Черная маска

«На самом деле все совсем не так просто, как кажется, — подумала Летти, припомнив подслушанный обрывок разговора. — Некоторые из мужчин, присутствовавшие на свадьбе, наверняка тоже надевают по ночам белые простыни и разъезжают по окрестностям, наводя ужас на освобожденных невольников и чиновников-„саквояжников“».

— Можно вас кое о чем спросить? — обратилась Летти к сидевшему рядом Джонни. — Правда ли, что все, что касается ночных всадников, покрыто завесой таинственности? Или же люди сразу прекращают разговоры о них, когда я появляюсь, из-за того что я женщина?

Джонни резко повернул голову и долго пристально смотрел на нее.

— Это зависит от того, каких ночных всадников вы имеете в виду, пробормотал он наконец.

— То есть?

— Кое-кто называет ночными всадниками Рыцарей Белой Камелии, кто-то называет так джейхокеров.

— Я говорю о Рыцарях — о тех, кто надевает белые простыни.

— Джейхокеры тоже надевают простыни, когда им это удобно.

— Но тогда ведь легко запутаться…

— А они именно этого и добиваются.

— Да, я понимаю, — задумчиво сказала Летти.

— А то, что они замолкают при вашем появлении, вполне объяснимо. Вы женщина и, кроме того, человек посторонний.

— И к тому же янки, — грустно усмехнулась Летти.

— И это тоже, хотя и не главное.

— Спасибо, — сказала она довольно сухо. — И все-таки мне многое кажется странным. Вполне понятно, что нужно джейхокерам, но неужели Рыцари не понимают, что их насилие бессмысленно?

— А что еще вы могли бы предложить?

— Конечно же, политическую борьбу!

— Пойти голосовать для них — поступиться своей честью. И даже если они пойдут на это, избирательные урны контролируют радикальные республиканцы, за спиной которых военные. Более того. Конгресс — то есть остальные Соединенные Штаты — отказался признавать членов Палаты представителей, избранных до того, как начали действовать законы о Реконструкции. Поэтому мало надежды, что сейчас их признают. Что же остается?

— Митинги! Петиции!

— Митинги запрещены, а на петиции никто не обращает внимания, даже если их удается довезти до Вашингтона.

— Но какая же польза от того, что негров бьют кнутами и вешают?!

Джонни покачал головой:

— Эти бедолаги оказались между двух огней. Радикальные республиканцы используют их, а Рыцари считают необходимым показать им, что бывает, когда позволяешь себя использовать. Кроме того, приходится признать, что негры стали козлами отпущения. На них отыгрываются за свое разочарование и удовлетворяют свою страсть к кровопусканию те, кто пять лет подряд убивал и сейчас не может согласиться с тем, что война уже закончилась и мы потерпели поражение.

— Это ужасно.

— Согласен. Но по-человечески это понятно.

— Я содрогаюсь, когда думаю об этом!

— Люди способны творить добро, но они способны и на большое зло.

— Что бы они ни делали, это их выбор, — твердо сказала Летти.

— Вы думаете? Иногда я в атом сомневаюсь…

Летти не нашлась, что ответить, и предпочла промолчать. Она обдумывала его слова. После объяснений Джонни мотивы Рыцарей стали чуть понятнее, хотя она инстинктивно чувствовала, что правда не на их стороне.

Сзади донеслось тихое посапывание. Обернувшись, Летти увидела, что тетушка Эм сладко спит, и улыбнулась. Салли Энн улыбнулась в ответ и снова стала смотреть на протянувшиеся вдоль дороги леса.

В воздухе сильно запахло дымом, но рядом не было домов, откуда этот запах мог донестись. Взобравшись на небольшую горку, за следующим поворотом они увидели оранжевый отблеск костра, который был скрыт от них за изгибом дороги. Через некоторое время они повернули, и прямо перед ними открылась небольшая поляна.

Сначала Летти не поняла, что происходит. Она увидела фургон с разорванным верхом, из которого двое мужчин в простынях с колпаками, отброшенными назад, выпрягли лошадей. Рядом стоял сгорбившийся мужчина, обнимая женщину с ребенком на руках. Неуклюжий, очень толстый священник сидел на ослике; ноги его почти касались земли, а в руке священнослужитель сжимал револьвер.

— Что за черт! — прошептал Джонни, натягивая поводья и останавливая фургон.

При их появлении из-за поворота все замерли, потом один мужчина в белой простыне прыгнул к своей лошади, а другой бросился к лежавшему на земле ружью.

— Стой! — закричал священник.

Раздались выстрелы — первый, второй. Человек, тянувшийся к ружью, упал вперед и затих. Другой, выкрикивая ругательства, вскочил на лошадь и бросился в ночь, припав к седлу. Женщина кричала и рыдала, прижимая к себе ребенка; мужчина обхватил их руками, прикрывая своим телом. Осел пронзительно кричал и брыкался. Священник отбросил стремена, перекинул длинную ногу через голову животного и спрыгнул на землю с удивительной для столь тучного человека легкостью.

Джонни остановил коляску, передал поводья Летти и спрыгнул, но остался стоять рядом, положив руку на сиденье. Тетушка Эм проснулась и, ничего не понимая, оглядывалась по сторонам. Салли Энн обнимала Питера, который испугался шума и заплакал.

Наступила тишина, нарушаемая только всхлипываниями ребенка и удаляющимся стуком подков пустившегося наутек грабителя. Священник тяжело приблизился к лежавшему на земле человеку, перевернул его на спину, открыл одно веко, потом благочестиво перекрестил и склонил голову в краткой молитве. Поднявшись на ноги, он подошел к стоящей у фургона семье. Погладив маленькую девочку по вьющимся светлым волосам, он взял ее крошечную ручку и негромко заговорил с ней. Девочка перестала плакать, только раз или два всхлипнула и с удивлением посмотрела на него.

Летти вдруг ощутила боль в груди, как будто ее кто-то ударил. Она не могла дышать, не могла говорить, только смотрела на священника так, что глазам было больно. Не может быть! Такой огромный живот и это крупное лицо… Но голос, голос!

Священник подошел к лошади лежавшего на земле человека и вскочил в седло.

— Простите, но я очень тороплюсь, — обратился он ко всем присутствующим. — У меня срочные дела, которые не терпят отлагательств. Я сообщу властям об этом прискорбном происшествии, так что можете не беспокоиться. Благослови вас бог, дети мои! Помните: Bona more est homini, vitac qui exstinguit mala.

Он развернул лошадь и не спеша поехал прочь.

— Остановите его! — воскликнула Летти, но никто не двинулся с места.

Джонни удивленно уставился на нее, а потом взглянул на священника, и лицо его внезапно побелело, а руки затряслись. Священник отсалютовал Летти, улыбнулся и скоро скрылся из вида.

— Бог ты мой, дорогая, что это у тебя в руках? Что за ужасный жук? воскликнула женщина. Страх ее прошел, и голос звучал звонко и гневно. Она взяла что-то из рук ребенка. На землю упал панцирь саранчи, и его понесло порывом ветра. Шипа не было.

Тетушка Эм закашлялась, а стоявший у фургона человек дотронулся до панциря носком сапога.

— Странный священник, — сказал он, — но одному богу известно, что бы с нами стало, не окажись он на дороге.

— Мы были бы на том свете — вот где! — промолвила его жена.

Салли Энн поежилась и спросила:

— А что это он такое сказал по латыни?

— Хороша смерть человека, если она уносит из жизни зло, — ответила Летти. Ей было трудно говорить: еще никогда она не видела, как умирает человек.

Звук ее голоса, казалось, вывел Джонни из оцепенения. Он засмеялся глухо и напряженно и подошел к стоявшей у фургона паре:

— Так сказал господь, не правда ли? И, благослови нас, боже, этот человек, кто бы он ни был, сказал то же самое.