Страница 9 из 16
И, казалось бы, все вокруг уже поняли и привыкли, что камбуз – это кухня, гальюн – туалет и так далее. Так нет вам, глупые сухопутные крысы!.. Выяснилось, что говорить отчего-то надо не «нос» и «корма», а «бак» и «ют». И поди ты их разбери! И попробуй-ка найди без специальной подготовки «коффердам шириной в одну шпацию». В медицинском, увы, учили совсем другому…
А не можешь найти, не знаешь нашего языка, не способна грамотно вести диалог – снисходительная тебе усмешка. В лучшем случае.
Одно слово – баба…
Не потому баба дура, что дура, а потому что баба!..
С первого дня Катя, не терпевшая над собой насмешек, взялась за изучение этого таинственного языка. И, вот же беда, даже словарей нет. Даже ненормативной лексики и блатного жаргона есть, а этого чудо-языка – нет. Пароль – отзыв. У вас продается славянский шкаф?… Шкаф продан, осталась одна кровать. С тумбочкой.
Днем Катя деловито выслушивала, заучивала и записывала диковинные слова, а вечером спешно звонила маминому брату, старому морскому волку, и требовала разъяснений. В голове все путалось и перемешивалось, а старик доходил до истерического хохота и гипертонического криза. Легко хохотать, когда сам ты учил всю эту абракадабру постепенно, с первого курса, а Катьке надо выучить все сразу!..
Она постигала корабельное нутро, как постигают на первом курсе анатомию человека: где-то осмысленно, а по большей части бессознательно, лишь твердо зная, что без «судовой анатомии» никогда не постигнет «корабельных болезней».
И она сделала это! Научилась разговаривать, вызывая к себе уважение знанием терминологии и проблемы, а когда перестала бояться, то поняла, что «морские волки» совершенно не страшные люди, просто сплошь и рядом «делают вид». На деле они понимали чуть больше, а иногда и меньше Кати.
Спору нет, в силовых установках Катя разбиралась не очень, только с точки зрения создаваемых ими шума и вибрации, влияющих в итоге на микроклимат. Для оценки ходовых качеств и безопасности мореплавания приглашали других специалистов. Но судовые системы Катя освоила «на пять». Судовое водоснабжение, канализация, вентиляция представлялись ей ясными и логичными совершенными структурами. Или же нелогичными и несовершенными – в зависимости от обстоятельств.
Она даже чертежи и спецификации научилась читать почти с лету, как музыканты читают ноты с листа. Поэтому и кустарные, самопроизвольные изменения в системах находить умела. Простите, не кустарные изменения, а «нештатные врезки»… Она четко понимала, как улучшить и наладить быт людей, немалую часть своей жизни проводящих в железных коробках в изоляции от цивилизованного мира, как организовать их безопасное и правильное питание, как уберечь их от электромагнитных излучений антенн.
Иногда она спрашивала сама себя: кого в ней больше – врача или инженера, и порой затруднялась с ответом.
Шестилетняя дочка Катиной подруги в детском саду так охарактеризовала «свою любимую тетю Катю»:
– Она работает в такой специальной больнице для пароходов. Когда пароходы болеют и начинают чихать и кашлять, тетя Катя приходит и их лечит.
Катька была в полнейшем восторге от такой характеристики. Воистину: устами младенца…
Однако, несмотря на возросший профессионализм, для многих Катерина все равно оставалась в первую очередь женщиной. Ее замечали при первой же встрече, приглашали, ухаживали – то наивно и трогательно, а то бесцеремонно и напрямик, норовили поддержать под локоток на крутом трапе, подать руку на шатких сходнях, поднести сумку, подать пальто и даже помешать в чашке сахар.
Называли ее не всегда по имени-отчеству или «доктором», а иногда придумывали обращения вроде «девушка», «милая», «хозяйка» и даже просто «мать».
Несколько раз ей по-деловому сулили денег за скорый интим прямо в каюте, предлагали просто интим, без денег, напрашивались вечерком в гости и даже приглашали в гости к себе.
Иногда Катя пыталась совместить работу с личной жизнью, набила себе на этом шишек, наступила несколько раз на одни и те же грабли и поняла, что ничего хорошего все равно не получится…
Легче всего получалось просто шутить и приятельствовать, дружить со всеми и не более того.
Вот здесь и приросло постепенно к лицу выражение доброжелательной строгости, мягкой иронии, а дальше и вправду: «Не приставайте ко мне, я не пью, интим не предлагать!»
12
– Вот и не предлагайте мне ничего! Оба мы от этого только выиграем! – воскликнула Катя как можно веселее и радушнее, пытаясь скрыть неловкость и растерянность.
– Что же мы сможем выиграть, если ничего не будем друг другу предлагать? – резонно заметил Поярков, щедро плеснув из бутылки. – Ну, за понимание!..
На Катю пахнуло можжевеловым запахом джина, а еще этот низкий голос снова неуловимо напомнил что-то прежнее, далекое… Очень захотелось отнять у него стакан, смять его с хрустом и выкинуть подальше, в проход.
Но умом Катя понимала, что коренным образом это ничего не изменит. И, в общем-то, ювелир был прав, когда говорил, что нечего шум поднимать, когда дело сделано. Получится хамский поступок, и ничего больше. Возьмет себе у стюардессы другой стакан – и погнали все заново…
И разговор стал вдруг каким-то двусмысленным, продолжать его не хотелось. Не хотелось держать себя в напряжении, угадывать скрытый смысл слов, скользить по тонкому льду воспоминаний.
Катя, насколько могла, мило улыбнулась, достала из сетчатой авоськи кресла пакет с наушниками, размотала провода, вставила штекер в разъем подлокотника и дружелюбно предложила:
– Знаете, давайте кино смотреть.
Предложение было менее чем кстати: на экране снова шел скучный ролик с информацией о полете. Поярков, хоть и пьян, но намек понял, усмехнулся, извинился, встал и снова протиснулся в проход.
Когда он вернулся, Катерина уже отгородилась наушниками и не сводила глаз с экрана, безуспешно пытаясь погрузиться в виртуальный мир кино.
Пояркова снова развезло, он уронил голову на грудь и заснул, похрапывая и дыша перегаром, словно Горыныч огнем. Часто просыпался, шуршал, булькал, снова протискивался перед Катей, возвращался, звал стюардессу и просил пить, проливая воду Кате на колени.
В конце концов в одну из его отлучек Катя не выдержала и пересела к окну. На свое законное место.
Вернувшись из туалета, кроме зловонного спиртного духа, он распространял вокруг себя еще и запах свежего табака. Катя только успела подумать с завистью, что она ни за что не решилась бы покурить в сортире, как к ним приблизилась бдительная стюардесса и с очаровательной улыбкой принялась разъяснять горе-нарушителю всю его неправоту.
Поярков непонимающе потаращился, повернулся к Кате и, вконец заплетающимся языком, тонким голосом спросил:
– И чего хочет?…
– Представитель компании запоздало пытается вам разъяснить правила поведения пассажира во время полета.
– Ну и?…
– Господи, как же вы в чужой стране общаетесь?! Вы что, языков международного общения вовсе не знаете?…
– У меня есть электронный карманный переводчик, – выговорил ювелир с трудом, по слогам. Но тоном было сказано таким, будто объяснял пигмею, что у него есть волшебная штука, компас, и сам он – большой белый исследователь Африки. – Вообще-то, я понял: у них курить нельзя. И пить нельзя. Да? А как человеку столько часов выдержать?
– Основной смысл вы уловили верно, а насчет «столько часов», ровняйтесь на прогрессивное человечество. Во всем мире идет борьба с табакокурением, и за четырнадцать часов без никотина никто не умер…
«Вот ханжа…» – подумала о себе Катерина. Курить хотелось очень. Пока не вспоминала, было вроде бы и ничего, а теперь, когда разговор неизбежно закрутился вокруг этой темы, когда от него так пахло табаком, снова невыносимо захотелось затянуться, вдыхая запретный, ядовитый дым. «Молодец все-таки Кузькин сын, хоть и поймали, а удовольствие успел получить!»