Pasternak

Спустился. Чужая квартира попахивала тухлой сладостью. Заглянул в комнату, увидел гроб на столе. Над гробом желтым носом возвышалась старуха. Василек недоумевал. Чего здесь страшного — просто уснула. Поволок стул, чтобы взглянуть сверху.

Не успел, в дверь позвонили. Вошел бородатый дядька, мама шепотом сказала — священник, весь в черном, принес запахи, от которых и тухлость, и сладость совсем дурманящими сделались.

Соседки бросились к столу, и Васильку показалось, что сейчас они примутся жрать мертвую, как холодец из корыта. Вокруг гроба зажгли свечи. На улице был ясный день и, чтобы именинные огоньки виднее пламенели, на окнах шторы задернули. Сделалось в комнате сумеречно. Священник что-то нараспев бормотать начал, соседки от этих слов заплакали, и Васильку тоже стало страшно. Потом гроб со старухой закрыли, снесли вниз, в автобус задвинули и повезли за город, на кладбище. Там испугался еще больше — земля за оградой будто ощетинилась крестами.

Прошли между могилами к вырытой яме. Под нестройный плач гроб на веревках опустили, два работника быстро закидали землей и воткнули в могилу железный крест с табличкой. Шаткий, он сразу накренился, будто хотел спрятавшегося за женщин Василька получше разглядеть.

— Не бойся его, — улыбнулся черный священник, показывая на крест, — он символ вечной жизни.

Конечно, Василек не поверил. Как может крест нести жизнь, если под ним только покойники и лежат!

Дедушка священников недолюбливает. Особенно тех, которые церкви свои в катакомбах прячут — подвальники. Живут под землей как крысы. А те, что в лесу, — то лесные. Хуже зверей. И над заграничными попами дедушка смеется — евон-глисты и баб-тиски! Стыдные названия. Он много чего про них объяснил, такое, что в школе на уроках не рассказывали.

Сотни лет морочат людям головы своими сказками, а они, сказки эти, злые, страшные, все про смерть и ад, где людей, что слушать их не хотели, в огне вечно жгут.

Есть еще, правда, и рай, куда угождавшие священникам люди попадают. Уж как они рай свой расписывают!

— Всегда тепло, растут кипарисы и виноград, на них попугаи райские выпевают песни, пища — одни фрукты, а ангелы с архангелами веселят души праведных, анекдоты свои божественные рассказывают, — смеется дедушка.

В рай такой совершенно не хочется. Просто очень уж Крым напоминает. Побывал там однажды Василек. Две недели в доме отдыха. Не понравилось ужасно. Жарища, песок, растут всюду какие-то елки, вода в море соленая. В столовой еда по графику, и невкусная. От фруктов понос. Вечером после ужина развлекательная программа. Таскали насильно родители туда Василька. Сначала дядька на сцене отдыхающих веселил, пел под баян, потом, как стемнело, скучный фильм показывали. Еле дождался, когда к дедушке в деревню отвезли — от Крыма отдохнуть.

Это что, в рай просто так и не попадешь… Ранние попы говорили, что рай окружен огненной рекой, плавают по ней ангелы на кораблях и всех грешников, что брода ищут, в реке топят. А потом говорили, что рай над облаками.

Никакого на самом деле там рая нет. И ада подземного тоже нет. Злые выдумки. Часть попы сами придумали, а остальное взяли из колдовства пустынных людей — жидов.

Василек на каникулы приехал, а через несколько дней в соседней деревне председатель лесхоза умер. Он с дедушкой когда-то вместе воевал. Дедушка на похороны собрался, предложил с собой и Василька взять, а тому сознаться стыдно, что мертвых боится. Ничего не сказал. Пошли. Дорога близкая, если полями идти, меньше часа будет.

Поначалу Василек бодрился, на кузнечиков вовсю охотился, а как село увидел, оробел. Дедушка остановился и спросил:

— Чего ты испугался, Васька?

— Покойника, — тихо ответил.

— Покойника, это как? — задал неожиданный вопрос дедушка.

И не знает Василек, что сказать.

— Ну, лежит такой, с закрытыми глазами и не шевелится.

— Это ты мне спящего человека расписываешь. Ты про мертвого давай говори.

Совсем запутался Василек, молчит.

Дедушка погладил по голове.

— Умерший — то же самое, что и уснувший. Помнишь, мы с тобой с рыбалки вернулись и что бабушка нам сказала: «Рыба у вас уже уснула». Понимаешь, о чем я? Уснула, а не умерла. Так и человек, и все остальное не умирает, а засыпает до смерти…

За разговором и поле кончилось. Раскинулось село. У председателя дом издалека видно, высокий, бревенчатый, вокруг дома плетень, вьюном поросший, горшки на нем висят, сушатся, и петух важно выхаживает. Двор просторный, куры мечутся, пес из будки приветливо тявкнул, хвостом завилял — знает дедушку.

Навстречу вышла пожилая женщина, Васильку улыбнулась.

— Ты, верно, Вася, а меня бабой Анисьей звать. Будем знакомы.

Отдельно кивнула деду:

— Улыбок тебе, Мокар Васильевич… Проходи, мой-то Степа, поди, заждался тебя. Иди, проведай его, он отдохнуть прилег… — Вот, Мокар, надоело, сказывает, ему в старой хате жить, в новую переселиться хочет!

Зашли в дом. Людей много, молодые, старые. Не плачут, свечей не жгут, говорят громко, смеются даже. Слова — «смерть» и «похороны» не произносят. Василек по сторонам смотрит, примечает, где покойник. Увидел.

Дедушка со всеми поздоровался, к лавке подошел, хлопнул лежащего на лавке покойника по плечу:

— Ну, здорово, Степан, как живешь-поживаешь. Я к тебе пришел помочь новую хату выстроить.

Баба Анисья Василька рукой поманила:

— Идем со мной, — достала из фартука леденец на палочке. В другую комнату отвела, к своим внукам посадила: «Поиграйте», — а сама шить принялась.

Но разве усидишь на месте, когда такое. Похороны оказались непростым делом. Умершего надо настоящим покойником сделать. Наперво одежду живых людей с него снять и тело обмыть, чтобы все человеческое от него отлипло. Все это баба Анисья пояснила. И еще сказала, что живым людям купаться нужно всегда с особой осторожностью. Недоглядишь, и дух из тела вымоешь. Так бывает, войдет в баню человек, а через час другим выходит, вроде как пустым наполовину, а то и вовсе на полке лежать останется — помер от пустоты, вытек дух вместе с водою. Но это баба Анисья пошутила.

Вынесли голого деда Степана на двор, в кадку поставили как деревце, ополоснули из ведра, намылили, еще раз ополоснули, насухо вытерли и обратно в дом занесли, а все, что от мытья осталось — мыла кусок, полотенце, — в мешочек собрали.

— Зачем? — спрашивает Василек.

Баба Анисья опять пришла на помощь. Все, что после обмывания остается, на лекарство домашнему скоту идет. А вот воду из-под покойника надо в раздельную канаву сливать. Раздельной она зовется потому, что вода по ней из нашего мира прямиком к мертвым утекает, — так в старину говаривали.

Положили покойника на лавку, а шитье у бабы Анисьи уже готово. Обмытого надо в одежду мертвых обрядить. Шьется она по-особому, без узлов, иголкой от себя и левой рукой, иначе покойник будет по ночам приходить и уводить с собой людей, у которых так же сшита одежда.

Василек не заметил, как стемнело. Думал, домой, к бабушке пойдут. Выяснилось — нет, остаются на покойницкую вечорницу. По народной традиции надо целую ночь возле умершего провести, чтобы ему не скучно было.

Это не страшно совсем. Даже наоборот, весело. Народу много. Всюду свет горит. Телевизор включили. Едят, выпивают. Покойника не забывают, тоже рюмку наливают, затеяли в «дурачки» играть, сдали и ему, только кто-нибудь карты за него открывает. Потом анекдоты рассказывать стали. Разные. Про чукчу, про француза, американца и русского. Про заику было очень смешно. Приходит заика в булочную и говорит: «Дайте п-пожалуйста, б-батон и п-половинку с-серого х-х-х-х… хуй с н-ним, еще один б-батон!»

Песни фронтовые запели. Василек тоже спел, что в школе на уроке музыки разучивали: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…» Ему все похлопали.

Устал. Начал носом поклевывать, баба Анисья спать его отвела. Проснулся, солнце вовсю в небе палит. Выбежал на двор. Похороны своим чередом идут, без черного священника и тесного гроба.