Страница 11 из 16
– Ты, Катенок, поверь мне, просто поверь, и все! Через год будешь вспоминать обо всем об этом и удивляться, какой дурочкой была, из-за чего страдала… Все пройдет, Катюша. Все проходит. Жизнь на этом не заканчивается, поверь. Будут и другие мальчики, мужчины. Настоящие будут… И другая любовь будет. И целая жизнь у тебя, моя девочка, впереди.
Но какая, скажите, какая может быть целая жизнь и другая любовь, если все рухнуло и полетело в Тартарары, и ничего больше никогда уже не будет.
Как оказалось впоследствии – будет. И новая любовь, и новый разрыв, а за ним еще любовь и снова разрыв… И дальше будет уже легче, хоть и тоже тяжело. И каждый раз будет казаться, что вот это и есть настоящее, вечное. И каждый раз на помощь душе будет приходить Он. Успокаивать, совершать подвиги, красиво отбивать у обидчиков, носить на руках и дарить миллион алых роз.
14
Снова им предложили перед обедом попить и выпить. Катя скосила глаза на Пояркова, убрала руку с его руки. Поярков поймал ее взгляд, тяжело вздохнул, как старая собака, и взял томатный сок.
Кате захотелось перед обедом красного вина, но она сочла это непедагогичным и тоже попросила сок из помидоров.
Обед был так себе, без изысков. Кузьмич лениво ковырял вилкой в плошке с горячим. Ковырял долго и мучительно, пока не сдался:
– Эх, выпить бы под курочку…
– Брось ты, здесь курицы кот наплакал.
– Так и джина совсем мало… – закинул он удочку. Резонно: немножко выпить, слегка закусить.
Катя разозлилась:
– Ты о чем-нибудь постороннем думать можешь?
– Выпью и смогу.
– Хорошо, – внезапно согласилась Катя, склонилась к пакету у себя под ногами и вытащила бутылку «Гордонса».
Джина в самом деле оставалось на донышке. Она отвинтила крышку, понюхала содержимое, вылила в стаканчик. Получилось немного больше половины. Поярков оживился в предвкушении. Катя зажала стакан в руке, не глядя на соседа, выдохнула и… одним махом выпила сама. Горло и рот обожгло, на глаза навернулись слезы.
Переведя дух, сказала твердо:
– Все, Доярков, джина больше нет.
– Моя фамилия Поярков, – в изумлении поправил обманутый Кузьмич.
– Нет, Кузьмич, это тебе только так кажется, что Поярков, а на самом деле ты – Доярков. До-яр-ков.
Свой монолог Катя дурашливо протянула-пропела.
– Слушай, радость, тебя что, развозит за полминуты? Закусывай давай!..
Но сам как-то поскучнел, обед не доел, только расковырял. Молчал, пытался читать. Катя решила, что он обиделся. Какие мы нежные!.. Она тоже достала книгу и углубилась в чтение.
15
Димка объявился только следующей осенью и сразу же пригласил Катьку на дачу. На даче у него Катя никогда не была и слегка растерялась.
– Бери с собой подруг и поехали на выходные. Не бойся ты, все пристойно… Отметим мой редкий приезд на родину. Шашлычков наделаем, молодость вспомним. Компания будет веселая, не пожалеете. Песни попоем под гитару. Мальчишки справные!
Про Него не было сказано ни слова, и Катя решила, что их с Димкой пути окончательно разошлись. Опять же, где Он, а где «веселая компания и песни под гитару»! Где дом, а где Кура.
И она согласилась. Позвала с собой двух самых закадычных подружек, и в субботу утром они стояли на вокзале, под расписанием пригородных электричек в ожидании ребят.
Первым Катя увидела Его. Захотелось метнуться за ларек с мороженым, завалиться незаметной хлебной крошкой, стать подгоняемым ветром конфетным фантиком.
Ватные ноги приросли к земле. Краснела, молчала, все делала невпопад, но в суете всеобщего знакомства и посадки в переполненную электричку вроде бы никто ничего не заметил.
Потихоньку неудобство и растерянность отпустили ее, да и некогда было смущаться – доехали быстро. Долго шли пешком до дачи, вдыхая свежий, опьяняющий воздух, наполненной горьковатым дымом жженых листьев, прелой землей, грибами, стоячей водой…
Дом был крепким и старым, вырастившим летней каникулярной порой не одно поколение детей. Здесь проводили отпуска, варили варенье из своих ягод, ходили по грибы, а после развешивали возле белобокой русской печки длинные низки порезанных ломтиками боровиков. От дома веяло спокойствием и безмятежностью.
Это был «яблочный» год. Яблоки висели на корявых ветках старых деревьев, были рассыпаны по столам и диванам, грудились в тазах на крыльце. Неубранная падалица лежала прямо на дорожках, а стоило задеть ветку, и последние яблоки катились под ноги. Нагретые солнцем, они источали дивный аромат, пропитавший все вокруг.
Катя с удовольствием держала в руках большие, жесткие, желтоватые «антоновки», впивалась в них крепкими зубами, жевала до оскомины.
Топили печку, чистили картошку. Димка, чертыхаясь, отовсюду сгребал мешающие яблоки, а яблоки не давались, прыгали по полу и катились под столы.
Наготовили немудреных закусок, накрыли стол, достали из холодильника запотевшую бутылку дефицитной «Столичной», – не первую уже, – принесли «Алазанскую долину» и высыпали во двор наблюдать, как хозяин колдует над шашлыками. Его подгоняли шутками и советами, смеялись, вспоминали анекдоты «в тему», а Димка никому не позволял приближаться, от помощи решительно отказывался, шаманил в пестром бабьем переднике, подвязав волосы легкой косынкой, и возмущенно кричал:
– Невежи, что б вы понимали! Да у меня черный пояс по кулинарии!
О карате тогда не каждый слышал, подробностей не знали. Знали только, что это запрещенная в СССР, убийственная борьба японцев. Катя так и не поняла, при чем здесь какой-то черный пояс…
Шашлыки поспели как раз вовремя – начало темнеть. Переместились в тепло дома, к разожженному камину, к накрытому столу. Все шло как нельзя лучше, легко и непринужденно. Еще раньше, днем, наметились «интересы»: шумный Саша явно положил глаз на заводную, уютную Ирочку, Машка активно искала общий язык с хозяином дачи, а Катя осталась один на один с Ним.
Это оказалось совсем не смертельно. Наоборот, как будто они давно отлично знали друг друга, только вчера расстались и сегодня встретились вновь. Он сидел с ней рядом за столом, умело ухаживал, подливал красную «Долину», смеясь, предлагал еще яблоко.
За яблоками пошли вдвоем на веранду. Катька в темноте споткнулась обо что-то, Он ловко ее поймал, поставил на ноги и держал дольше необходимого. Свет фонаря падал Ему на лицо, и Катька впервые заметила, что глаза у Него темно-серые, с густыми, темной щеточкой ресницами.
Потом они с яблоками, набитыми Ему в карманы, долго курили на крыльце, и Его вытянутая рука упиралась в дверной косяк чуть выше Катиного плеча.
Вернувшись в комнату, они застали народ за танцами. Очень медленный танец под тягучую «Lady in Red» Криса де Бурга. На две пары. Они стали третьей парой, и Катька с трепетом ощущала на себе Его уверенные, большие ладони. Ладони замерли: одна на спине, а другая на ее согнутой руке, старомодно и нерешительно, и очень хотелось положить Ему на грудь голову. Хотелось, чтобы не заканчивал петь Крис де Бург, хотелось всегда чувствовать это тепло рук, а еще хотелось плакать. Плакать от счастья.
Потом были еще танцы, быстрые и медленные, с Ним и не с Ним, были песни хором под гитару, снова еда и снова выпивка. Потом они вдвоем опять курили на крыльце – два маленьких огонька в темноте осенней ночи, – и Катька вглядывалась в Его смутно различимое лицо. Она не различала во мраке цвета Его глаз, даже когда Он глубоко затягивался и лицо слабо освещалось вспыхнувшим огоньком сигареты, но точно знала, что глаза у него серые и ресницы ровной густой щеточкой…
В саду было темно и очень тихо, только изредка раздавались шлепки падающих с дерева яблок. Катя докуривала свою сигарету и лихорадочно соображала, что бы такое сделать, чтобы не уходить в дом, а остаться с Ним вдвоем в пустом, темном саду под черным звездным небом.
И совершенно отчетливо поняла, что делать ничего не нужно, что никуда они отсюда не уйдут, что здесь и сейчас произойдет именно то, что должно было произойти между ними давным-давно, сразу после первой встречи. Расстояние между ними сокращалось, и Катя уже чувствовала на своем лице Его дыхание…