Страница 68 из 117
– Справедливо, справедливо! – качали головами оба священника.
– Это я и должен неопровержимо доказать сеньору председателю Муниципальной палаты.
Он так спешил выразить свой гнев, что устремился на улицу прямо в ночных туфлях и рабочем халате, как был в лаборатории; Ампаро догнала его в коридоре:
– Ох, горе мое, сюртук-то, сюртук-то хоть надень, ведь в какое место идешь!
Она собственноручно помогла мужу вдеть руки в рукава, в то время как аптекарь, увлекаемый игрой воображения (своего злосчастного воображения, которое порой так разыгрывалось, что причиняло ему головные боли), уже мысленно давал сенсационные показания. Он будет говорить стоя. В зале Муниципальной палаты – обстановка трибунала: сеньор председатель – за своим столом, торжественный, как воплощение общественного порядка; вокруг него чиновники торопливо строчат по гербовой бумаге; а напротив них – обвиняемый, в традиционной позе политического преступника: руки скрещены на груди, мятежное чело бросает вызов эшафоту. Тогда он, Карлос, войдет и скажет: «Сеньор председатель, я пришел сюда по доброй воле, чтобы послужить спасению общественного порядка!»
– Я докажу им с железной логикой, что все это – следствие заговора рационалистов! – сказал он еще раз, со стоном затягивая шнурки на своих высоких ботинках.
– И слушай хорошенько, что он будет говорить про Сан-Жоанейрину дочку…
– Я все запомню. Но дело не в Сан-Жоанейре. Ведь это политический процесс!
Он неторопливо пересек площадь, уверенный, что соседи выглядывают из дверей и шепчут: «Карлос идет давать показания…» Да, он даст показание. Но не об ударе в плечо. Много ли значит сам по себе этот удар? Важно то, что скрывается за ним: заговор против порядка, против церкви, против Хартии и собственности! Вот об этом он и скажет во весь голос сеньору председателю. Этот удар кулаком, уважаемый сеньор председатель, – лишь первый симптом начинающейся социальной революции!
Толкнув обитую сукном дверь в Муниципальную палату Лейрии, он приостановился на пороге, держа руку на дверной ручке и заполняя весь проем двери своей внушительной особой. Увы, там не было обстановки трибунала, о которой он мечтал. Да, преступник, бедный Жоан Эдуардо, был здесь; он сидел на краешке скамьи, уши его горели, он не смел поднять глаз. Артур Коусейро, чрезвычайно смущенный появлением постоянного гостя Сан-Жоанейры на скамье для арестантов, старался на него не смотреть и уткнулся носом во вчерашнюю газету, разложенную поверх увесистой книги записей. Старший чиновник Пирес с глубокомысленным видом очинял гусиное перо, то и дело пробуя его на ногте; брови у него всползли на лоб. Только писарь Домингос был занят делом. Его перо усердно скрипело: допрос, очевидно, шел быстро; самое время высказать свои идеи… Карлос выступил вперед и начал:
– Господа! Могу ли я поговорить с сеньором председателем?
В этот самый миг голос председателя донесся из кабинета:
– Сеньор Домингос!
Писарь вскочил, вздернув очки на лоб:
– Иду, сеньор председатель!
– Спички у вас есть?
Домингос лихорадочно зашарил по карманам, по ящикам стола.
– Есть у кого-нибудь спички?
Руки зашуршали среди бумаг… Ни у кого не было спичек!
– Сеньор Карлос, нет ли спичек у вас?
– Нет, сеньор Домингос. Весьма сожалею.
Тогда сеньор председатель вышел сам, поправляя черепаховые очки:
– Что ж, ни у кого нет спичек? Удивительно! Ни у кого никогда не бывает спичек. В таком учреждении – и чтобы ни одной спички… Что вы с ними делаете? Пошлите немедленно купить полдюжины коробков!
Расстроенные чиновники переглядывались; они были подавлены вопиющей нехваткой столь необходимых для государственной службы предметов. Карлос, воспользовавшись присутствием его милости, обратился к нему о речью:
– Сеньор председатель, я пришел сюда… Я пришел добровольно, движимый, так сказать, заботой…
– Скажите, пожалуйста, сеньор Карлос, – перебил его председатель, – что, соборный настоятель и второй падре находятся еще у вас в аптеке?
– Сеньор соборный настоятель и сеньор падре Силверио остались на попечении моей супруги и отдыхают от пережитого потрясения, которое…
– Не откажите в любезности передать им, что они нам очень нужны.
– Я нахожусь в полном распоряжении закона.
– Так попросите их зайти сюда, и поскорей… Уже половина шестого, нам давно пора уходить! Канительный выдался день! Присутствие должно закрываться в три часа!
И, повернувшись на каблуках, его милость ушел в свой кабинет – тот самый кабинет, из окна которого он ежедневно, с одиннадцати до трех, покручивая белокурый ус и выпячивая грудь в голубой манишке, обольщал жену Телеса.
Карлос уже открывал зеленую дверь, когда его остановил оклик Домингоса.
– Карлос, голубчик, – в улыбке писаря изображалась трогательная мольба, – извините, а? Но… захватите дома коробок спичек!
В эту минуту на пороге возник сам падре Амаро; позади него маячил огромный корпус падре Силверио.
– Не могу ли я поговорить с сеньором председателем партикулярно? – спросил Амаро.
Все чиновники встали; Жоан Эдуардо, бледный как полотно, тоже. Падре Амаро прошел через все присутствие своим мягким священническим шагом; за ним шагал добряк Силверио. Минуя конторщика, он описал опасливую кривую. Сеньор председатель вышел навстречу их преподобиям; дверь кабинета деликатно затворилась.
– Наклевывается соглашение, – сказал проницательный Домингос, подмигнув сослуживцам.
Карлос сел; настроение у него испортилось вконец. Он пришел сюда, чтобы открыть глаза властям на угрозу, нависшую над Лейрией, над округом и всей нацией; чтобы сказать свое слово в этом процессе, процессе сугубо политическом, – и вот он молча сидит, всеми забытый, на одной скамье с подсудимым. Даже стула не предложили! Неужели действительно священники и председатель уладят дело миром, не спросив его совета! Ведь он единственный очевидец тумака, нанесенного соборному настоятелю, – и не кулаком конторщика, но злодейской рукой рационализма! Такое пренебрежение к его просвещенному содействию казалось аптекарю непростительной оплошностью со стороны государственных властей. Сеньор председатель решительно не на высоте требований момента, когда Лейрии угрожает революция! Не зря под Аркадой про него говорят: пенкосниматель!
Дверь кабинета приоткрылась; блеснули очки председателя.
– Сеньор Домингос, зайдите, пожалуйста!
Писарь поспешил в кабинет со значительным видом. Дверь снова конфиденциально закрылась. Эта закрытая дверь приводила Карлоса в негодование. Выходит, его оставили за бортом, с Пиресом, с Артуром, в обществе скудоумных! Ведь он обещал Ампарозинье громко высказать свое мнение сеньору председателю! А кого здесь слушают, кого зовут в кабинет? Домингоса, тупую скотину, который пишет «корову» через «ять»! Впрочем, чего и ждать от правителя, который по целым дням не выпускает из рук бинокля, совращая честную мать семейства! Бедный Телес! Ведь он мой сосед, мой друг!.. Нет, в самом деле, придется открыть Телесу глаза!
Каково же было аптекарю видеть, что Артур Коусейро, чиновник управления, воспользовавшись отсутствием начальника, встал из-за стола, фамильярно подсел к обвиняемому и с огорчением сказал:
– Ах, Жоан, какое ребячество! Какое ребячество!.. Но ничего, не робей, все уладится…
Жоан уныло повел плечами. Уже полчаса он сидел на краю скамьи, не шевелясь, не поднимая глаз, с такой пустотой в голове, словно ему выбили мозги из черепа. Винные пары, которые совсем недавно, у дяди Озорно и на Соборной площади, возбуждали в нем вспышки гнева и наливали кулаки буйной силой, разом куда-то улетучились. Он был сейчас так же безобиден, как в своей конторе, когда старательно очинял гусиные перья. Огромная усталость придавила его плечи, и он в оцепенении покорно ждал. В голове его тупо ворочалась мысль, что отныне он будет жить в тюрьме святого Франциска, спать на рогоже, есть, что пришлют из Попечительства о неимущих… Не гулять ему больше по Тополевой аллее, не видать Амелии… Домик, где он живет, сдадут другому жильцу. А что будет с канарейкой? Бедная пичуга, она умрет от голода! Если только ее не возьмет Эужения, соседка…