Страница 3 из 11
— Я ровным счётом ничего не знаю об этом Челленджере. Помню только его имя в связи с судебным процессом об избиении Бланделла, — сказал я.
— Кое-какие сведения у меня найдутся, мистер Мелоун. В своё время я интересовался этим субъектом. — Он вынул из ящика лист бумаги. — Вот вкратце, что о нём известно: «Челленджер Джордж Эдуард. Родился в Ларгсе в 1863 году. Образование: школа в Ларгсе, Эдинбургский университет. В 1892 году — ассистент Британского музея. В 1893 году — помощник хранителя отдела в Музее сравнительной антропологии. В том же году покинул это место, обменявшись ядовитыми письмами с директором музея. Удостоен медали за научные исследования в области зоологии. Член иностранных обществ…» Ну, тут следует длиннейшее перечисление, строк на десять петита: Бельгийское общество, Американская академия, Ла-Плата и так далее, экс-президент Палеонтологического общества, Британская ассоциация и тому подобное. «Печатные труды: «К вопросу о строении черепа калмыков», «Очерки эволюции позвоночных» и множество статей, в том числе «Ложная теория Вейсмана», вызвавшая горячие споры на Венском зоологическом конгрессе. Любимые развлечения: пешеходные прогулки, альпинизм. Адрес: Энмор-Парк, Кенсингтон.» Вот, возьмите это с собой. Сегодня я вам больше ничем не могу помочь.
Я спрятал листок в карман и, увидев, что вместо краснощёкой физиономии Мак-Ардла на меня смотрит его розовая лысина, сказал:
— Одну минутку, сэр. Мне не совсем ясно, по какому вопросу нужно взять интервью у этого джентльмена. Что он такое совершил?
Глазам моим снова предстала краснощёкая физиономия.
— Что он совершил? Два года назад отправился один в экспедицию в Южную Америку. Вернулся оттуда в прошлом году. В Южной Америке побывал, несомненно, однако указать точно, где именно, отказывается. Начал было весьма туманно излагать свои приключения, но после первой же придирки как воды в рот набрал. Произошли, по-видимому, какие-то чудеса, если только он не преподносит нам грандиозную ложь, что, кстати сказать, более чем вероятно. Ссылается на испорченные фотографии, как утверждают — фальсифицированные. Довели человека до того, что он стал буквально кидаться на всех, кто обращается к нему с вопросами, и уже не одного репортёра спустил с лестницы. На мой взгляд, это просто-напросто опасный маньяк, возомнивший себя великим учёным и к тому же способный на человекоубийство. Вот с кем вам придётся иметь дело, мистер Мелоун. А теперь марш отсюда и постарайтесь выжать из него всё, что можно. Вы человек взрослый и сумеете постоять за себя. В конце концов риск не так уж велик, принимая во внимание закон об ответственности работодателей.
Ухмыляющаяся красная физиономия снова скрылась у меня из глаз, и я увидел розовый овал, окаймлённый рыжеватым пушком. Наша беседа была закончена.
Я отправился в свой клуб «Дикарь», но по дороге остановился у парапета Адельфи-Террас и в раздумье долго смотрел вниз на тёмную, подёрнутую радужными масляными разводами реку. На свежем воздухе мне всегда приходят в голову здравые, ясные мысли. Я вынул лист бумаги с перечнем всех подвигов профессора Челленджера и пробежал его при свете уличного фонаря. И тут на меня нашло вдохновение, иначе это никак не назовёшь. Судя по всему, что я уже узнал об этом сварливом профессоре, было ясно: репортёру к нему не пробраться. Но скандалы, дважды упоминавшиеся в его краткой биографии, говорили о том, что он фанатик науки. Так вот, нельзя ли сыграть на этой его слабости? Попробуем!
Я вошёл в клуб. Было начало двенадцатого, и в гостиной уже толпился народ, хотя до полного сбора было ещё далеко. В кресле у камина сидел какой-то высокий, худой человек. Он повернулся ко мне лицом в ту минуту, когда я пододвинул своё кресло ближе к огню. О такой встрече я мог только мечтать! Это был сотрудник журнала «Природа» — тощий, как мумия, Тарп Генри, добрейшее существо в мире. Я немедленно приступил к делу.
— Что вы знаете о профессоре Челленджере?
— О Челленджере? — Тарп недовольно нахмурился. — Челленджер — это тот самый человек, который рассказывал всякие небылицы о своей поездке в Южную Америку.
— Какие небылицы?
— Да он будто бы открыл там каких-то диковинных животных. В общем, невероятная чушь. В дальнейшем его, кажется, заставили отречься от своих слов. Во всяком случае, он замолчал. Последняя его попытка — интервью, данное Рейтеру. Но оно вызвало такую бурю, что он сразу понял: дело плохо. Вся эта история носит скандальный характер. Кое-кто принял его рассказы всерьёз, но вскоре он и этих немногочисленных защитников оттолкнул от себя.
— Чем же?
— Своей невероятной грубостью и возмутительным поведением. Бедняга Уэдли из Зоологического института тоже нарвался на неприятность. Послал ему письмо такого содержания: «Президент Зоологического института выражает своё уважение профессору Челленджеру и сочтёт за любезность с его стороны, если он окажет институту честь присутствовать на его очередном заседании». Ответ был совершенно нецензурный.
— Да не может быть!
— В сильно смягчённом виде он звучит так: «Профессор Челленджер выражает своё уважение президенту Зоологического института и сочтёт за любезность с его стороны, если он провалится ко всем чертям».
— Господи боже!
— Да, то же самое, должно быть, сказал и старик Уэдли. Я помню его вопль на заседании: «За пятьдесят лет общения с деятелями науки…» Старик совершенно потерял почву под ногами.
— Ну, а что ещё вы мне расскажете об этом Челленджере?
— Да ведь я, как вам известно, бактериолог. Живу в мире, который виден в микроскоп, дающий увеличение в девятьсот раз, а то, что открывается невооружённому глазу, меня мало интересует. Я стою на страже у самых пределов Познаваемого, и, когда мне приходится покидать свой кабинет и сталкиваться с людьми, — существами неуклюжими и грубыми, это всегда выводит меня из равновесия. Я человек сторонний, мне не до сплетён, но тем не менее кое-что из пересудов о Челленджере дошло и до меня, ибо он не из тех людей, от которых можно просто-напросто отмахнуться. Челленджер — умница. Это аккумулятор человеческой силы и жизнеспособности, но в то же время он оголтелый фанатик и к тому же не стесняется в средствах для достижения своих целей. Этот человек дошёл до того, что ссылается на какие-то фотографии, явно фальсифицированные, утверждая, будто они привезены из Южной Америки.
— Вы назвали его фанатиком. В чём же его фанатизм проявляется?
— Да в чём угодно! Последняя его выходка — нападки на теорию эволюции Вейсмана. Говорят, что в Вене он устроил грандиозный скандал по этому поводу.
— Вы не можете рассказать подробнее, в чём тут дело?
— Нет, сейчас не могу, но у нас в редакции есть переводы протоколов Венского конгресса. Если хотите ознакомиться, пойдёмте, я покажу их вам.
— Это было бы очень кстати. Мне поручено взять интервью у этого субъекта, так вот надо подобрать к нему какой-то ключ. Большое вам спасибо за помощь. Если ещё не поздно, то пойдёмте.
Полчаса спустя я сидел в редакции журнала, а передо мной лежал объёмистый том, открытый на статье «Вейсман против Дарвина» с подзаголовком „Бурные протесты в Вене. Оживлённые прения“. Мой научный багаж не отличался фундаментальностью, поэтому я не мог вникнуть в самую суть спора, тем не менее мне сразу стало ясно, что английский профессор вёл его в крайне резкой форме, чем сильно разгневал своих континентальных коллег. Я обратил внимание на первые же три пометки в скобках: «Протестующие возгласы с мест», «Шум в зале», «Общее возмущение». Остальная часть отчёта была для меня настоящей китайской грамотой. Я до такой степени мало разбирался в вопросах зоологии, что ничего не понял.
— Вы хоть бы перевели мне это на человеческий язык! — жалобно взмолился я, обращаясь к своему коллеге.
— Да это и есть перевод!
— Тогда я лучше обращусь к оригиналу.
— Действительно, непосвящённому трудно понять, в чём тут дело.
— Мне бы только извлечь из всей этой абракадабры[7] одну-единственную осмысленную фразу, которая заключала бы в себе какое-то определённое содержание! Ага, вот эта, кажется, подойдёт. Я даже почти понимаю её. Сейчас перепишем. Пусть она послужит связующим звеном между мной и вашим страшным профессором.
7
Абракадабра — бессмыслица, путаница.