Страница 55 из 69
Вчера я заходил к знакомому пчеловоду. Ульи пока во дворе, но хозяин рад: есть напрыск. Это значит, что в рамках, на донышках малых бочат оттянутой, готовой вощины появились первые золотистые капли свежего меда.
А яблоня наша с каждым днем хорошеет, прибавляя и прибавляя цвета. Бело-розовое звенящее облако, душистое в пору утреннюю, росную. И много нераскрытых розовых бутонов, значит, всю неделю будет цвести, а потом еще доцветать. И пчелы будут звенеть. И соседи будут глядеть, радоваться, говорить с улыбкой:
– С яблочками нынче будем, Петрович.
Просто – соседи
Когда-то, в годы теперь уже давние, молодые, по приказу главной хозяйки нашего двора и дома, ныне покойной Анны Алексеевны, или тети Нюры, ладил я невеликий сарайчик, прилепив его к сараю большому, где хранилось много добра и хлама. Последний, по словам тети Нюры: «Еще сгодится. А вам бы все выкидывать, богатые стали…»
Хозяйка указала размер нового строенья, хотя показывать было особенно нечего: дровник должен был влепиться между большим сараем и базком для кур.
Два дня я работал: поставил каркас, стропила, стены поднял, накрывал уже почти готовое строенье. И тут тетя Нюра наконец углядела исход трудов моих и подступила с претензией:
– Ты чего делаешь?
– Крышу крою.
– Нет, – решительно заявила она. – Неправильно делаешь. У тебя скат получается к соседям, к Пане.
– Ну и что?
– А то, что дождь пойдет и вся вода будет стекать к Пане во двор. А у них там погреб.
Сдался я не сразу.
– Крыша двускатная, – возражал я. – К нам во двор и к ним во двор. Пополам. Да у нас и дождей столько бывает…
– Нет, – на своем стояла тетя Нюра. – Сколько ни бывает, а осенью льет, зимой. Нельзя. Там у них погреб. Это не по-соседски.
Последний резон был самым веским. Вздохнул я и стал переделывать стропила и дровник накрыл так, чтобы при дожде вся вода стекала к нам во двор, никого и ничего не тревожа.
И это было правильно, по-соседски. Спасибо тете Нюре за урок.
Прошло время. Умерли наши добрые соседи: тетя Паня и супруг ее – Петр Семенович. А потом и тетя Нюра за ними ушла. В старом доме мы стали жить только в летнюю пору, приезжая из города к земле, зелени, свежему воздуху.
И вот как-то весной приехали и видим, что новые наши соседи построили кирпичный свинарник с выгульным базом, расположив его подальше от своего жилья, а у нас, как говорится, под самым носом, не продохнешь.
Увидел я новую соседку, говорю ей, с намеком:
– Новая ферма у вас.
– Решили свиней водить, – объяснила соседка. – Мясо на базаре дорогое. А у нас на хуторе родня живет, зернецом помогут.
– Пахнет… – сказал я, шумно принюхиваясь.
Соседка кое-что поняла.
– Свое дерьмо не воняет, – ответила она, заканчивая разговор.
Свое, может, и не воняет, а вот чужое… Свинарник-то соседи поставили от своего дома и от своей летней кухни подальше, а у нас – под носом. Мама моя потом сказала со вздохом:
– Себе – мясо, а нам – вонь.
Конечно же, можно позвонить и вызвать санитарного врача, соседей оштрафуют и заставят убрать свинарник, перенести его в другое место, подалее. Можно-то можно…
Но привыкли к иному.
Александру Павловну Саломатину я помню: рослая, тучноватая, пожилая. Она гостила у нас в Калаче в мою взрослую пору. Тетю Нюру и маму величала ласково: «Нюрочка… Тосенька…» Никакая не родня, а всего лишь соседка в далеком поселке Бурлю-Тюбе, в годы теперь уже тоже такие далекие: конец тридцатых и начало сороковых. Саломатины не были ссыльными. Глава семьи работал капитаном парохода на Балхаше. Подрастали двое сыновей: Павлик и Володя. Александра Павловна домохозяйничала, подрабатывала шитьем, слывя хорошей портнихой.
А наше семейство – «враги народа», высланные из Хабаровска в пустыню. Но в 1938 году дядю Петю опять арестовывают, как японского шпиона, засланного с понятными целями. (За одни только сутки семь эшелонов с такими «шпионами» и их семьями было отправлено из Хабаровска в Казахстан. Но речь сейчас о другом.)
Дядю Петю арестовали, отправили в алма-атинскую тюрьму. Тетю Нюру в тот же день уволили из детского сада, где она работала уборщицей. Причина понятная: жена «врага народа», может «диверсию совершить». На работу никуда не берут. Чем жить? Чем кормиться? Сыну Славочке – девять лет.
Выручила, а точнее – спасла, соседка, Александра Павловна Саломатина, тетя Шура. Она ведь портнихой была, сказала: «Будешь мне помогать». Тетя Нюра потом вспоминала: «Петли обметываю, пуговицы пришиваю. Где простое, шью, прострачиваю. Шура подскажет, я делаю. И она каждый день мне деньги платила, целых три года. Так мы и выжили. А потом в сорок первом Петю выпустили, и мы переехали в Или».
Или – это крошечный поселок и железнодорожный разъезд на берегу реки Или, там же, в казахской пустыне. Это уже 1942-й. В далекой памяти, но что-то всплывает. Мы жили в деревянном бараке с длинным общим коридором. У каждой семьи – по комнате. Нас пятеро: тетя Нюра, мама, Слава учился в школе, я в детский сад ли, ясли ходил, и дядя Петя, который отбыл трехлетний лагерный срок и принят был на работу, по «недосмотру», но сразу же уволен, как «враг народа». Комнату в бараке мы успели занять, правда, жили в ней очень недолго. Из барака нас выгнали тоже как «врагов». Старшие потом вспоминали и говорили, что это я виноват. Мой туалетный, простите, горшок стоял в общем коридоре, возле двери. Там я, при нужде, и восседал. А напротив, на таком же горшке – сынишка стрелка из военизированной охраны. И чего-то мы не поделили: рев, крик – и у соседа оказался горшок перевернутым. Стрелок подал рапорт: «враги народа», «возможность диверсий». Нас выселили: «в течение 48 часов». А куда идти? Крошечный поселок забит приезжим народом: высланные поляки, эвакуированные евреи, ссыльные, вроде нас, «враги народа». Тем более без денег и без нажитка. Дядя Петя оказался в больнице: у него горлом кровь пошла, делали операцию на желудке. И тут – выселение. На самом краю поселка стояла разваленная саманная хатка с двумя стенами и без крыши. Там мы и стали жить, кое-как приспособив ее. Тети-Нюриным рукам спасибо.
Но речь – об ином. В эту землянку привезли дядю Петю из больницы. Сделали ему операцию на желудке и отпустили. Тетя Нюра его привезла со станции на ручной тележке. Он не мог даже встать и конечно бы умер, ведь на всю семью нам полагалось – по карточкам: одна мамина «пайка» хлеба «для служащих» – 250 граммов, тети-Нюрина – 150 граммов, как «надомному работнику артели инвалидов» (за сутки надо было связать на спицах одну пару варежек для красноармейцев), а мне да брату Славе, кажется, ничего не полагалось. Да и тех хлебных «паек», законных, по карточкам, порой просто не выдавали. День, и другой, и третий, и даже неделю. Не дают, и все. Как хочешь живи.
Дядю Петю спасли Саломатины. Они увезли его в Бурлю-Тюбе, поселили в своем доме. «У нас рыбы много, – сказали они. – И карточки хорошие». Глава семейства был капитаном парохода, а тетя Шура к тому времени устроилась работать продавщицей.
Дядя Петя выжил и вернулся домой уже на своих ногах; на работу его так и не взяли до 1944 года, потому что «враг». Но это опять о другом.
Повторю: Саломатины не были нам родственниками, всего лишь – соседи. А спасли за короткое время дважды, не побоявшись за себя и детей. «Врагов народа» спасали. А времена были жесткие. Какой-нибудь донос – и всё, конец известный.
К сожалению, и к добрым людям не всегда судьба милосердна. «Здравствуйте дорогие друзья Анна Алексеевна Петр Григорьевич Тосинька Славочка и Боренька. Хочу с вами поделиться своим горем и потерей. Проклятые убили моего дорогого сыночка Павлика. Ему исполнилось 20 лет 3 месяца. Как тяжело пережить такой удар. Было у меня их трое, а сейчас остался один Вова, а что будет с ним… Вова в школе пехотной в городе Каты-Курган Самаркандской области… Ну дорогие друзья я своим поделилась горем дальше писать не могу…»