Страница 44 из 56
— Нет! У меня еще такое! Даже не знаю, с чего начать…
— Начни с начала, — посоветовал Фомин.
Она рассказывала сбивчиво, но мало-помалу ход событий начал проясняться.
Значит, занявшись по просьбе участкового Журавлева «Болотной крысой», Нина Васильевна с помощью своей картотеки коллекционеров установила, что машинка это ценная, в Путятине пока имелся лишь один экземпляр знаменитого английского вездехода и находился он у Максика Галкина.
У Максика, как удалось выяснить Нине Васильевне, была лучшая в городе коллекция автомобильчиков, собранная при помощи отца, зубного техника Галкина. Но в настоящий момент коллекции уже нет. Максик разорен. Вылетел в трубу. Полное банкротство, как в романе из жизни капиталистов. Крупная акула разинула пасть — хап! — нет Максика.
Акула в Путятине! Фомин иронически хмыкнул. Ну, ну… Обошлись бы отечественной зубастой щукой. Нине надо держаться подальше от Киселя. Ничему полезному она у него не научится. Только мудрить.
А история с коллекцией Максика Галкина — действительно безобразие. Какой-то барыга заполучил всю коллекцию в уплату долга.
— Откуда у Максика появился долг?
— Промахи при обмене. Максику льстило, что с ним на равных общаются ребята постарше. Верил в дружбу, хотел ее сохранить. А долг рос и рос…
Всю эту историю Нине Васильевне, конечно, рассказал не сам Максик. И не его отец. Нина Васильевна считала, что Галкин еще ничего не знает. Ниточку к старшему «другу» Максика ей дали разговоры с юными коллекционерами. Сложив вместе все недомолвки, она пришла к выводу, что есть в Путятине барыга, считающийся среди мальчишек крупнейшим знатоком и верховным судьей при разборе всех спорных ситуаций.
— Не просто «считающийся», — поправил Фомин. — Наверняка знаток!
Взрослые дяденьки, с которыми он водил дела в пору увлечения голубями, бывало, говорили про зобастых и трубастых так, что заслушаешься. Голубиную охоту любили до самозабвения и знали все ее тонкости. Но малых и глупых обирали без зазрения совести, могли всучить больного голубя, а то и чужого, приманенного.
Однако голубятник-барыга всегда на виду, птицу в сундук не упрячешь. Коллекционера, обдуривающего ребят, найти и уличить труднее. Тем более что обмен принято вести не на глазах у широкой публики, коллекционеры меняются один на один.
— Я еще не совсем уверена, — рассказывала Нина Васильевна. — Но факты упрямая вещь. Мне Владимир Александрович однажды приводил в пример выдающегося исследователя Арктики Визе. Изучая морские течения, Визе пришел к выводу, что в Карском море есть неизвестный науке остров. И даже точно указал, где остров находится. И потом этот остров нашли и назвали именем ученого… Вот и я таким же путем установила сначала, что есть какой-то барыга, обманувший Максика Галкина, а потом добралась до имени. И тогда…
— Кто же им оказался? — нетерпеливо перебил Фомин. Пример с арктическим островом показывал, как далеко зашло вредное влияние Киселя.
— Ой, Николай Павлович. — Нина Васильевна зажмурилась. — Вы не поверите…
— Ну! — потребовал Фомин.
— Я потому и пришла к вам за советом, — произнесла она почти шепотом.
«Ага, за дельным советом все-таки ко мне, а не к Киселю!»
— Я потому и пришла, — повторила Нина Васильевна, — что это… — Она шумно вздохнула: — Это Борис Шумилин. И я боюсь…
Фомину не надо было объяснять, чего она боится. Боря Шумилин — гордость школы. «Вы кладете пятно на всех учеников», — принято говорить в подобных случаях, добавляя скорбно: «И на весь педагогический коллектив».
«Значит, Борис Шумилин! «Полковник Шумилин»! «Бокс»… Тогда понятно, почему Максик позволял себя обманывать. Как же! С ним дружит сам Борис Шумилин…»
И тут память подбросила Фомину еще кое-какие факты. Летом в лагере труда и отдыха у Бориса был конфликт с ребятами из-за тех троих, что нанялись строить частный гараж. А с Эдиком Вязниковым он сначала подружился, но потом, как считает участковый Сироткин, они чего-то не поделили.
Еще одним достойным внимания фактом Фомин счел то, что он сам совершенно не удивился, когда Нина Васильевна назвала имя барыги, обобравшего Максика Галкина. Если честно, он даже ощутил что-то вроде злорадства. Чувство нехорошее, но в данном случае объяснимое: «Вот он, ваш Шумилин! А я, если помните, всегда относился к нему без симпатии. И оказывается, тут совершенно ни при чем неприязнь закоренелого троечника к отличникам и активистам. Просто я проницательнее многих. Кисель на моем месте приплел бы еще и свою любимую интуицию, но я обойдусь…»
— Только без паники, — сказал он Нине Васильевне. — Спокойно…
В этой истории с автомобильчиками пока отсутствовало важное звено: каким образом «Болотная крыса» очутилась у Вани Репьева.
— Надо все досконально выяснить, — втолковывал Фомин Нине Васильевне. — Только тогда вызовешь самого Шумилина. А как его наказать, пусть решает комсомольская организация.
— Но ведь в школе он секретарь комитета…
— Ну и что?! — возмутился Фомин. — С него строже спрос! А в школе, кстати, осенью отчетно-выборное собрание.
Он видел по сосредоточенному лицу Нины Васильевны, что она и думать забыла о своем намерении подать заявление Петру Петровичу.
— С вами поговоришь — и гора с плеч, — услышал он на прощание.
— Доброе слово и кошке приятно! — Эти слова считались в путятинском управлении узаконенным служебным ответом на похвалу.
Зазвонил телефон. В трубке два взволнованных голоса. Вот некстати — Альбертовна и Даниловна.
— Коля! Мы себе и представить не могли, что у вас в городе творятся такие страшные вещи! — Они кричали, вырывая друг у дружки телефонную трубку. — Среди бела дня! — восклицала Альбертовна. — Двумя хулиганами! — возмущалась Даниловна. — Избит Боря Шумилин! — негодовала Альбертовна.
Нет, Боря Шумилин учительницам не жаловался. Они видели собственными глазами. Ведь Боря подыскал им квартиру как раз напротив своего дома.
Значит, Альбертовна, Даниловна и хозяйка сидели за столом и пили чай. Мимо окон прошли два парня, и хозяйка сказала, что это братья Голубцовы, артисты. Альбертовна и Даниловна, конечно, заинтересовались, какие братья у очаровательной и очень талантливой Анюты Голубцовой. Хозяйка объяснила, что один из них знаменитый плясун, другой играет на барабане.
Парни постучались в калитку Шумилиных и отошли к старой березе. Альбертовна и Даниловна получили возможность разглядеть братьев на близком расстоянии. Ничего общего с Анютой, какие-то серые ребята. Стоят и поплевывают. Ужасная привычка, верный признак низкой культуры.
Осудив таким образом братьев Голубцовых, Альбертовна и Даниловна утратили к ним интерес. И не видели, как Боря вышел из дома. Но испуганный возглас хозяйки заставил их кинуться к окну. Под старой березой двое били одного.
— Коля, если бы ты видел, какие зверские лица были у Голубцовых! Этого нельзя так оставить!
Следовало спросить Альбертовну и Даниловну, уверены ли они, что Боря жаждет вмешательства милиции. Но Фомин остерегся задавать какие-либо вопросы. Разговор долгий, а ведь наверняка сейчас кто-то не может дозвониться по этому телефону.
— Наша хозяйка видела вчера поздно вечером… — доносилось из трубки.
Фомина совершенно не интересовало, что видела вчера хозяйка. И он прибег к стандартному способу прекращения затянувшихся бесед с посетителями управления.
— Извините, меня вызывают к начальству. А с вашим делом мы разберемся.
В зверство братьев Голубцовых Фомин, ясное дело, не поверил. И никто в Путятине не поверит. Характеры их известны. А что касается беспрестанного поплевывания… Ну, может, где-то в других экзотических краях парни от волнения ломают руки или рвут на себе волосы. А в Путятине это не принято, в Путятине парни в таких случаях нервно поплевывают: мне, мол, все нипочем. Именно так и вели себя братья Голубцовы, вызвав Шумилина на улицу для серьезного разговора. И вызвали они его, конечно, потому, что, по мнению братьев, Шумилин имеет самое прямое отношение к происшествию с конвертом.