Черная маска

Летти засмеялась, но не стала его удерживать: хмурый день не располагал к работе. Она откинула голову на спинку кресла и посмотрела на Рэнни.

Он тоже смотрел на нее снизу вверх, как всегда это делал, но сегодня в его взгляде была какая-то сосредоточенность. На какое-то мгновение Летти показалось, что она утонула в бездонной и неподвижной голубизне его взгляда. Солнце как раз вышло из-за облаков, яркий свет падал ему прямо на лицо, и Летти вдруг осознала, что она ошибалась в определении цвета его глаз. Зрачки окружала лишь тонкая голубая полоска, а внешнее кольцо было коричневым. Глаза Летти только казались голубыми, потому что отражали синий цвет полотняной рубашки. Как странно, что она не замечала этого раньше! На самом деле у Рэнни были карие глаза. Карие. Не совсем незнакомый цвет.

— Мисс Летти, вы выйдете за меня замуж? — неожиданно спросил он.

Летти показалось, что она ослышалась.

— Что вы сказали?

— Я спросил…

— Простите меня, Рэнни. Все в порядке, я слышала ваш вопрос. Он просто… застал меня врасплох. Я не понимаю, почему вы вдруг об этом спросили? — Она чувствовала, что несет какой-то вздор, но ей необходимо было время подумать, чтобы выяснить, не шутит ли он, как обычно.

— Я бы хотел жениться на вас.

— Но почему? Может быть, потому, что полковник хочет жениться на Салли Энн?

— Нет.

Рэнни опустил глаза, прикрыв их длинными золотистыми ресницами, как будто был обижен или оскорблен.

— Тогда почему же? — тихо спросила она.

Он снова поднял голову, теперь его взгляд был открытым и абсолютно беззащитным. На виске его, рядом со шрамом, билась жилка.

— Потому что я хочу заботиться о вас. Потому что я хочу, чтобы вы жили со мной. Потому что я хочу оставаться с вами всю мою жизнь.

У Летти перехватило дыхание. Она не могла ничего сказать и чувствовала только безумное желание согласиться. Он был так мил, так трогательно привлекателен в своей ущербности. В нем была такая доброта и какая-то непонятная сила, которая намного превосходила физическую мощь его тела. Было бы так легко согласиться, заботиться о нем, учить его прелестям любви, которые она узнала, позволять ему любить ее. Их дети были бы прекрасны.

Господи, о чем она думает!

Рэнсом смотрел на ее лицо, на повлажневшие глаза, на подрагивающие уголки рта, и сердце замирало у него в груди. Он заметил на ее щеках легкий румянец, и в нем проснулась надежда на, успех в этой азартной игре, которую он искусно и осторожно вел все эти нескончаемые дни со времени их объятий на пароме. Внезапно кровь отхлынула у нее от лица, глаза потемнели, и Рэнсому показалось, что она сейчас упадет в обморок.

— Не смотрите так, — голос его звучал почти грубо. — Я все понял.

Она вздохнула и изобразила на лице вымученную улыбку.

— О, Рэнни!

— Не надо ничего говорить. Все в порядке.

— Как жаль… действительно жаль, но я не могу. — Она протянула руку и коснулась его волос, пробежала пальцами по мягким белокурым кудрям. — Вам надо было жениться давным-давно, когда еще не началась война и все женились, девушки бегали за вами по пятам.

Он сидел очень тихо, наслаждаясь ее прикосновением. Так давно она к нему не прикасалась, так давно. — Мне не нужны были эти девушки.

— И я вам не нужна. Из этого ничего не выйдет.

— Почему?

— Я совсем не подхожу вам, — сказала она, голос ее был тих, и в нем звучала боль.

Рэнсом чувствовал, как ей тяжело. Ему очень хотелось прекратить эту жестокую игру, объяснить ей все, взять всю вину на себя, как подобало, как и было бы справедливо. Но он уже зашел слишком далеко.

— Я люблю вас, — негромко сказал он, и это было единственное, что он мог сейчас для нее сделать. На глаза Летти навернулись слезы.

— Ах, Рэнни. Это очень странно, но мне кажется, что и я как-то люблю вас.

— Тогда примите мое имя.

Его имя. Самое ценное, что есть у мужчины. Она могла бы уступить его просьбам, но никогда потом не простила бы себе этого. Но как объяснить все Рэнни, чтобы не обидеть его?

— Я не могу, вы же знаете, — Летти попыталась улыбнуться. — Это не понравится вашей тетушке. Люди даже могут сказать, что я согласилась, чтобы завладеть Сплендорой.

— Вы и будете владеть Сплендорой.

Летти удивленно подняла брови:

— Вы думаете, я выйду за вас из-за денег скорее, чем Салли Энн выйдет за полковника?

— А мне все равно из-за чего.

— Я не могу этого сделать, Рэнни.

— Но вы же сами сказали, что немного любите меня. А со временем полюбите еще больше.

Произнести эти слова было для него таким облегчением, что даже казалось неважным, что она ответит. Он уже смирился с фактом, что едва ли услышит от нее слова, которые хотел услышать. Все, что ему было нужно сейчас, увидеть, как она отреагирует на его чистосердечную просьбу, посмотреть на ее лицо и понять, какова она на самом деле, что она на самом деле чувствует. И главное — не выдать себя, не выхватить ее вдруг из кресла и не сжать в объятиях: ведь тогда она сразу узнала бы его.

— Пожалуйста, — взмолилась Летти, — не говорите больше ничего.

Он долго смотрел на нее, размышляя. То, что для него было игрой и удовольствием, для нее было пыткой. Он должен был понять это раньше.

— Хорошо. Пока.

Рэнни все понял, и это было так неожиданно, что Летти подхлестнула волна благодарности. В порыве она склонилась к нему и коснулась губами его лба. Ее грудь на мгновение прижалась к его плечу, и от этого прикосновения, каким бы коротким оно ни было, его пронзило острое желание. Теряя голову, Рэнсом схватил ее за плечи, но тут вдруг у порога скрипнула половица. Резко отстранившись, Летти в панике обернулась.

— Ну и ну, учительница, — лениво растягивая слова, пошутил Мартин Иден. — Если вы так проводите занятия, когда мне тоже можно будет приступить к учебе?

13

«Поостерегись жары, дорогая. Не только потому, что это вредно для здоровья. Ведь известно, что жаркий климат подрывает и моральные устои».

Летти бросила письмо матери на стол, оперлась о локоть и потерла лоб кончиками пальцев. В последнее время некоторые пассажи из писем родственников удивляли ее своей нелепостью. Казалось, они думают, что весь штат Луизиана — это малярийное болото, населенное жестокими и вспыльчивыми людьми, которых следует втоптать ногами в грязь за их преступления против человечества. Думать так о Рэнни, Сэмюэле Тайлере, да о любом из людей, которых она встречала на улицах Накитоша, было просто смешно. Да, для этих людей феодальные отношения, утвердившиеся на земле сотни лет назад, были образом жизни. Не их вина, что индустриальные сообщества, такие, как Англия или Новая Англия, не могли больше извлекать пользу из этой системы и поэтому вдруг объявили, что она порождает эксплуатацию и с ней должно быть покончено. Разумеется ни один разумный человек не стал бы оспаривать этого утверждения. Но точно так же ни один разумный человек не мог и не должен был ожидать, что люди, воспитанные в традициях рабства, изменятся за одну ночь. Война всегда трагедия, но то, что творилось теперь, было грубым произволом. Летти видела это так отчетливо, что не могла понять, почему другие думают иначе. Это, как она считала, показывало, насколько она изменилась.

Впрочем, это свидетельствовало только о том, насколько сильно она изменилась. Мысли ее матери были когда-то и ее мыслями. Но не теперь. За время своего пребывания в Луизиане она не заметила распущенности нравов. Возможно, жаркий климат поощрял людей к более тесному взаимодействию и позволял им смелее отходить от сковывающих правил. Но Летти не видела в этом ничего предосудительного.

И все же ей следовало уехать, вернуться в Бостон, где она была на своем месте. Здесь у нее ничего не получалось, в поисках убийцы Генри не было никакого сдвига. Все то, что она собиралась предпринять, о чем постоянно твердили ей сестра и зять, — например, насесть на шерифа и заставить его работать поактивнее, — казалось ей теперь бесполезным. А что надо делать, она не знала. Она ничего и не предпринимала с той одной ночи на пароме. Какую-то пользу она приносила только своими уроками, да и то часто думала, что кто-нибудь сможет делать это лучше, чем она, более терпеливо и усердно.