Страница 108 из 173
Почему Сталин впервые сказал американцам об этом решении в октябре 1943 года? – писал Бережков. – Думаю, тут были, по крайней мере, две причины. Во-первых, дело происходило после победы под Сталинградом и поражения немцев на Курской дуге. Красная Армия стремительно продвигалась на Запад. Поэтому, даже если бы японцы прослышали о советском решении, опасность того, что они предпримут упреждающую акцию в Приморье, стала минимальной. Во-вторых, связав срок выступления против Японии с поражением Германии, Сталин давал понять Вашингтону, что чем скорее произойдет высадка во Франции, приблизив победу над третьим рейхом, тем раньше Советский Союз присоединится к войне против Японии. Можно полагать, что это ускорило принятие западными союзниками решения о высадке во Франции».
В течение всей Московской конференции Сталин и Рузвельт активно продолжали переписку относительно места встречи Большой Тройки. Рузвельт предлагал то Асмару (Эритрея), то Басру (Ирак). Сталин упорно выступал за Тегеран и даже предложил, чтобы его заменил Молотов, если встреча будет проведена в другом месте, кроме Тегерана. В ходе своей встречи с Хэллом Сталин заявил, что его позиция объясняется «не соображениями престижа или его упрямством», просто «подобная возможность разгромить немцев возникает раз в пятьдесят лет», и он не хочет отрываться от Генерального штаба. В своей телеграмме Рузвельту Гарриман писал: «Я убежден в том, что Сталин хочет встретиться с президентом, но продолжение войны является для него главным, и до какой-то степени на него оказывается давление людей из его окружения, которые не хотят, чтобы он отрывался от них». Наконец под давлением аргументов А. Гарримана Ф.Д. Рузвельт 8 ноября согласился на Тегеран, который в то время находился в советской зоне оккупации Ирана.
Отъезд Сталина из Москвы в Тегеран был окружен завесой полной секретности. Как вспоминал участник Тегеранской конференции С. М. Штеменко, отправляясь в Иран, он сначала даже не подозревал, куда едет в одном поезде вместе со Сталиным и Ворошиловым. В пути он должен был, как и прежде, получать сведения об обстановке на фронте и докладывать о ней Сталину. Только оказавшись вместе со Сталиным и Ворошиловым на борту самолета в Бакинском аэропорту, Штеменко узнал, что они направляются в Тегеран. Вместе со Сталиным и Ворошиловым в Тегеран прибыли Молотов и Берия.
Хотя Тегеран находился далеко от линии фронта, а значительная часть Ирана была оккупирована советскими и английскими войсками, немцы решили осуществить дерзкий террористический акт против Большой Тройки. (Подробнее см.: Ласло Хавас «Покушение на Большую Тройку», М., «Вече», 1999.) Сведения о готовящемся покушении были получены разведками трех стран. Посольства СССР и Великобритании находились вблизи друг от друга, а посольство США – вдали от них. Чтобы избежать переездов через небезопасный город, Сталин пригласил Рузвельта остановиться на территории советского посольства. Выбор посольства СССР, а не Великобритании, как отмечал в своих мемуарах Черчилль, объяснялся тем, что «здание советского посольства было в 3-4 раза больше, чем остальные, и занимало большую территорию, окруженную теперь советскими войсками и полицией». Сначала президент США отклонил это приглашение, но затем, вняв совету А. Гарримана, согласился. Поэтому первая встреча Сталина на Тегеранской конференции состоялась с Рузвельтом. Но она произошла раньше, чем президент США встретился с премьером Великобритании, «к неудовольствию Черчилля», как утверждал А. Гарриман.
Воспоминания В. Бережкова о первой беседе Сталина и Рузвельта свидетельствуют о том, что Сталин продумывал заранее каждую деталь перед началом переговоров. Когда Бережков вошел в комнату, Сталин уже был там. «Сталин медленно прошелся по комнате, вынул из коробки с надписью «Герцеговина флор» папиросу, закурил. Прищурившись, посмотрел на меня, спросил: «Не очень устали с дороги? Готовы переводить? Беседа будет ответственной». «Готов, товарищ Сталин. За ночь в Баку хорошо отдохнул. Чувствую себя нормально», – ответил я. Сталин подошел к столику, положил на него коробку с папиросами. Зажег спичку и раскурил потухшую папиросу. Затем, медленным жестом загасив спичку, указал на диван и сказал: «Здесь, с краю, сяду я. Рузвельта привезут в коляске, пусть он расположится слева от кресла, где будете сидеть вы». «Ясно», – ответил я».
Впрочем, подготовку к двусторонним встречам и заседаниям конференции Сталин начинал еще раньше, но о характере этой подготовки знали лишь прибывший на конференцию Л. П. Берия и штат специалистов по прослушиванию разговоров, включая сына Берии – Серго. Переезд Рузвельта в дом на территории советского посольства позволил советской разведке установить в нескольких комнатах скрытые микрофоны. По словам С.Л. Берии, все разговоры Рузвельта «с Черчиллем происходили именно там. Говорили они между собой обычно перед началом встреч или по их окончании. Какие-то разговоры, естественно, шли между членами делегаций и в часы отдыха. Что касается технологии – обычная запись, только магнитофоны в то время были, конечно, побольше».
Перед началом работы Сталин лично побеседовал с Серго Берией. По его словам, «Сталин поинтересовался, как идет учеба в академии, – вспоминал С. Берия, – и тут же перешел к делу: «Я специально отобрал тебя и еще ряд людей, которые официально нигде не встречаются с иностранцами, потому что то, что я поручаю вам, это неэтичное дело…» Выдержал паузу и подчеркнул: «Да, Серго, это неэтичное дело…» Немного подумав, добавил: «Но я вынужден… Фактически сейчас решается главный вопрос: будут они нам помогать или не будут. Я должен знать все, все нюансы… Я отобрал тебя и других именно для этого. Я выбрал людей, которым верю. Знаю, что вы преданы делу. И вот какая задача стоит лично перед тобой…»
Задача С.Л. Берии и ряда других работников сводилась к тому, чтобы «выбрать из всей многоголосицы именно то, что нужно Сталину…» «Диалоги Рузвельта и Черчилля, начальников штабов обрабатывались в первую очередь, – писал С. Берия. – По утрам, до начала заседаний, я шел к Сталину. Основной текст, который я ему докладывал, был небольшим по объему, всего несколько страничек. Это было именно то, что его интересовало. Сами материалы были переведены на русский, но Сталин заставлял нас всегда иметь под рукой и английский текст. В течение часа-полутора ежедневно он работал только с нами. Это была своеобразная подготовка к очередной встрече с Рузвельтом и Черчиллем. Он вообще очень тщательно готовился к любому разговору. У него была справка по любому обсуждаемому вопросу и владел предметом разговора досконально. Вспоминаю, как он читал русский текст и то и дело спрашивал: «Убежденно сказал или сомневается? Как думаешь? А здесь? Как чувствуешь? Пойдет на уступки? А на этом будет настаивать?» Без английского текста, собственных пометок, конечно, на все эти вопросы при всем желании не ответишь. Поэтому работали серьезно. Учитывали и тот же тембр голоса, и интонацию. Разумеется, такое участие в работе конференции было негласным. Видимо, о том, чем мы занимались в Тегеране, кроме Сталина, мало кто знал».
Очевидно, что и к своей первой встрече с Рузвельтом Сталин подготовился подобным же образом. По словам Бережкова, перед самым началом встречи «Сталин снова стал прохаживаться по комнате, погрузившись в размышления. Через несколько минут дверь открылась, и слуга-филиппинец вкатил коляску, в которой, тяжело опираясь на подлокотники, сидел улыбающийся Рузвельт. «Хэлло, маршал Сталин, – бодро произнес он, протягивая руку. – Я, кажется, немного опоздал, прошу прощения». «Нет, вы как раз вовремя, – возразил Сталин. – Это я пришел раньше. Мой долг хозяина к этому обязывает, все-таки вы у нас в гостях, можно сказать, на советской территории…» «Я протестую, – рассмеялся Рузвельт. – Мы твердо условились встретиться на нейтральной территории. К тому же тут моя резиденция. Это вы мой гость». – «Не будем спорить, лучше скажите, хорошо ли вы здесь устроились, господин президент. Может быть, что требуется?» – «Нет, благодарю, все в порядке. Я чувствую себя как дома». Эта долгожданная встреча началась с обмена любезностями и замечаний о знаменитой сталинской трубке, вреде курения и необходимости слушать советы врачей, пока Сталин не спросил: «У вас есть предложения по поводу повестки дня сегодняшней беседы?» На это Рузвельт ответил: «Не думаю, что нам следует сейчас четко очерчивать круг вопросов, которые мы могли бы обсудить. Просто можно было бы ограничиться общим обменом мнениями относительно нынешней обстановки и перспектив на будущее».