Страница 27 из 45
На улицах, в автобусах, в коридорах больницы, в лифте собственного дома он встречал ту самую женщину, ради которой был готов отдать что угодно, в нем оживал тот образ, возникший в Окне и совпавший с его душой, как звук камертона, заставляющий резонировать струну, но каждый раз приходилось с горечью убеждаться, что и этот путь ошибочен, и этот, и тот…
Подобно многим врачам, Оленев не слишком-то обращал внимание на свое здоровье. По сравнению с муками и болезнями больных, окружающих его ежедневно, собственные казались незначительными и мелкими — Поболит и перестанет. Все чаще и чаще возникали ноющие боли под ложечкой, отдающие в спину и под правую лопатку, он принимал обезболивающее, терпелива дожидался прекращения приступа. Диагноз он себе поставил давно и не слишком-то беспокоился по этому поводу. С такой болезнью миллионы людей доживают до глубокой старости и умирают совсем от других причин. Иногда Чумаков, опытным глазом уловив, что у Оленева начался приступ, сочувственно качал головой и говорил что-нибудь вроде: «Давно на тебя нож точу, шаман ты этакий. Лег бы в терапию или ко мне в отделение, отлежался бы, подлечился, а то как шарахнет, не обрадуешься». — «Ерунда, — отвечал Оленев. — Здесь одно лекарство — диета. Сам виноват». — «Ну да, ешь что попало и как придется, а еще семейный человек. Куда жена смотрит?»
Куда смотрит его жена, Оленев и сам не знал толком, в редкие минуты встреч, когда она возвращалась из очередного путешествия, уставшая, переполненная вещами и впечатлениями, разговоры их были лаконичны и просты: о погоде в том или ином месте земного шара, о ценах на барахло и продукты, о предсмертных криках моды, о мужьях дочери и многочисленных внуках, исчезающих неизвестно куда.
Приготовление пищи, забота об отце и приведение в мало-мальский порядок взбесившийся дом лежало на Оленеве. Он не тяготился этим, ибо давно привык заботиться сам о себе и о других в придачу и ни в чьей помощи не нуждался.
До поры, до времени, конечно. Так уж устроен человек, сильный, здоровый и независимый, он полагает, что беды и злоключения могут произойти с кем угодно, только не с ним. Уж он-то всегда выпутается, пройдет мимо и до скончания своих дней будет невредим и здоров.
Особенно в день своего рождения.
Оленев редко отмечал эту странную дату, иногда, если не напоминали, вообще забывал о годовщине того дня, когда впервые вдохнул земной воздух. В этот раз о том, что он должен пересечь рубеж тридцати четырех лет, ему намекнул Веселов и при этом, по обыкновению своему, делал уморительные гримасы, красноречивые жесты и удивлялся, как это до сих пор Оленева еще не распяли. Ну разве что попинали для приличия.
— Хорошо, — сказал Юра, — будет вам чаепитие. А что в гости не зову, так не обессудь, ремонт дома, не повернешься.
Он купил торт и все, что полагается к такому случаю, в конце рабочего дня они собрались в лаборатории, Мария Николаевна от имени всех преподнесла ему рубашку и галстук, произнесла тост, Юра поблагодарил, потом все разговорились, а Веселов тыкал Юру вилкой и вопрошал, не пора ли обмыть это дело по-настоящему. Все, кроме Оленева, принимали это всерьез, и лишь сам Юра подмигивал и подливал свежего чая в чашку Веселову. Чай был хороший, ароматный и крепкий, и, естественно, в левом кармане зашевелилось, заурчало, зачмокало губами, жалуясь на несправедливость дележки.
— Да погоди ты, — шептал Юра, пока никто не слышал. — Приду домой, напою до отвала.
— Тридцать четыре чашки, — сказали из кармана. — Ведерных.
— Ладно, ладно, — говорил Юра, прижимаясь левым боком к подлокотнику кресла. — Будет тебе. Все будет.
— И уж тебе достанется, — не то успокоили, не то погрозили из кармана.
Оленев полез в карман за словом, но там, разумеется, было пусто и бессловесно…
Дома первым к нему подошел отец. Он держал в раскрытой ладони белого мраморного слоника, безмятежно улыбаясь, полез целоваться и сказал, слегка шепелявя:
— С днем рождения, дядя.
— Спасибо, папа, — сказал Юра, целуя отца в кудрявую голову.
И узнал того самого слоника, подаренного ему на день рождения двадцать один год назад. Давным-давно потерянный символ счастья и благоденствия в доме.
Штора на окне распахнулась сама собой, и яркий солнечный зайчик заплясал по стене. Юра понял, что это теща послала телескоп, машинально хотел задернуть штору, но зайчик — ушастый, с оттопыренной верхней губой — побегал, потом замер на середине и стал ритмично то вспыхивать, то погасать. Это была азбука Морзе. Юра невольно вчитался и прочел очередное послание матери жены:
«…честно признаюсь что по правде говоря я заболела новеньким синдромчиком картаганера что выражается у меня в зеркальном расположении внутренних органов запоздалым ростом и весом а также присоединилась триада сейнта в виде желчнокаменной болезни диафрагмальной грыжи и дивертикулеза толстой кишки поэтому требую у вас несколько тысяч рублей с копейками заверните во вчерашний номер местной газеты и положите под батарею на втором этаже моего подъезда не позднее чем через четыре часа с днем рождения не поздравляю желаю умереть вам на три дня раньше меня ваша К.К.».
Пометавшись по стене и на прощанье выдав несколько сигналов SOS, зайчик окаменел, побелел и упал на пол с глухим стуком, рассыпавшись осколками мела. Отец тут же подобрал мел и стал рисовать на полу ракушки, высунув язык и сопя от удовольствия.
— А вот и я! — закричала с порога Марина, врываясь в умопомрачительном сари бирюзового цвета.
В руках она держала гирлянду цветов и тут же, набросив ее на шею Оленеву, как лассо, запечатлела на его левой щеке тугой пунцовый поцелуй.
Чемоданы, приползшие за ней следом, распахнулись, и из них, как из рогов изобилия, посыпались нездешние фрукты, овощи, цветы, раковины, пряности в ярких пакетиках, музыкальные инструменты, парчовые и шелковые одеяния, халаты, расшитые золотом, кашмирские платки, ковер ручной работы, кольца, ножные браслеты, бусы из самоцветов, рога, отделанные черным серебром и слоновой костью, яркие птицы и прочее, прочее…
— С днем рождения тебя, дорогой! — как можно более нежно сказала Марина и запечатлела карминный поцелуй на правой щеке. — Академик ты мой, так хорошо было в Индии! Мы сейчас такой пир закатим! На весь мир! А это мой подарок!
И она протянула большой белый сросток кораллов, рогообразно ветвящийся вверх и в стороны.
— Известняк, — сказала неизвестно откуда взявшаяся дочка в мятой школьной форме.
Она выхватила кораллы из рук и, постукивая по ним пальцами, явно подражая занудливому лектору, произнесла:
— Как всем известно, слово «известняк» происходит от слова «известный». Это осадочная горная порода, по своему происхождению разделяется на органогенные, образовавшиеся из известковых раковин и скелетов животных и растений, хемогенные, возникшие в результате осаждения кальцита из раствора, и обломочные, сформировавшиеся путем накопления и цементации обломков более древних известняков. Химическая формула его кальций це о три, это одно из распространенных веществ на земле. Мел, мрамор, раковины, скелеты кораллов, кости животных и людей содержат его в неимоверных количествах… Ну ладно, мне пора на кружок астрономии… Салют, родители!
Между тем посреди большой комнаты воздвигался огромный стол, Марина ловко и быстро сервировала его, украшала цветами и птицами, фарфоровым сервизом на сто двадцать персон, серебряными ложками и вилками с непонятными монограммами, хрустальными бокалами, фаянсовыми вазами, и только тарелки пустовали и рюмки ожидали, когда их наполнят.
— Какие чудесные пряности я привезла к этому дню, дорогой, — ворковала Марина. — У нас в Индии ни одно блюдо не обходится без пряностей. Смотри, какие — ваниль, корица, гвоздика, имбирь, кардамон, эстрагон, шафран, корнишоны, киндза, мята, алыча, перец, базилика… Что за запах! Что за вкус! Недаром тот чудик объехал вокруг света, чтобы их найти… Ну ты знаешь его имя, ты все знаешь, это я забыла.