Явление Зверя

"Но не слушал ослепленный Черной ненавистью лютой Лорд Скорена эти речи.

Не прислушался к знаменьям, Позабыл слова пророчеств Что погибнет в одночасье Клан Скорены в битве жаркой, В смертной сече меж холмами, И ведет свои дружины Ослепленный черным гневом, Опъяненный жаждой мести На погибель всех уводит, Всех уводит на закланье.-"

Говорил так Хьюгин — Ворон Лорд небесных черных кланов На вершине Блеки Рока В своих плетенных хоромах В своем древнем гнездовище.

— Великолепно! — Д-р Аматора все больше и больше охватывал азарт первооткрывателя. Сладко щемило в груди. Перед глазами вставало солидное академическое издание «Сага о доблестном витязе Сигмонде. Перевод и комментарии д-ра Аматора». Грезился зал международного научного симпозиума с д-ром Аматором на трибуне. Ученые мужи, мировые светила, затаив дыхание, слушают его сенсационный доклад, гвоздь программы и по окончании устраивают бурную овацию автору. Вдохновленный этими видениями близкого триумфа, д-р Аматор продолжал:

Не исчесть листов зеленых В Блудном Лесе у болота, Не исчесть песчинок желтых В знойных пустошах востока, Не исчесть снежинок белых Злой зимой у Блеки Рока Так не счесть бойцов Скорены Изготовившихся к битве В чистом поле под холмами.

Но не дрогнул грозный витязь С лапкой Кролика у сердца От этих строк дрогнуло сердце у д-ра Аматора, но отбросив глупые предрассудки, он читал дальше:

Видя вражеские рати, Видя грозные дружины Своего врага Скорены Он, готовясь к грозной сече, Облачается в доспехи Надевает крепкий панцырь, Шлем железный надевает, В рукавицы боевые Облачает свои длани И берет рукою твердой Меч двуручний Даесворду, Говоря слова такие:

"Меч мой славный Даесворда, Был ты выкован искусно В подземельях темных гномов, Освящен водой живою, Окраплен водою мертвой, Сослужи мне верно службу.

Напою тебя я вдоволь Кровью недругов горячей.

Послужи мне, Даесворда!"

Говорил такие речи Витязь с Крличьею Лапой.

Дался же этому древнему автору такой дурной талисман, всякий раз нарушавший вдохновение творческих трудов д-ра Аматора. Впрочем, у того, скорее всего не было папы скорняка Рувима Соломоновича.

И отвагою исполнен, Встретил недругов воитель И обрушил Даесворду На железные доспехи, На мечи врагов стальные.

Где махнет он Даесвордой Там врагов лежит дорога, Отмахнется — так тропинка Тел, порубанных жестоко.

Дальше текст был малоразборчив и разумно было пока отложить его до более внимательного изучения, и д-р Аматор, перевернув попорченные листы, переводил дальше:

Так сражался грозный воин, Так разил врага без счета.

Напитал всю землю кровью, Поле все укрыл телами.

Бъется он с утра бесстрашно, Бъет врагов он в жаркий полдень, Солнце клонится к закату, Уставать рука героя Начала от ратных тягот.

Д-р аматор тоже устал от древних рун и, перевернув еще несколько страниц, принялся за окончание.

И промолвил Хьюгин Ворон:

"Ныне сбылися знаменья И исполнились гаданья И изгинул клан Скорены В грозной битве меж холмами.

Пусть небесные все кланы Соберутся в чистом поле У дороги меж холмами —

Будет тризна по сраженным, Будет славный пир кровавый!

Мне ж одни глаза Скорены Принесите в гнездовище, В замок сплетенный из прутьев, На вершину Блеки Рока."

Строгие строки древней песни гудели медью в эпической душе д-ра Аматора. Конференц зал заблистал яркими красками, Явственно послышался гул аплодисментов. Для современного читателя это было логическое окончание саги. Но текст не кончился, видимо древний автор посчитал нужным еще что-то добавить.

Продолжал так Хьюгин Ворон:

"Пусть же славится во веки Имя славного героя Ратиборщика Сигмонда!

На груди не даром носит Лапку Кролика седого, Зверя с длинными ушами Неведомого до селе.

Видно прямо из Валгалы Прискакал зверек проворный, Чтоб служить знаменьем людям, Быть предтечей появленья Знаменитого героя.

Возрождается из мертвых Этот зверь с пушистой шерстью, Восстает живым из пламя.

Нет волшебнее созданья В мире солнечного света!"

Этот панегирик паскудному кролику, ударил как Мессинское землетрясение, как извержения Мон-Пеле и Кракатау, как взрыв «Малыша», как все земные катаклизмы и разом поверг в пыль, залил потоками расплавленной магмы, засыпал пеплом, погрузил в пучину моря рукоплещущий зал, академическое издание вкупе с самим д-р Аматором.

Но, смахнув искрошенную скорлупу д-ра Аматора, из расплавленых волос пеле, из клубов радиоактивных испарений, раздвигая плечем волну цунами, восстал грозный в гневе генерал Зиберович.

— Ах, ты. — Несмотря на клокочущую ярость, аналитический ум разведчика работал с точностью ЭВМ. — Ах, ты, Стилл Иг. Мондуэл, Стилл ИГ МОНДуэл, СИГМОНД! Витязь с крольчачими ушами!

Впрочем Зиберович сам почуствовал себя глупым кроликом, который раскатал губу, развесил уши, а на них мерзкий авантюрист, беглый каторжник Стилл густо, как дождик на рождественскую елку, вешает липкую, мерзкую лапшу.

— Ну, хорош гусь! А он-то, старый дурак, чуть было не клюнул, не проглотил, не принял за чистую млнету эту тухту, эту фальшивку, грязную подделку! «Великое произведение гениального поэта древности»! — Графоманский бред вкрай обнаглевшего негодяя!

Зиберович был в ярости. Впервые в жизни он хлопнул дверью кабинета и даже плюнул на нее в сердцах.

— Ну, гад. Ну Сигмонд — Стилл Иг. Мондуэл! Будь ты проклят витязь кургузохвостый! Не будь я Мойша Зиберович, если не доберусь до тебя в этом твоем континууме, и не насыплю тебе на хвост соли, ты меня на всю жизнь запомнишь, ты у меня еще пошевелишь ушами погаными, я тебе их еще пообреваю по самые яйца! Кролик!

Беда была в том, что и он, генерал Зиберович, на всю жизнь запомнит этого наглого негодяя Стилла Иг. Мондуэла.

Зиберович сердитыми шагами мерял квартиру, бесцельно переходя из комнаты в комнату. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Как обычно, в момент душевного смятения, Зиберовичу захотелось есть. Зверски захотелось, не есть даже — Жрать. Как обычно на кухне есть ничего, кроме Вискоза, не оказалось. Упрекать себя еще и в непредусмотрительности Зиберовичу не хотелось. Не хотелось и жрать Вискоз. Пришлось, что он и делал неоднократно, идти в ближайший ночной ресторанчик, где, наряду с разными блюдами, предлагалась и кошерная пища. Зиберович, оставаясь сотрудником МОССАДа, предпочитал на людях соблюдать приличия.

Знакомый кельнер, чуствуя раздражение влиятельного клиента, без лишних слов провел генерала к его любимому столику, укрытому от посторонних взглядов из общего зала зелеными пальмами в кадках. Сразу появился официант, мягко поставил рюмочку, бутылочку «Киглевича» и солененькую рыбку. Наполнил стопашку и застыл в ненавязчивой фигуре почтительного ожидания.

Зиберович первую опрокинул, закусил, пальцем показал — повторить. Официант немедленно профессиональным движением повторил. Спокойствие постепенно возвращалось к генералу.

— Курочку жаренную, пожалуйста. — Распорядился, и поднял рюмочку. Официант исчез. Зиберович опрокинул вторую. — Нет, ну чего это он в самом деле так разволновался. Ну, хорошо, пошутил над ним Стилл Иг. Мондуэл, ну и он, Зиберович, над ним пошутит. Право слово, расстраиваться нечего. Улыбка озарила генеральское лицо.

Появился смущенный официант.

— Господин Зиберович, прошу принять извинения, но на кухне не нашлось курицы. Могу Вам предложить…

Зиберович побледнел. Рука его самопроизвольно схватилась за нож.

Официант ошарашенно отпрянул, он и подоспевший кельнер не понимали, чем так разгневан, нет, даже разъярен такой, всегда корректный господин клиент.

А Зиберович молил Егову и всех известных и неизвестных ему богов, чтобы даровали ему спокойствие и чтобы скорее закончился этот проклятый день.

Подлец официант подсовывал ему, Зиберовичу, жаренного…

К Р О Л И К А !!!