Страница 33 из 63
— Либерата, Либерата, — закричала одна из женщин, тряся ее. — Погляди, Либерата, пришла синьора. Погляди на нее!
Мать медленно подняла голову, растерянным взглядом обвела присутствующих и устремила на посетительницу сухие и темные глаза, в которых светились не столько усталость и страдание, сколько бессильный ужас перед ночными злыми силами, от которых не помогали никакие заклинания, ужас перед ненасытными существами, захватившими ее дом в свою власть и, по-видимому, не собиравшимися покинуть его иначе, как с маленьким трупиком.
— Говори же, говори! — убеждала ее одна из женщин, снова тряся ее за руку. — Говори, скажи синьоре, чтобы она послала тебя к Чудотворной Божьей Матери.
— Да, синьора, окажи ей эту милость! — стали просить все женщины хором. — Пошли ее к Божьей Матери, пошли ее к Божьей Матери.
Ребенок заплакал громче. Воробьи на вершине большой сосны подняли оглушительный шум. Вблизи, между корявыми стволами оливковой рощи, залаяла собака. При свете восходящей луны начали вырисовываться тени предметов.
— Да, — пробормотала Ипполита, будучи не в состоянии дольше выносить устремленный на нее взгляд безмолвной матери, — хорошо, хорошо, мы пошлем ее завтра…
— Не завтра, а в субботу, синьора.
— В субботу годовой праздник в Казальбордино.
— Дай ей денег на свечку.
— На большую свечку.
— На свечку в десять фунтов.
— Ты слышала, Либерата, ты слышала?
— Синьора посылает тебя к Божьей Матери!
— Божья Матерь смилостивится над тобой.
— Говори же, говори.
— Она онемела, синьора.
— Она уже три дня не говорит.
Ребенок плакал сильнее среди шума женских голосов.
— Слышишь, как он плачет?
— Когда наступает ночь, он всегда плачет громче, синьора.
— Может быть, кто-нибудь уже приближается…
— Может быть, он уже видит…
— Перекрестись, синьора.
— Скоро наступит ночь.
— Слышишь, как он плачет.
— Кажется, звонят в колокол.
— Нет, отсюда не слыхать.
— Тише!
— Отсюда не слыхать!
— Я слышу.
— Я тоже слышу. Ave Maria.
Все замолчали, перекрестились и склонили головы. Из далекого городка временами долетали до них редкие, еле заметные волны звуков, но плач ребенка сейчас же заглушал их. Мать упала на колени в ногах люльки и склонилась до земли. Ипполита горячо молилась, опустив голову.
— Погляди-ка, что там у двери, — прошептала одна из женщин своей соседке.
Джиорджио, внимательно следивший за всем происходившим, с беспокойством оглянулся. Дверь была темна.
— Погляди-ка на дверь. Ты ничего не видишь?
— Да, вижу, — ответила та неуверенным и немного испуганным голосом.
— Что там? Что вы видите? — спросила третья.
— Что вы видите? — спросила четвертая.
— Что вы видите?
Всех охватило внезапно чувство любопытства и испуга. Они стали глядеть на дверь. Ребенок продолжал плакать. Мать встала и тоже устремила свои расширенные неподвижные глаза на дверь, окутанную таинственным мраком сумерек. Собака лаяла в оливковой роще.
— Что там такое? — спросил Джиорджио громким голосом, делая над собой усилия, чтобы не дать волю своему взволнованному воображению. — Что вы там видите?
Ни у одной из женщин не хватило мужества ответить, но все видели во мраке что-то блестящее.
Тогда Джиорджио приблизился к двери.
Когда он переступил порог, духота от печи и отвратительный запах заставили его затаить дыхание. Он повернулся и вышел.
— Это коса, — сказал он.
Это была коса, висевшая на стене.
— Ах, коса!
И опять раздались восклицания.
— Либерата, Либерата!
— Да ты с ума сошла!
— Она потеряла рассудок.
— Наступает ночь. Мы уходим.
— Он перестал плакать.
— Бедное создание! Он спит?
— Он перестал плакать.
— Внеси теперь люльку в комнату. Становится сыро. Мы поможем тебе, Либерата.
— Бедное создание! Он спит?
— Он похож на мертвого. Он больше не шевелится.
— Внеси люльку в комнату. Ты разве не слышишь, что мы говорим тебе, Либерата?
— Она сошла с ума.
— Где у тебя свечка? Сейчас вернется Джузеппе. У тебя разве нет свечи? Вот сейчас вернется Джузеппе с работы.
— Она сошла с ума. Она не говорит ни слова.
— Мы уходим. Прощайте.
— Бедное измученное существо! Оно спит?
— Спит, спит… Оно больше не мучается.
— Господь наш Иисус Христос, спаси его!
— Благослови нас, Господи!
— Пойдемте, пойдемте. Спокойной ночи.
— Прощайте!
— Прощайте!
3
Собака не ереставала лаять в оливковой роще, когда Ипполита и Джиорджио шли по тропинке к дому Кандии. Узнав их, собака замолчала и, весело прыгая, подбежала к ним.
— О, да это Джиардино! — воскликнула Ипполита, наклоняясь погладить бедное худое животное, к которому она успела уже привязаться. — Он звал нас. Уже поздно…
Луна медленно поднималась на тихом небе, предшествуемая волной света, постепенно заливавшей небесную лазурь. Все звуки затихали под ее мирным светом, и внезапное прекращение всякого шума произвело на Джиорджио, объятого невыразимой тоской, впечатление чего-то необычайного, почти сверхъестественного.
— Остановись-ка на минуту, — сказал он, удерживая Ипполиту.
Он стал прислушиваться.
— Что ты слышишь?
— Мне казалось…
И они оба оглянулись в сторону дома, скрытого за оливковой рощей.
Но тишина нарушалась только ровным и тихим плеском моря в маленькой бухте, у подножия холма. Кузнечик прорезал воздух над их головой с таким шумом, точно алмазом резали стеклянную пластинку.
— Как ты думаешь, не умер ли ребенок? — спросил Джиорджио, не скрывая своего волнения. — Он перестал плакать.
— Правда, — сказала Ипполита. — Ты думаешь, что он уже умер?
Джиорджио ничего не ответил, и они пошли дальше по серебристой оливковой роще.
— Ты хорошо разглядела мать? — спросил он опять после минутного молчания под впечатлением мрачного образа.
— Боже мой! Боже мой!
— А эта старуха, дотронувшаяся до твоей руки… Какой голос! Какие глаза!
В его словах звучал испуг и какая-то странная тоска, Щемившая ему сердце, точно он получил от недавнего зрелища ужасное откровение, и жизнь представилась ему сегодня в новом таинственном свете, нанеся ему жестокие удары, оставившие неизгладимые следы.
— Знаешь, когда я вошел в дом, за дверью лежало дохлое животное. Оно, очевидно, уже наполовину разложилось. Невозможно было дышать из-за отвратительного запаха.
— Да что ты?
— Это была кошка или собака, я хорошенько не знаю… Там было плохо видно.
— Ты уверен в этом?
— Да, да, несомненно, это было дохлое животное… Какой запах!..
И дрожь отвращения пробежала по его телу при этом воспоминании.
— Но чем же это объяснить? — спросила Ипполита, которой передавались его тоска и отвращение.
— Почем знать!
Собака залаяла. Они дошли до дома. Кандия ждала их; стол был уже накрыт под дубом.
— Как поздно, синьора! — воскликнула женщина, приветливо улыбаясь. — Откуда ты? Что ты мне дашь, если я отгадала, где ты была? Ты ходила навестить ребенка Либераты Маннеллы… Sabato sia, Gesu
Когда Джиорджио с Ипполитой уселись за стол, Кандия опять подошла к ним и начала с любопытством расспрашивать их.
— Ты видела его, синьора? Ему ничего не помогает. Чего только не делал отец с матерью, чтобы спасти его! Чего только они не делали!
Она стала рассказывать обо всех их страданиях. Мать заклинала злых духов много раз, звала священника и он произносил над ребенком слова из Евангелия, покрыв его головку концом епитрахили. Она подвесила к потолку восковой крест, освященный в день Воскресения Христова, окропила святой водой петли ставень и прочитала три раза вслух Credo, завязала в тряпочку горсть соли и повесила ее на шею умирающему ребенку. Отец проделал семь ночей, т. е. в течение семи ночей просидел в темноте перед зажженным фонарем, покрытым котелком, прислушиваясь к малейшему шуму и готовясь напасть на злого духа, чтобы ранить его. Достаточно было бы одного укола булавкой, чтобы сделать духа видимым для глаза человеческого! Но семь ночей не принесли никакой пользы; ребенок таял и угасал с каждым часом. Наконец отец в отчаянии убил собаку и положил труп за дверью по совету одной знахарки. Злой дух не мог бы войти в дом, не пересчитав предварительно всех волосков на трупе животного…