Вепрь

— Колонизация чужого организма? — усмехнулся я. — Здесь адский дух. Здесь адом пахнет.

Мое замечание нимало его не тронуло.

— До известного срока ничего сверхъестественного мне добиться не удавалось. Однако соображения были. Были соображения. И вот, изучая как-то в таежных краях нравы и обычаи телеутов…

Монолог Белявского нежданно-негаданно был прерван громкой нецензурной бранью, и сразу ударила длинная автоматная очередь. Михаил Андреевич поморщился. Я — насторожился. Сначала я увидел только Анастасию Андреевну на фоне широченной спины лесничего. Филя пятился, вытесняя Настю из смежной комнаты обратно в операционную. Примерно на уровне его плеча метался затылок Семена. Вся группа ввалилась в помещение и дружно отпрянула от двери.

— Где генерал?! — разорялся в "английском клубе" невесть откуда взявшийся Тимоха. — Где этот убийца и белом халате?! Прострочу гада, как выкройку!

Ударяясь о косяки, он шагнул в многолюдное хирургическое помещение. Ствол его ППШ, будто нос ищейки, обнюхал всю комнату и остановился на Белявском.

В мутных глазах Тимофея, должно быть, встали кровавые мальчики, когда он уговорил четвертную бутыль Гаврилы Степановича. И поскольку все было выпито, мальчики, должно быть, потребовали компенсации за нанесенный ущерб.

— Я тебя понял, гнида! — заорал рядовой танкист на зоотехника, дымившего сигарой в кресле. — Я понял тебя, Паскевич! Обрати внимание!

События последних суток менялись так стремительно, что я уже чувствовал себя героем какого-то очередного советского вестерна вроде "Неуловимые мстители возвращаются".

— Я его понял, — дружелюбно обратился ко мне Тимоха.

И, прежде чем Филя отобрал у него автомат, очередь прошила белую грудь академика. Отскочившая от моего паха гильза вывела меня из оцепенения. Между братьями и лесничим вспыхнула рукопашная схватка. Рядом, уронив сигару, бился в агонии естествоиспытатель Белявский. Сунув безучастной Анастасии Андреевне сверток с мальчиком, я бросился к академику.

— Ключи… От сейфа… В кармане… — слова из него выдавливались, как рвотные позывы. — Сыворотка… Адаптации… Там!

С последним восклицанием из горла академика хлынула кровь, а подбородок, недавно еще такой заносчивый, упав на грудь, склонился перед смертью.

Была бы на мне шапка, я все равно не снял бы ее перед этим страшным человеком. Вместо этого я украдкой бросил взгляд на односельчан. В пылу схватки никто не обращал на меня внимания. Поспешно я обшарил покойного и нащупал в кармане его брюк связку ключей.

— Настя! — Спрятав ключи, я вернулся к отрешенной моей невесте. — Отнеси Захарку домой. Не к нам домой. К Алексею Петровичу. Вернусь, как все закончу.

Глядя сквозь меня, она молча кивнула. Между тем коллективная потасовка закончилась победой здравого смысла над его отклонениями.

— Двое на одного, да? — брызгал слюной Тимоха, надежно скрученный сержантскими подтяжками.

— Семен, — обратился я к сержанту, — здесь должен быть выход прямо в усадьбу.

Потеряв непосредственное командование, сметливый подручный генерала сразу и добровольно сдался в плен. Его глаза смотрели на меня подобострастно, выражая готовность исполнить любые приказы. У меня сложилось впечатление, что попроси я его утопить Тимофея в той же проруби, в которой он давеча сам так желал утопить меня, он сделал бы это не задумываясь.

— Так точно! — доложил он молодцевато. — Есть такой выход! Из соседнего расположения в будку выходит!

— В какую будку?

— Так точно! — развернул он свой рапорт, словно знамя полка. — В киномеханическую будку путем поднятия крыльев железного филина изнутри, а снаружи — путем давления на кнопку, замаскированную под чернильный прибор!

Прибор я вспомнил. Имелся такой прибор в будке. Обычный латунный прибор с двумя чернильными емкостями, припаянный к поверхности металлического углового стола. Кнопка, открывавшая люк в тамбур лаборатории Белявского была, как узнал я вскорости, затоплена красными чернилами, а контактный провод, очевидно, проходил сквозь одну из полых ножек. Чуждый анималистическим изыскам, Паскевич велел демонтировать в перестроенной усадьбе вызывающего хорька и заменил его демократичной чернильницей. Можно, допустим, в лабораторию спуститься, а можно и акт сдачи-приема очередной кинокомедии подписать.

— Где дневники Гаврилы Степановича? — продолжил я дознание.

— В аптечке.

— В аптечке?!

— Так точно! — отрапортовал сержант. — Иуда Паскевич в настенной аптечке своего вертепа их замуровал! Хотел скрыть правду на глазах у свидетеля.

Ну и тип! Я глянул на сержанта с новым интересом, вызванным диковинной многогранностью его запутанной натуры.

— Проводи Анастасию Андреевну с ребенком к Реброву-Белявскому. От него позвони в район и вызови оперативников. Доложишь по всей форме, что и как. Чистосердечное признание не забудь подготовить, — перечислил я Семену поручения.

— Уже! — почему-то обрадовался сержант.

— Что уже?

— Числом девять заготовил!

— Он как напьется, так и давай чистосердечные писать, — заплетающимся языком перевел Тимоха братское донесение. — Я его в погребе запирал до похмелья.

Тут же вспомнилось мне, как хихикал Сорокин по поводу сержанта, запираемого родным братом в собственной холодной. "Да уж! — подумал я. — Не согрешишь — не покаешься! Отчего только именно русский мужик вооружился этой иезуитской поговоркой, объясняющей причину безобразного своего поведения жаждой извиниться за что-нибудь перед Господом?!"

— Ладно. — Я посмотрел на Филины часы. — С Богом. Филимон, не сочти за труд и пригляди-ка за экипажем, чтобы он не сбился с намеченного курса.

Филя, с автоматом и карабином на одном плече, кивнул и, бережно обняв Анастасию Андреевну, покинул следом за братьями комнату мертвых.

Ольга Петровна

В дом на окраине я вернулся под утро, падая с ног от усталости. Мое второе дыхание давно уж иссякло, да и третье, наверное, тоже. Осмотр ветеринарной станции отнял у меня гораздо больше времени, чем я предполагал. Гостиная зоотехника, выдержанная в английском духе, имела еще тройку неприметных и симметрично расположенных дверей, помимо той, что вела в "мертвецкую". Одна запустила меня в службы: кухню, ванную комнату с газовой колонкой, туалет городского типа и даже миниатюрный спортзал с импортным тренажером и атлетическими снарядами. Кухня была оборудована двухкамерным финским холодильником, доверху начиненным всевозможными продуктами из того праздничного набора, каким обыкновенно поощряются министерские желудки, соковыжималкой, тостером, стреляющим поджаренными гренками, и прочей бытовой техникой, призванной обеспечить неприхотливому отшельнику максимальный комфорт.

— Положим! — Я обнюхал непочатый жезл финского сервелата и с сожалением вернул его на холодильную полку. — Положим, аскетизм хирурга такая же фикция, как и знаменитая скромность Вождя! Оговорил я зоотехника! Паскевич, может, и давился сухими крупами, но — не Белявский!

Лично я воспользовался кофеваркой. Смолотый до моего появления кофе источал в жестяном цилиндре загадочного "Юлиуса" чудный аромат. "Не проходите мимо!" — сказал я себе и не прошел. Не прошел я и мимо туалета со всеми удобствами. После зимы, проведенной в Пустырях, я откровенно скучал по достижениям цивилизации, пусть хотя бы и в форме унитаза. Посетив ванную комнату, я ограничился умыванием физиономии холодной водой. Все перечисленные процедуры бодрости мне не добавили, но помогли сохранить остаток сил. Особо я не суетился. По моему разумению, лихие оперативники из района сюда и носа не сунут прежде лубянских мудрецов. Московский же десант, при всей его расторопности, быстрей, чем за три часа, добраться до секретной лаборатории не мог даже на вертолете.

Следующим объектом в моей экскурсии по местам трудовой славы академика Белявского был его дортуар, как некогда звались опочивальни в закрытых учебных заведениях. Более закрытого заведения, нежели эти апартаменты, лично я не посещал. Что до того, учебное оно иль не учебное, замечу сразу: науку страсти нежной там, безусловно, когда-то преподавали. На тумбочке из карельской березы у кровати под балдахином я сразу заметил фотоснимок удивительной красавицы. Поначалу мне показалось, что это моя Настя. Но нет, женщина в золоченой рамочке при ближайшем рассмотрении оказалась старше, с чуть более грубыми чертами. Во взоре ее запечатлелась какая-то неутолимая похоть. Так она, по крайней мере, смотрела в объектив. Догадавшись, что это не кто иная как матушка Анастасии Андреевны, я хотел было забрать фотоснимок, но передумал. После вручения Насте его все равно невозможно было бы склеить.