Страница 40 из 55
– Сога, измышлений именно такого рода следует избегать. Я призываю вас к осторожности. Дело может принять неприятный оборот.
Курт Гёдель не любил об этом вспоминать, но именно фон Нойман «зовите меня Джонни» помог ему сбежать из Вены после вторжения нацистов. Именно фон Нойман рекомендовал Гёделя руководству Принстонского университета в Нью-Джерси. Вот уже четыре года Гёдель мирно и спокойно живет в Новом Свете, иногда тоскуя по своей родной Моравии. Если отвлечься от этих моментов, жизнь его в условиях заокеанской буржуазной свободы можно даже назвать счастливой. Он плодотворно общается с коллегами, размеренным шагом прогуливается по тихим аллеям университетского городка. «Чудесный уголок, – размышляет он на ходу, – но манеры здешних туземцев!…»
Заботливый фон Нойман, чтобы познакомить вновь прибывшего с тонкостями здешнего быта, с открытостью всему миру и с изоляционизмом, с ультрамодернизмом и уже успевшими заплесневеть традициями страны, устроил в честь новоприбывшего прием. Они оба не успели толком переварить индюшатину Дня благодарения, как и эта страна неожиданно, без предупреждения попала под удар врага и оказалась втянутой в войну, бушевавшую в Европе и в Азии.
Гёдель, для которого причинно-следственные цепи не представляли ни малейшей загадки, спокойно созерцал развитие событий. Спокойствие его нарушил неожиданный отъезд фон Ноймана. Тихим морозным утром Гёдель вышел прогуляться и наткнулся на коллегу. С чемоданами в обеих руках тот направлялся к автомобилю, стоявшему наготове, с работающим мотором.
– Иоганн, дорогой…
– Зови меня Джонни!
– Куда направился?
– Я? Направился? Тебе померещилось!
– Но… машина… чемоданы…
– Иллюзии, иллюзии…
– Брось шутить…
– Какие уж тут шутки… Галлюцинация – штука серьезная. Сон наяву… Игра воображения… Но если уж воображение разыгралось, вообрази, что я направляюсь в Нью-Мексико. Суперсверхсекретнейший проект!
– Гм…
– Абсолютное оружие, во как! Тебе мерещится черный автомобиль, в нем черные типы в черных шляпах, черных костюмах при черных галстуках… и красных прыщах… Вообрази заодно, что это агенты секретной службы.
– Но я…
– Ладно-ладно. Радуйся и гордись, что тебе выпало счастье жить в свободной стране, в которой любой самый странный проект направлен на самые благородные и возвышенные цели.
– Эта точка зрения, конечно, подлежит…
– Все-все. Я покидаю вас, чтобы решать уравнения гуманизма и демократии, патриотизма и равноправия, но я не покидаю вас, потому что это тебе померещилось. Заключения твои иллюзорны, но я тебя все равно люблю. А если ты меня несколько месяцев не будешь видеть рядом, то это тоже лишь иллюзия. Всему можно подыскать подходящее объяснение.
И фон Нойман нырнул в кабину. Автомобиль фыркнул, рванулся и исчез за поворотом. Ошарашенный Гёдель хотел было ущипнуть себя за ухо, но морозец сделал это за него. Бедный беженец растер уши ладонями, морщась от тщетных умственных усилий. Искорками проскальзывала мысль: не схожу ли я с ума?
Зима в этом году выпала не слишком жестокая, война, далекая от столицы, не доставляла особых неприятностей, продуктов и медикаментов хватало. Заболевший папаша Ивасаки пользовался всеми льготами и привилегиями, положенными человеку его ранга и состояния. Медики заверяли, что причин для беспокойства нет, обыкновенная простуда.
Папаша Ивасаки добросовестно глотал таблетки и микстуры, пропускал мимо ушей успокоительные прогнозы медиков и через две недели скончался в своей постели, сожженный высокой температурой. Хитоси в это время отдыхал внизу, не представляя, какая драма разыгрывается у него над головой, и жалуясь супруге, что никто из слуг не догадывается принести ему печенья.
Похороны, пышные и торжественные, удостоили присутствием самые важные лица страны. Они старались сохранять скорбные мины, что давалось им нелегко, так как славная победа имперского оружия в Пёрл-Харборе и завоевание Филиппинских островов побуждали прыгать от восторга.
– Видел бы ты, как мы разделали этих америкашек! – возбужденно шептал Итагаки. – Полный разгром!
– Погоди радоваться, – пытался отрезвить его Хитоси. – Не увязнуть бы в Китае…
– Да брось! Не впервой нам сталкиваться с сопротивлением. Одолеем. Пара смутьянов, ничего страшного. Главное – обезвредить главарей. Пара пуль в пару затылков – и все в порядке. Надо выпить по этому поводу. Надеюсь, речи не будут слишком длинными.
– Не беспокойся, я буду говорить.
– О, черт, тогда все пропало!
Как и следовало ожидать, прощальное слово Хитоси, в котором чуть не одновременно упоминались бодхисатва и фотоны, набожность и пространственно-временные соотношения, алгоритмы и просвещение, вызвало у многих слушателей мигрень или сонливость. По окончании церемонии гости, переставляя ватные ноги, направились к выходу, а супруга Сога – в качестве дочери Ивасаки – рыдала, опершись о плечо брата.
– Папочка, бедный мой папуля! На кого ты меня покину-ул?! Да зачем же ты меня остави-и-ил?!!
– Ну-ну, – пыталась вразумить ее мамаша Ивасаки, ошеломленная таким изливом дочерней скорби. – Не устраивай сцен перед всем миром. В твоем возрасте надо держать себя пристойнее!
– Какой еще возраст-хлюп-хлюп! – у меня ни одной морщины на лице…
– Хватит кокетничать. Тебя и пьяный слепец безлунной ночью за девочку не примет.
Такая отповедь, конечно, не могла утешить бедную сироту. Всю дорогу до дома она мрачно молчала.
– Что с тобой? – спросил Хитоси, когда они остались наедине. – Голова болит?
– Ах, это все мама… Терпеть не могу её подковык.
– Давай пошлем ее вдогонку за отцом, а? Прекрасная будет парочка новопреставленных, отборная.
Супруга Сога метнула на мужа возмущенный взгляд.
– Хитоси, ты иногда меня ужасаешь. Твои издёвочки, улыбочки, гримасы… Иногда ты совершенно невыносим. Смерть отца…
– Ну уж в смерти твоего отца я неповинен, извини.
– Бедный папочка умирал… Он умирал, а ты в это время требовал пирожных.
– Печенья. Ну… Мне есть хотелось. Печенье – питательный продукт, хорошо утоляет голод.
Не лучший вариант ответа выбрал Хитоси, не такого ответа ждала от него супруга Сога, но его это не волновало. Он взглянул на ее заплаканное лицо, и во взгляде этом читалось любопытство постороннего, а не участие, и озабоченность близкого человека.
– Гм… Я сказал что-то неподобающее?
– Ты… Ты чудовище! – задохнулась она. – Оставь меня! Ты подохнешь как собака, слышишь? Как собака!!!
Не находя ответа, Хитоси, смущенно покашливая, вышел из комнаты.
– Несут, несут!
В тронный зал, разукрашенный по случаю встречи высокого гостя, ворвался запыхавшийся гонец. Он набрал в грудь воздуха и возвестил замершим в ожидании придворным о прибытии знаменитого монаха Шоана, одного из скромных учеников, посланных несколько лет в Китай, к танскому двору. По завершении обучения монах вернулся на архипелаг, снабженный титулом, ставившим его вровень с принцами.
В китайской столице злые языки болтали, что Шоан всплыл наверх при помощи грязных махинаций и постельных подвигов. Упоминалась при этом и одна из принцесс двора Тан, которую обрюхатил этот бесстрашный герой. Утверждали даже, что, не пустись он вовремя в обратный путь, быть бы ему без головы. Ни для кого не было тайной, что персонаж этот чреслами силен, а Добрую Веру готов деятельно утверждать под любыми одеялами и на любых циновках. И не забывал при этом о сборе посильных пожертвований, предпочтительно желтым металлом.
Эти разнообразные сведения лишь частично долетели через морские просторы до архипелага, обитатели которого усвоили только, что сей достойный муж – желанный гость императорского двора Ямато.
И вот придворные важно выпячивают подбородки из цветных воротников, косятся друг на друга, на свои и чужие мечи; раскрашенные принцессы кудахчут за ширмами и за веерами, как курицы перед глубокой лужей. Даже Тамура, император поневоле, выряжен в парадный костюм. Он хмурит брови, глядя на свеженькую пухленькую женщину, семенящую за ним повсюду, как тень. И с чего она к нему прицепилась?