Записки президента

Вышел указ Янаева о чрезвычайном положении в Москве. Это означает введение комендантского часа.

Все ждут пресс-конференцию ГКЧП.

Эти сообщения непрерывным потоком поступали в Белый дом. Не знаю, как скоро гэкачеписты поняли характер событий, происходящих в столице. Думаю, что не сразу. Но если бы они осознали все это раньше, развитие путча, возможно, пошло бы по более крутому сценарию.

Боевая техника, хлынувшая в город, не «успокоила», не заморозила, не парализовала обстановку, а, напротив, заставила вспыхнуть народное возмущение.

К вечеру этого дня оно выльется в организацию стихийной обороны Белого дома. А пока возводят баррикады, толкают руками пустые троллейбусы, пригоняют грузовики, произносят речи, обрушивают шквал сообщений на редакции газет, на радио.

Видимо, у русских связан с Москвой какой-то особый комплекс. Её постоянно ругают, поносят, но при этом очень любят. Угроза безопасности Москвы всеми была воспринята как угроза именно национальной, российской безопасности. Как попытка замахнуться на какую-то национальную святыню. В умах людей, нормально думающих и чувствующих, в тот день произошла как бы личная национально-освободительная

революция. Советская империя окончательно отделилась от образа Родины. Россия — от СССР. Особенно это касается офицеров и солдат, для которых этот день стал тяжелейшим моральным испытанием.

Люди прекрасно понимали, что «скинули Горбачёва». И в общем-то эта информация вызывала противоречивые мнения. Неудавшиеся реформы генсека, его длинные и не очень внятные речи многим уже надоели. Значительное количество людей выступало за твёрдую власть, часть общества была недовольна нестабильностью и неуверенностью, которую принесла демократизация.

На этом и строился расчёт аналитиков КГБ, разрабатывавших сценарий путча.

В таких острых неоднозначных ситуациях большую роль играют вроде бы второстепенные детали, психологический фактор.

У ГКЧП не было не только «внутреннего» лидера, о чем я уже говорил выше, но и, на худой конец, «внешнего», «представительского». Фигура самого Крючкова вызывала мрачные ассоциации со сталинскими репрессиями. Маршал Язов на гражданскую роль не годился. Павлов за короткое время осточертел народу непопулярными мерами — жестоким обменом купюр и ценовой реформой. Хитрый и лицемерный Лукьянов тоже не вызывал положительных эмоций — слишком холодная, расчётливая личность.

…Возможно, на роль «первого лица» надо было выдвинуть какую-то новую для людей фигуру, например, Бакланова. Но путчисты, побоявшись нарушить конституцию, выпихнули вперёд вице-президента Янаева, надеясь на его напор и самоуверенность. Понадеялись зря.

При всем сложном отношении к Горбачёву, неопределённость его судьбы за один час сумела поднять рейтинг президента больше, чем за все годы реформ. Президент СССР превратился в глазах народа в невинную (возможно, уже и «невинно убиенную») жертву.

И, наконец, всех разозлили танки и бронетехника, бестолково и неуклюже перемещавшиеся по Москве. Боевая техника, стоявшая на улицах, как говорится, «для мебели», вызвала гневный протест людей. Социальная база чрезвычайного положения убывала с каждой минутой.

Ещё одной причиной фиаско гэкачепистов, несомненно, была коллективная ответственность, а вернее, безответственность за происходящие события.

Ночное сборище в Кремле накануне имело бы смысл, если бы Горбачёва смогли заставить «отречься от престола», официально сложить с себя полномочия президента. Но, поскольку делегация вернулась из Крыма ни с чем (что можно было предположить заранее), сбор всех высших руководителей страны, многие из которых экстренно были вызваны из домов отдыха и санаториев, имел совершенно другой подтекст. Его смыслом стала круговая порука, оглядка на соседа. Осторожная согласованность всех действий. И как следствие — отсутствие мотора, «центра нападения» в команде заговорщиков.

ГКЧП действовал по старой, проверенной схеме брежневского (а не горбачевского) Политбюро ЦК КПСС — номинальный представительский лидер, реально сильные теневые фигуры, сложная закулисная борьба.

Отсутствие «автора», безличность решений ГКЧП по идее должны были, как в застойные годы, внушить населению священный трепет, восприниматься как железная воля судьбы. Но за годы горбачевской перестройки многое в народной психологии изменилось. Люди привыкли к тому, что у нас появились личности. В том числе личность руководителя. Плохая ли, хорошая, но — личность. И не одна. Вокруг Горбачёва возникло достаточно много ярких фигур.

«Коллективность» принимаемых решений, «брежневский» стиль работы — группка высших начальников принимает решения, а ретивые исполнители их исполняют — сослужили Крючкову и его товарищам худую службу.

И самое главное — ощущение неуверенности, пронизывающее всю цепь вроде бы суперрешительных действий.

В самом Белом доме в эти часы кипела работа, на первый взгляд носившая довольно хаотичный характер.

Первым событием этого дня для нас, как я уже сказал, стало принятие обращения к народу России и первый указ президента России. Эти документы мы могли направить в другие города, разумеется, только по телефону и телефаксу. Телефонная связь, как правительственная, так и городская, то включалась, то выключалась.

Очень мужественно проявили себя журналисты. Их в Белом доме было множество — с диктофонами, видеокамерами, фотоаппаратурой. Они прорывались сквозь самые неприступные двери, терпеливо дожидались интервью, да и просто вступали в ряды нашего «народного ополчения».

Журналисты, одержимо занятые своим делом, причём, насколько я понимаю, не столько из-за денег, а просто из присущего всем представителям этой профессии неукротимого азарта, всегда действуют на меня успокаивающе. Понятно, что под видом журналиста в Белый дом мог попасть и агент КГБ, и провокатор. Тем не менее на всех этажах здания ходили и бегали самые разные люди, и удержать этот поток было практически невозможно. К нам шли и шли, прорываясь сквозь все кордоны — шли депутаты, представители партий и движений, шли военные, шли люди, предлагавшие разную помощь — организацию охраны, деньги, продукты, медикаменты, технику и прочее.

Весь этот поток надо было как-то направлять и регулировать. Роли у нас распределились следующим образом. В кабинете у Бурбулиса был «общественно-политический» штаб, куда заходили всякие известные люди, куда журналисты приносили новости и слухи, и по этим данным выстраивались все новые и новые концепции развития событий.

Координировать работу военных я назначил генерала, председателя парламентского комитета по военной реформе Константина Ивановича Кобеца. Он собирал у себя военных, они мудрили над планом здания, по своим каналам пытались узнать, какие части задействованы в этом грандиозном военно-политическом параде, вырабатывали план действий в случае возможного штурма.

Руцкой руководил обороной Белого дома, занимался «общественностью», то есть той массой людей, которые начали скапливаться — у здания уже с утра, и нашими «боевыми силами» — президентской охраной, небольшим подразделением милиции, а также добровольцами из числа бывших офицеров, профессиональных охранников и прочих бойцов. В основном эта деятельность заключалась в организации митингов, «живых цепей», проверке постов и составлении инструкций безопасности типа: «…при атаке Белого дома слезоточивым и нервно-паралитическим газом намочите платок и прижмите его к лицу…»

Я понимал, что вся эта деятельность носит несколько иллюзорный или, по крайней мере, малопрофессиональный характер.

Но час проходил за часом, и становилось ясно, что ГКЧП находится в растерянности. Мощная народная поддержка Белого дома делала все более и более невозможным тот молниеносный путч, который задумали в Кремле.

Второй нашей политической акцией стал меморандум на имя Лукьянова, в котором мы сформулировали наши требования к главе союзного парламента: дать правдивую информацию о состоянии здоровья и местонахождении Горбачёва, немедленно созвать сессию Верховного Совета СССР и дать правовую оценку чрезвычайному положению, отменить приказы незаконного ГКЧП.