Страница 5 из 51
— Станислав Юлианович, а вы не повредите мне здоровье?
— Ну что ты! — коротко, снисходительно возмутился Кобальский. — Опасно находиться лишь по ту сторону нейтрино-вакуумной линзы. А от зеркала этой масс-голографической установки при этой простой процедуре вреда ты получишь не больше, как если б с полчаса позагорал на берегу моря. Да и ультразвук, который в ту сторону, к холму источает линза, совершенно безвреден.
— А что же вы сами не садитесь за баранку?
— Да ты пойми: вся беда в том, что я не умею плавать. При всем моем могуществе мне этому и в десять дней не научиться. Да и с автомобилем я не смогу так ловко обращаться, как ты. И кроме того, человек, который будет сидеть в автомобиле, должен быть покладистым, умным, добросовестным и образованным. Видишь, целый ряд условий. И ты всем им отвечаешь. Гордись!
— Да, «гордись»!.. — скептически хмыкнул я, пытаясь понять, что он затевает. — Ну, допустим, умею я плавать. Какое тут это имеет значение?
— Огромное, Максим! И что значит «допустим»? — рассердился он. — Если не умеешь плавать, можешь отправляться ко всем чертям!.. Дело серьезное. Ну чего ты боишься? Не бойся, говорю, никакого вреда ты не получишь.
Я пошел к машине, сел в кабину, завел мотор и въехал на указанное место. Заглушил мотор и стал ждать.
Кобальский включил оба преобразователя и побежал к зеркалу. Я внимательно следил за ним. Не знаю, что он там сделал, но только зеркало по всей своей плоскости переменило синий цвет на темно-красный. Было такое впечатление, что теперь оно сплошь залито тяжелым расплавленным металлом. Кобальский, поглядывая на солнце, слегка поворачивал зеркало то в одну, то в другую сторону. Прошло минут пять. Мне стало не по себе. Несмотря на утро, воздух уже сильно раскалился, и вокруг с каждой минутой становилось все жарче и жарче. В наглухо закрытой машине еще и от разогретого мотора веяло духотой. Эксперимент мне определенно не нравился. Меня сильно беспокоило раскаленное, с пурпурными бликами зеркало, но больше того — черно, угольно потемневший за ним Кобальский. Зеркало по краям, по обручу, слегка дымило. Когда я уже собирался было открыть дверцу и выйти из машины, он махнул мне рукой. Я нажал педаль стартера. Мотор с трудом, с какой-то необычной, странной неохотой завелся и, несмотря на приличный газ, едва-едва набирал обороты. Переключая передачи, я в пределах одного метра стал ездить то вперед, то назад.
Через некоторое время я глянул направо и сквозь прозрачную теперь линзу увидел, как из-под одной стороны холма вырывается сизоватый дым. Холм, вздрагивая, как бы осыпаясь, двигался назад. Посмотрев сквозь линзу минут через пять, я очень ясно увидел, что на месте холма — или вместо холма! — появился и, как бы передразнивая меня, каждый раз в противоположную сторону, назад и вперед двигался мой автомобиль. Мне же неотвязно казалось, что это неяркое отражение автомобиля в полированной поверхности линзы, пока я не смекнул: ведь зеркальное отражение должно двигаться параллельно, в ту же сторону, что и отражаемый предмет.
Я продолжал ездить туда-сюда в пределах того же метра, пока ко мне, выключив преобразователи, не подбежал Кобальский.
— Все, довольно! — удовлетворенно крикнул он. — Все нормально. Спасибо, Максим!
По его требованию я отъехал в сторону. Заглушил мотор и вышел из машины. И тут я обратил внимание на то, что вижу как бы двумя зрениями: ясно вижу окружающее обычным образом и откуда-то издали и свысока — тоже отчетливо, но бледным, неярким наслоением — вижу обширное пространство, среди которого мы находились… Вторым зрением, не различая деталей, видел внизу и довольно далеко маленького Кобальского, себя, свой автомобиль — все это за линией электропередачи. Видел все это «неплотным» зрением из кабины своего старенького «Москвича».
— Кобальский, у меня что-то со зрением случилось! — растерянно крикнул я. — Галлюцинации какие-то, миражи… Что вы со мной сделали?
— Ерунда! Это не мираж. Второе зрение даже удобно, ты быстро к нему привыкнешь. Вот увидишь. И перестанешь его замечать.
— Ну да, «удобно»!.. Оно путает внимание.
— Побыстрей помоги мне упаковать установку, — увлеченно, не глядя на меня, коротко бросил Кобальский. — А это смутное зрение у тебя из-за него… — И удовлетворенно добавил: — Ничего: лучше Большого Кеши получился… Парень что надо! Не то что Кеша — плавать умеет!..
Он надел толстые резиновые перчатки и стал сдергивать с высоковольтной линии проводки, которые недавно набросил. Я посмотрел, куда он небрежно кивнул.
На том месте, где был глиняный холм, стоял другой, такой же, как мой, автомобиль. Я думал, что это еще какое-нибудь отражение. Ничего не мог понять, пока, отвлекшись от другого, совершенно самостоятельного, неплотного зрения, мне не удалось соотнести, соразмерить с чем-либо величину стоявшего вдали автомобиля. Саксауловые деревца, ютившиеся с северной стороны холма, которого теперь и в помине не было, по сравнению с автомобилем были настоящими былинками. Тот, другой автомобиль, до неправдоподобности увеличенная копия моего настоящего, был не меньше восьмиэтажного дома. Какой-то частью, долей целого, я ощущал себя там, за рулем, с мыслями и намерениями, соответствовавшими тамошней ситуации, слушал, как работает мотор, видел перед собой приборный щиток…
Там, в полукилометре от нас, дверца гигантского старенького «Москвича» отворилась. Наружу показалась одна нога, потом другая (мне не верилось, что я все это вижу). Слегка согнувшись, человек-исполин выбрался из автомобиля, встал во весь свой потрясающий рост. Он был точь-в-точь в моей одежде, во всем так похож на меня, что я не мог отделаться от ощущения, будто вижу себя в каком-то циклопическом зеркале или на удивительном объемном экране.
Появление колосса, который был почти вдвое выше гигантского автомобиля, не то что удивило меня, а буквально потрясло. Автомобиль — это еще так себе: небывало большая машина, и только. Но огромный человек… Не статуя, не каменное изваяние, а живой человек со всеми тонкостями движений. Скорее я сам был похож на одеревеневшего истукана. Мои чувства, способность понимать в тот момент находились в каком-то неопределенном, пограничном состоянии: мой обычный жизненный опыт упорно противился признать физическую, телесную реальность гиганта. Я цеплялся за стихийное, слабым ключом бившее из подсознания сомнение — что все это не так, что не следует верить глазам своим. Сомнение в истинности своих ощущений было одновременно и зыбкой надеждой рассудка, что вот-вот, еще несколько мгновений, и суть оптического эффекта, и уловка Кобальского — все станет ясным.
Я был ошеломлен.
Кто это был там? Я?..
Да, это был я. Другой, огромный я, и никто иной.
Мой близнец-исполин с такой силой захлопнул дверцу своей громадной автомашины, что от взрывоподобного удара мы с Кобальским на миг замерли.
— Поосторожней нужно, — раздраженно, негромко заметил Кобальский. — Старайся предвидеть результаты действий.
Я не совсем понял его: почему он обратился ко мне?
Великан глядел в нашу сторону. Другим, неярким, но отчетливым зрением я видел, как он видит нас. Теперь мне это неплотное второе зрение не очень мешало: я знал, что это такое, а раз знал, то и быстро стал привыкать к нему.
Содрогая землю и оставляя в ней глубокие ямы-следы, исполин подошел к нам. Он остановился по ту сторону высоковольтных проводов, присел перед нами. Его лицо, руки имели естественный, приятный цвет — все полнейшая моя копия, включая одежду, обувь, только копия устрашающе увеличенная…
Может быть, оттого, что я не ждал его слов, я испуганно отшатнулся, когда, как сдержанный, близкий гром, раздался его рокочущий бас:
— Забавно как…
Я повернулся и увидел его лицо в устрашающей близости.
Он с улыбкой, с искренним любопытством разглядывал нас.
— Какой я маленький… да удаленький… — тихо, рокотно засмеялся он. Речь его раскатывалась так медленно, что его слова поначалу было трудно понять.