Антихрист

– Ну? Сьюзан уже?.. Ну, это самое…

– В прошлую среду. – Хорошее настроение Джона будто тряпкой стерли. В горле появился какой-то сухой неприятный вкус.

– И как ты к этому относишься? Нормально?

Джон задумался. Он мог бы выговориться, сказать Тони Уэйру, что чувствует себя так, будто его жену изнасиловали прямо у него на глазах, а он ничего не сделал, чтобы предотвратить это.

Он мог бы сказать Тону Уэйру, что каждый раз, когда он смотрит на нее, даже если это всего лишь фотография на его рабочем столе, он не может думать ни о чем, кроме как о том, что у нее внутри семя мистера Сароцини. Он мог бы сказать, что ему кажется, что она потихоньку выдавливает его из своей жизни. Да, она улыбается ему и разговаривает с ним, целует его при встрече и прощании, утром и вечером – но между ними словно упал занавес.

Но Джон не стал говорить этого Тони Уэйру. Он сказал:

– Да, нормально.

Кунц слушал этот разговор, убирая квартиру. Для него это был ритуал, близкий к молитве.

Это было очищение.

Он очищал свою квартиру с тем же тщанием и удовольствием, с каким перед этим очищал себя. Он был чист: каждая его часть, каждая впадина, каждый изгиб. Он помыл стены квартиры и собирался обрызгать их антисептиком. Здесь будет чисто, как в операционной.

Весь этот мир нуждается в очищении.

Мистер Сароцини это понимает.

Очищая квартиру, Кунц слушал: канал 9, телефон в кабинете Джона Картера, и канал 14, телефон в кабинете Сьюзан Картер. Он безо всяких затруднений воспринимал оба звуковых потока. Канал 17 – домашний кабинет Фергюса Донлеви, из окна которого открывался вид на Темзу, – был также включен, но писателя дома не было. Он ехал на встречу с Сьюзан, собираясь пообедать с ней в ресторане «Монплезир». Кунцу это не нравилось. Лучше бы этому человеку не приближаться к Сьюзан. По этому поводу Кунц испытывал смешанные чувства, но в основном злость и какую-то неопределенную, но острую боль – будто сердце обхватили жгутом и закручивали все плотнее.

Кунц заранее зарезервировал отдельный столик в этом ресторане на имя доктора Пола Морриса. Мистер Сароцини говорил ему, что ученая степень всегда вызывает в людях уважение. Поэтому доктор Пол Моррис. Доктор Пол Моррис часто обедал в ресторанах, и всегда один. Его настоящее имя было Рикки Берент, и сейчас он сидел за своим столиком и читал бульварный роман. Между страницами книги у него был спрятан микрофон направленного действия и две фотографии: на одной была изображена Сьюзан Картер, на другой – Фергюс Донлеви. Ожидание его будет напрасно. Сьюзан и Фергюс не придут в этот ресторан.

Кунц едва сдержал поднявшуюся в нем ярость, когда Сьюзан сказала Донлеви, который только что вошел в ее кабинет:

– Фергюс, ты не возражаешь, если вместо ресторана мы просто погуляем?

Донлеви прочистил горло и сказал:

– Нет, конечно нет. Куда пойдем?

– Куда-нибудь. Может быть, в парк? В тот, который возле набережной Виктории.

Кунц метнулся к мобильному телефону, набрал номер, и двое посетителей в раздражении покосились на хорошо одетого мужчину, читающего книгу, когда он положил ее на стол и ответил на звонок.

– Сколько от вас до офиса Сьюзан Картер? – спросил Кунц.

– Пять минут.

– Будьте там через две.

Они сошли бы за путешествующую пару, если бы у них были фотоаппараты. Мужчина и женщина не спеша прошли по переулку Святого Мартина, пересекли Трафальгарскую площадь, остановились посмотреть на голубей и львов.

На ней были черные джинсы, белая футболка и легкий льняной пиджак, и в такой одежде она чувствовала себя вполне сносно, несмотря на жару. Фергюс был одет в то же, во что и всегда: старый твидовый пиджак, рубашку с открытым воротом, вытертые джинсы и высокие ботинки. Он был почти невосприимчив к перепадам температуры, редко носил пальто зимой и столь же редко снимал пиджак летом.

Они не говорили ни о чем конкретном, пока не дошли до набережной. Фергюсу нравилось выступать в роли гида, новой для него, а Сьюзан вдруг со стыдом осознала, как мало она знает о Лондоне, прожив в нем семь лет. Фергюс рассказал ей, что колонна Нельсона специально построена выше, чем статуя герцога Йоркского на улице Мэлл, а чуть позже, когда они задержались у «Иглы Клеопатры», объяснил, как египтяне возводили обелиски.

Кунц слышал, как Сьюзан сказала ему, поддразнивая:

– Откуда ты столько знаешь обо всех этих фаллических памятниках?

Подхватив тему, Донлеви стал рассказывать о египетских жрецах, которые занимались онанизмом по специально разработанному графику, и под эти занятия отводились внутренние, самые уединенные помещения храмов.

В Кунце клокотала ярость. Он хотел схватить Донлеви за глотку и объяснить ему, что не стоит вливать в уши Сьюзан всякую грязь.

Будто услышав мысли Кунца, Донлеви сменил тему, спросив:

– Куда ты ездила на прошлой неделе?

– Никуда не ездила, – прямо сказала Сьюзан. – Лежала в больнице. Небольшая операция. По женской части. Я бы не хотела об этом говорить.

Уловка сработала. Донлеви больше не задавал щекотливых вопросов. Сьюзан облокотилась на парапет и стала смотреть на воду.

– Тебе, наверное, нравится жить возле Темзы, – сказала она. – Мне бы нравилось.

Фергюс проворчал что-то, а может, просто прочистил горло – это не было понятно ни Кунцу, ни Сьюзан. Донлеви заметил хорошо одетого мужчину, похожего на адвоката или врача, сидящего на парапете с книгой в мягкой обложке в руках. «Простые радости, – подумал Фергюс, глядя на него. – Так просто и хорошо – читать книгу на свежем воздухе, но часто ли кто-нибудь из нас это делает?»

Наконец Сьюзан не выдержала и без обиняков спросила Донлеви, о чем он так срочно хотел поговорить с ней на прошлой неделе.

Фергюс опять прочистил горло, затем сел. Похоже, он немного смутился и потому распустил и стал завязывать шнурок на ботинке. Закончив, он поднял глаза на Сьюзан и сказал:

– Ты ведь помнишь, что я немного экстрасенс?

Сьюзан кивнула. Он говорил ей о своих предчувствиях, о своих телепатических экспериментах, о том, что иногда он может видеть окутывающую людей ауру. Она знала, что он прочел большинство книг по этой тематике.

– То, что я скажу, может прозвучать странно. Я не хочу тебя пугать. – Он замолчал.

Сьюзан терпеливо ждала продолжения. Он похлопал по карманам, вытащил из помятой пачки сигарету и прикурил. Дым поплыл в сторону Сьюзан, и она ощутила знакомый уже запах жженой резины.

Он курил, а она смотрела на его седые, вольно развевающиеся космы до плеч, на его жесткое, но приятное лицо и думала, как же все-таки он похож на ковбоя – человека без имени, одинокого всадника прерий.

Она восхищалась его талантом ученого. Он носил в голове столько знаний, столько оригинальных идей. Она глубоко любила Джона, но все же не один раз думала о том, что, если бы она была свободна, они с Фергюсом могли бы сблизиться.

– Мне снится один и тот же сон. – Он затянулся сигаретой, не глядя на нее. – Я знаю, что вы с Джоном решили не заводить детей, но в этом сне ты беременна.

– И?..

Мотнув головой, он посмотрел на нее. Зрачки его глаз уменьшились, поймав отблеск солнечного света, отразившегося от воды. Ветер подхватил прядь его волос и обернул вокруг головы.

– Не надо было мне ничего говорить. Это безумие. – Сьюзан склонила голову, искоса посмотрела на него, стараясь сохранить нейтральное выражение лица, и сказала: – Этот сон произвел на тебя такое впечатление, что ты позвонил мне домой?

Он сделал еще затяжку.

– Да. Это, конечно, не мое дело, но вы ведь не планируете завести ребенка?

Она поколебалась. Он насторожился.

– Нет.

Он вскинул руки к небу:

– Хорошо. Это хорошо.

– Ну а если бы мы передумали и решили завести ребенка, это было бы плохо? Что ты видел во сне?

Фергюс задумался. Он смотрел ей в глаза, до него доносился запах ее духов, а ветер трепал ее рыжие волосы. На прошлой неделе казалось, что все так срочно. Но здесь, на набережной, под ярким солнцем, Сьюзан казалась такой впечатлительной, уязвимой – и она только что заверила его, что не собирается заводить ребенка, – что он не захотел, чтобы она волновалась на пустом месте. Он хотел другого – обнять ее и посмотреть, к чему это приведет.