Сила Зверя

— Слава витязю Сигмонду! — Вторили им слуги и дружинники. Скромная вечерняя трапеза пилигримов больше напоминала развеселый пир.

На другой день Сигмонд продолжать пиры наотрез отказался. Путники чистили упряжь, до блеска драили металл доспехов, Малыша высчесали, репьи из щетины повыдергивали, коням гривы заплели. В бане попарившись изготовились с утра пораньше направиться в обитель.

К ночи, извещенный бдительными наблюдателями, что витязь Небесного Кролика остановился постоем в торговом селе и завтра всенепременно в монастырь прибудет, растревожился Ингельдот пуще прежнего. Всю ноченьку невмочь спать ему было, всю ноченьку раигрознейший витязь ему снился, марился. Восседал тот, суров взглядом, меж двух стратоархов, и конь под ним блед, копытом землю роет, из ноздрей дым валит. И говорит витязь: «Свинячий Лыч, потрох сучий! Ты пошто мово Кролика грязными своими перстами тискаешь?». И замогильно так стратоархи вторят: «Индо мы есьми говаряхали, Индо есьми упреждовали. Днесь те обессуду не имать, а имать кару неворотную».

Вскидывался в поту, кваску вставал хлебнуть. Тревожил вдовицу, та недовольно на другой бок поворачивалась, одеяло на голову натягивала. После и сама с перин поднялась, обняла друга милого, успакаивала как умела, обняв за плечи говаривала ласково: — Да леший с ним, с витязем, тряси Старый Ник его душу. Ты бы лучше винца испив, спать ложился, утро вечера мудренее будет. Что с нами от витязя худого приключиться может? Одна только польза.

— Э-хе-хе. — Тяжко вздыхал первосвятейший, бороденкой в перси тыкался. — А любишь ли меня? — Все допытывался.

— Люблю, люблю. — отвечала персеносица. — Ужо стараюсь.

— О-хо-хо! — Опять вздыхалось Ингельдоту. Но вина все же испил, обнял вдовицу, да и уснул в конце концов.

— Проснулся мокрый, потный, усталый. Голова побаливала, руки препротивнейшим макаром дрожали.

Ангел небесный, напротив спал без просыпу, но во сне мучили и его кошмары. Даже не кошмары, а так, сны глупые, неприятные. Марилось, как гуляет он в далекой баньке ДНЦевской. Как любиться, милуется с Катькой-телефонисткой. И уже пристроил было тылом, да тут проистекли с его служебной пассией волшебные метаморфозы — богатое тело помельчало, замохнатилось, уши торчком заторчали. И никакая это уже не вольнонаемная барышня, а самый что ни наесть кролик, причем самец, а первосвятейший друид Ингельдот, падла этакая, уже надевает мохнаушего на офицерскую косточку. О, блин! Не успел еще Виктор Петрович струсить с себя домашнего грызуна, как загремела, загрохотала за его спиной канонада гнева генерала Зиберовича: — Встать, смирна! Вскочил полковник. Вытянулся во фрунт с кроликом заместо фигового листочка. Тот зубом на генерала зацикал, носом зашморгал, ушами запрядал и, совсем не к месту, не ко времени браво так запищал: — Слава отечеству и демократии!

И дальше вовсе непотребное снилось.

Напрасно Гильда переживала, зря тревожилась, что прибудет витязь Сигмонд в Кролико-Предтечинскую обитель образом, его недостойным, слабогордым и маловластительным. Бывшие в торговом селе паломники, на то и собрались там, чтоб составить свиту герою, его славой озариться.

Первыми по дороге, распевая псалмы, шли монахи. И ингельдотовцы, навстречу высланные, и другие, чающие в славной обители найти приют и отрешение от забот мирских. Далее за ними собрались те из людей, кто обучен был искусству игры на музыкальных инструментах. За ними несли хоругви. дальше шли ратные люди, добровольно возложившие на себя долг беречь и хранить витязя от возможных напастей. И вот за ними, облаченный в в сверкающие доспехи, с обнаженной Даесвордой в руках, гордо ехал сам витязь Небесного Кролика. Рядом с ним достопочтенная леди Гильда, с боку верный Малыш. Чуть позади гридни-Ингрендсоны, как водится, тоже с мечами наизготовку, скачут. И снова хоругви несут, а за ними знатные лорды, перед каждым знамя, вокруг родня, позади слуги да дружина. После высокорожденных, люди торговые, именитые, а уж за ними всякого народу черного превеликое множество идет. Чуть не на версту шествие растянулось, столько богомольцев за витязем пристало.

Подъехавши к монастырю, увидел Сигмонд, башни и стены украшенные многими флагами и вымпелами, на парапете празднично одетых людей, но ворота обители запертыми и многочисленную стражу перед ними, со щитами и копьями.

Гильда нимало этим не смутившись остановила коня, сняла с шеи серебряный рог, поднесла к губам, звонко протрубила. На башне появился воитель в сверкающих доспехах, в шлеме с плюмажем с копьем в руке.

— Кто такие? — По какому праву мирную обитель тревожите? — Вскричал трубным гласом.

— Высокорожденный Сигмонд, по праву лорда двух кланов!

Молчанием был ответ. Гильда снова подняла рог, снова протрубила.

— Кто такие? — Громовым голосом воспрашивал шлемоносец, словно Гильдиного ответа и не услышал вовсе. — По какому праву мирную обитель тревожите?

— Лорд Сигмонд. По праву владетеля славного Гильдгарта!

И снова тишина служила ответом, снова протрубила сенешалевна. И снова вратный страж утробно проревел: — Кто такие? — По какому праву мирную обитель тревожите?

— Витязь Небесного Кролика, по праву Имени и Лапы! — Гордо ответствовала леди Гильда.

Тут уже Сигмонд, уяснив правила игры, понял, что пришла его пора, снял с груди свой странный амулет и высоко поднял.

— Слушаю и повинуюсь! — Раздалось с башни. Шлемоносец покорно склонил голову, потом ударил копьем в отполированный до блеска щит. Медный звон прокатился над бором. И в тот же миг с колокольни раздался золотой перелив праздничный, стража расступилась, ворота распахнулись. Люди, и на стенах и на дороге, возрадовались, в воздух полетели шапки, завыли волынки, загудели трубы, зарокотали барабаны, торжественный, гимн из многих грудей огласил окрестности.

Витязь Сигмонд вступал в Кролико-Предтечинскую обитель.

За воротами в почтительном поклоне склонились первозванные. Смиренно двое из них взяли под уздцы скакуна витязя, третий Гильдину лошадь. Под ликующие возгласы, повели к храму. Там на лестнице у притвора, осененные хоругвями, ждали уже гостей лично Первосвятейший пророкам равночинный друид Ингельдот Кроликоносец с самим Ангелом Небесным.

Первосвятейший, в пламенеющей под лучами полуденного солнца алой рясе и под цвет ей глазами, вознял руки и велеречиво, но порядком сбивчиво, не все за икотой понятно, забубнил торжественное приветствие. Ангел Небесный браво честь отдал, застыл, слегка на носках покачиваясь, багрово пучеглазил, поводил бровями, надувал щеки, сохраняя вид близкий к уставному. Ингельдота он, скорее всего, не слушал.

Сигмонд приветственному слову тоже внимал растерянно. Больше поражался, резавшему взгляд, своеобразию, архитектурного комплекса Крольчачьего храма. Достаточно было вида одного портика. Могучие, полированные колонны на тригональной базе, венчались внушительными эхинами, накрытыми крутозаверченными волютами, на которых, в свою очередь, располагались густые ветви акафа. Триглифы фриза заменяли скульптуры ушастого предтечи. А центральный барельеф фронтона, изображающий как он, Стилл Иг. Мондуэл, коный, с кроликом на плече, поражает пикой дракона, совершенно выбил из колеи.

— Вот дернула же меня нелегкая позариться на свежатинку. Не мог обойтись банкой «Завтрака туриста». — Думал изумленный Стилл, и по той причине, ответная его речь особым изяществом не отличилась.

По окончании приветственной церемонии, высоких гостей провели в храм, где пришлось им выслушать, показавшуюся Сигмонду бесконечной, великопраздничную литургию, полюбоваться и, даже подержать, волшебного Зверя Кролика, продемонстрировать пастве легендарную Лапу, и только потом быть сопровожденным в покои. Но долго и там отдохнуть не пришлось — настала пора пировать. А к пиру хозяин относился душетрепетнее, чем к мессе. Пришлось идти.