девушку.
Но когда юнгфру Става вернулась к себе в комнату, она увидела там Ингрид, которая пела песенки, аккомпанируя себе на гитаре. А напротив нее сидел Хеде и слушал ее с сияющим, как солнце, лицом.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
С тех пор как Ингрид признала в помешанном Гуннара Хеде, она только о том и думала, как бы его исцелить. Но это была трудная задача, и она понятия не имела, как к ней подступиться.
Для начала она стремилась лишь к тому, чтобы удержать его дома. И это ей удалось почти без труда. Ради того, чтобы каждый день слушать хотя бы недолго ее игру на скрипке или на гитаре, он терпеливо с утра до вечера дожидался ее в комнате юнгфру Ставы.
Ей казалось, что будет большим достижением, если ей удастся заставить его появляться в господских покоях. Но на это он никак не мог решиться. Она пробовала запираться у себя в комнате, грозила ему, что он больше ничего не услышит, если не войдет туда. Но после того, как она просидела взаперти два дня, он начал укладывать свой мешок, и ей ничего не оставалось, как отступиться.
Он обожал ее и явно отличал среди всех, но даже ради нее не мог он преодолеть свой страх. Она попросила его снять тулуп и надеть обычную куртку. На это он охотно согласился, однако назавтра снова появился в нем. Она спрятала его тулуп. Тогда он вырядился в тулуп батрака. Пришлось позволить ему уж лучше носить свой.
Он все еще был чрезвычайно пуглив, постоянно был настороже и никому не разрешал подходить к себе слишком близко. Даже Ингрид он не давал садиться рядом с собой.
Однажды она сказала, что хочет просить его пообещать ей кое-что. Он должен перестать кланяться кошке. Она не просит его о чем-либо непосильном, например о том, чтобы он не кланялся лошади или собаке, но ведь не может же он бояться маленькой кошечки.
— Нет, — возразил он. — Кошка — козел.
— Кошка не может быть ни козлом, ни козой. У нее ведь нет рогов, — сказала Ингрид.
Он обрадовался. Наконец-то он понял, как отличать коз от других животных.