Страница 42 из 42
Клара Гулля произнесла в ответ всего несколько слов. Их с трудом можно было разобрать, так дрожали при этом ее губы.
— Спасибо! Конечно, это хорошо. Я знаю, что он пришел не ко мне, а к матери.
— Он, конечно же, пришел к вам обеим, вы еще поймете это, — сказал Август Дэр Ноль.
Старая хозяйка Фаллы, которой было восемьдесят лет и которую согнули многие горести, тоже приехала в церковь, чтобы почтить память Катрины, бывшей долгие годы ее преданной служанкой и другом. Она привезла с собой императорскую трость и шапку, которые были возвращены ей. Она собиралась положить их в могилу Катрины. Она подумала, что той было бы приятно иметь возле себя что-нибудь, напоминающее о Яне.
Теперь Клара Гулля подошла к ней и попросила дать ей императорские реликвии. Затем она прислонила длинную трость к гробу Яна и надела шапку на набалдашник. Люди поняли, что она подумала о том, что не позволяла Яну выряжаться в императорский наряд с тех пор, как вернулась домой. Ей хотелось хоть немного загладить свою вину. Не так уж много можно сделать для мертвого.
Не успела она поставить трость, как зазвонили колокола, и тут же из ризницы вышли пастор, звонарь и церковный сторож и встали во главе процессии.
Ливший в этот день дождь, к счастью, прекратился на то время, пока собравшиеся выстраивались ряд за рядом — сперва мужчины, потом женщины, — чтобы проводить этих двух стариков на кладбище.
У тех, кто выстраивался, было такое выражение на лицах, словно их удивляло, что они находятся здесь. Ибо нельзя сказать, что они были действительно опечалены или очень стремились почтить память кого-либо из усопших. Просто когда по приходу распространилась новость, что Ян из Скрулюкки нашелся как раз вовремя, чтобы его могли похоронить в одной могиле с Катриной, все посчитали, что в этом есть нечто прекрасное и удивительное, и всем захотелось прийти посмотреть, как смерть соединит старых супругов.
Невозможно было предположить, что так многим придет в голову та же мысль. Теперь же получился слишком большой переполох из-за двух бедных и вовсе не значительных людей. Собравшиеся, немного смущаясь, поглядывали друг на друга, но раз уж теперь они были здесь, им ничего не оставалось, как только пойти на кладбище.
Они даже позволили себе слегка улыбнуться тайком, когда подумали о том, что императору Португальскому это бы понравилось. Перед их с Катриной гробами несли две траурные трости, поскольку еще одну привезли из Аскедаларна, и почти весь приход следовал в похоронной процессии. Лучше и быть не могло, даже если бы он все это организовывал сам.
Впрочем, нельзя было утверждать, что все это не было делом его рук. Он сделался после смерти настолько удивительным, этот старый император. Неспроста заставил он дочь сидеть и ждать его и неспроста поднялся из глубины как раз в нужное время, это уж точно.
Когда все подошли к широкой могиле и гробы были опущены в нее, звонарь запел:
— Я иду к смерти…
К этому времени звонарь Свартлинг был уже старым человеком. Его песня напомнила Кларе Гулле песню другого старика, которую она не пожелала выслушать.
Это воспоминание причинило ей сильную боль. Она прижала руки к сердцу и закрыла глаза, чтобы никто не мог видеть ее страданий.
Пока она стояла так, опустив веки, она видела перед собой своего отца, такого, каким он был в годы ее юности, когда они с ним были добрыми друзьями.
Она вспоминала его лицо, каким она видела его однажды утром, когда ночью бушевала метель и дорога была занесена снегом, а ему надо было нести ее в церковь.
Она вспоминала это лицо в тот день, когда пришла в церковь в красном платье. Не было тогда человека радостнее и счастливее Яна.
Затем его счастье кончилось, да и она тоже никогда после этого не была особенно счастлива.
Она стремилась удержать это лицо перед глазами. От этого ей становилось легче. Пока она смотрела на него, У нее внутри неудержимо поднималась огромная волна нежности.
Его лицо говорило о том, что он желал ей только Добра. И его нечего было бояться.
Это ведь был всего лишь старый добрый Ян из Скрулюкки. Он не собирался вершить над ней суд, он не хотел навлечь несчастье и кару на свое единственное дитя.
Она совсем успокоилась. Теперь, когда она сумела увидеть его прежним, она погрузилась в мир любви. Как могла она думать, что он ненавидит ее? Он хотел только простить.
Куда бы она ни шла, где бы ни находилась, он хотел быть подле нее и защищать ее. Это было единственное, чего он хотел.
Она снова почувствовала, как великая нежность выплескивается из сердца огромной волной и заполняет все ее существо. И в тот же миг она поняла, что все опять хорошо. Теперь они с отцом снова слились воедино. Теперь, когда она любила его, нечего было больше искупать.
Клара Гулля очнулась, словно ото сна. Пока она стояла и вглядывалась в доброе лицо отца, пастор завершил погребение. И теперь он уже произносил несколько слов, обращаясь к собравшимся людям. Он благодарил их за то, что они все до единого пришли на похороны.
— Мы проводили на покой не какого-нибудь знатного или высокопоставленного человека, — говорил он, — но, возможно, это был человек, обладавший самым горячим и щедрым сердцем в этой округе.
Когда пастор произнес это, люди снова посмотрели друг на друга, но теперь они уже выглядели удовлетворенными и довольными. Пастор был прав. Именно поэтому они и пришли на эти похороны.
Затем он также обратился с несколькими словами к Кларе Гулле. Ей выпало на долю больше родительской любви, чем кому-либо другому из тех, кого он знает, а такая любовь ниспосылает благословение.
Когда пастор сказал это, все люди посмотрели в сторону Клары Гулли, и их поразило то, что они увидели.
Казалось, слова пастора уже сбылись. Здесь, возле могилы своих родителей, стояла Клара Фина Гуллеборг из Скрулюкки, названная в честь самого солнца, сияющая и преображенная.
Она была так же прекрасна, как в то воскресенье, когда пришла в церковь в красном платье, а может быть, еще прекраснее.