Тени киновари

На стенах Кодеша тоже были фрески: обязательные портреты Льва из Урика, хотя и без вспыхивающих на закате глаз, зато с неизменным топором в руках, который символизировал то, чем была деревня и почему наглость ее жителей терпелась на протяжении многих поколений. Кодеш был официальной скотобойней Урика, местом, куда приводили животных всех сортов, где их убивали на огроженных, открытых солнцу плошадках и превращали в мясо и и другие разнообразные товары.

Ничего ценного не уплывало мимо искусников из кланов мясников Кодеша. Каждое животное, попавшее им в руки, аккуратно убивалось, освежевывалось и разделывалось; кожа и кости, например, отделялись от мяса и передавались кланам дубильшиков и других ремесленников, чьи коптящие мастерские были разбросаны по всему Кодешу. Небольшие кости и требуха служили отличной добавкой для самой различной еды, варившейся в гигантских котлах. Длинные кости шли к резчикам, которые вынимали костный мозг специальными сверлами, а потом продавали их для отделки домов или фермерам, которые пахали ими свои поля.

Медовары собирали кровь, которая лилась в ямы на каждой живодерне. Кровь высушивалась на солнце и тайно продавалась магам и жрецам всех сортов. Кроме того кровь, высушенная до коричневого порошка, отрыто продавалась фермерам, которые разводили ее и поливали ею самые ценные свои овощи. И мастера изделий из камня не оставались в стороне: они собирали похожие на драгоценности желудочные камни, не правильные органы, блестящие зеленые глаза иниксов, полированные камешки из желудков эрдлу — и продавали их тем, кто за них больше предложит, или сами делали из них забавные безделушки. Мастера, делавшие клей, покупали все остальное: копыта, клювы, когти и варили их них клей. Впрочем они иногда использовали и остатки тех несчастных, умерших от голода или убитых темпларами, чьи тела не успели оказаться на кладбище.

А если какой-то кровавый кусочек и избегал внимания многочисленных ремесленников, он никогда не оставался незамеченным остроглазыми кес'трекелами, которые всегда были над головой. С жутким криком счастливая птица складывала крылья и пикировала с неба. За ней обычно бросалась целая стая ее друзей. Там, где развертывалась оргия кес'трекелов, не было места для нервных людей. Птицы пожирали все, что находили, иногда дерясь между собой, и даже люди с крепкими нервами не всегда могли сдержать в себе содержимое своих желудков при виде этого зрелища.

Мастер-псионик, смотревший на мир глазами кес'трекела все скучные утренние часы поспешно выскочил из сознания птицы, когда та бросилась вниз, став частью колонны голодных падальщиков. Он вернулся в свое тело, мысли побежали знакомыми дорожками через его сознание, он ощутил что у него есть руки и ноги, а не крылья и когти. Постоянная всепроникающая вонь Кодеша опять ударила его в нос. Он тяжело вздохнул, уже сознательно, принимая ядовитый воздух в свои легкие, а потом вздохнул опять. Да, ядовитый воздух Кодеша — это его наказание.

— Брат Какзим?

Настоятельный беспокойный шепот в его ушах закончил его возвращение. Он открыл глаза и оказался на открытой площадке самой большой скотобойни Кодеша. Его кес'трекел оказался одним из стаи птиц, сражавшихся за серебристую требуху. Прежде, чем Какзим успел отвести взгляд, самый большой из кес'трекелов ударил своим острым клювом в грудь той самой птицы, из чьего сознания он с некоторым опозданием убежал. Эхо ее смерти сжало его собственное сердце; хорошо что он был умен, очень умен, и успел вовремя отделиться от твари.

Оказалось, что он держится руками за полированную кость, которая была оградой у небольшого балкончика, на котором он и стоял, ожидая, когда боль затихнет. Все в этом проклятом Кодеше было приспособлено для взрослого представителя человеческой расы, которые были самой многочисленной разумной расой в Пустых Землях, и, к тому же, среднего роста, по сравнению с остальными. Так что ни у эльфов ни у дварфов не было с этим никаких проблем, полугиганты, которых называли великанышами, были слишком неуклюжи и тупы, чтобы возражать, зато им, халфлингам, постоянно приходилось тянуться, карабкаться или стоять на ципочках.

— Брат? Брат Какзим, что-то случилось? Какая-то неприятность, Брат Какзим?

Какзим опять тяжело вздохнул, пытаясь сообразить, сколько времени его компаньон стоит перед ним. Секунду? Минуту? А может час? С того мгновения, как он проник в ныне мертвого кес'трекела? Уважение было одно из самых полезных качеств в ученике, но Керк зашел слишком далеко.

— Я не знаю, — сказал он наконец, не глядя на более молодого халфлинга. — Скажи мне, почему ты стоишь здесь, как паленый джозхал, и я скажу тебе, есть ли у тебя неприятности.

Более старший халфлинг опустил свои руки. Рукава его черного плаща упали на его запястья и скрыли руки, покрытые шрамами от ожогов, от ударов ножом и другими не менее приятными предметами. И капюшон его плаща откинулся назад, пока его сознание странствовало вместе с кес'трекелом. Он поправил свой капюшон и даже натянул материю еще потуже, чтобы лицо оказалось в тени. Тонкие перья опять коснулись его щек, каждое прикосновение он ощущал так, как будто крохотный, но острый и едкий коготь вонзился в него.

Кровавое солнце поднималось и опускалось двести пятьдесят четыре раза, с того мгновения, как он сам намазал на свое лицо едкую, разъедающую кожу пасту, и заменил один набор шрамов на другой. Это было две трети года назад, от высокого солнца до наполовину опустившегося сегодняшнего, считая по старому счету времени; или десять пятнадцатых по нынешнему счету Урика, где год делился на пятнадцать равных частей; или ровно двадцать пять недель назад, по счету Кодешитов.

Для халфлинга, родившегося в зеленых лесах за Поющими Горами, ни недели, ни пятнадцатые части года не имели никакого значения. Халфлинги измеряли время днями, и у него было достаточно дней, чтобы раны от кислоты превратились в змеившиеся по лицу шрамы и опухоли, которые все еще болели, когда что-нибудь касалось их. Но шрамы от кислоты все равно более почетны, чем те, которые были на их месте, а постоянная боль была подходящим напоминанием о его неудаче.

Когда он был не страше Керка, почти двадцать лет тому назад, молодой Какзим вышел из леса полный огня и надежд, с ясно поставленной целью. Шрамы той жизни — клятва, которую он принес Братству Черного Дерева, и она до сих пор живет в его сердце. Иловое Море снова должно стать синим, а сожженная земля — зеленой. То, что сделано, должно быть уничтожено, а потерянное — возвращено. Никакая жертва не чрезмерна. Черное Дерево напилось его крови, и старшие братья дали ему миссию, цель всей его жизни: любым способом покончить с разрушающей жизнь тиранией Дракона и его приспешников.

Братство Черного Дерева хорошо готовило своих адептов. Какзим сидел у ног старейшин, пока не запомнил все, что они знали, а потом они показали ему обширное помещение под Черным Деревом, где на живых корнях было вырезано знание, которого не знал никто из ныне живущих халфлингов. И он жил под землей, впитывая в себя старинную запрещенную науку. Теперь он знал тайны, которые были скрыты по меньшей мере тысячу лет назад, и старейшины, признав его достижения, послали его в Урик, где Тирания Дракона замаскировалась под правление Короля-Льва.

У Какзима были планы — его таланты не ограничивались памятью, он умел предвидеть и творить — поэтому он наблюдал и ждал, и когда время пришло он сам сдался, сделался рабом одного из высших темпларов Урика. Они дали клятвы друг другу, он и Элабон Экриссар, в тот день, когда инквизитор-полуэльф взял в руки нож, чтобы вырезать клеймо семьи на плоти Какзима, а потом посыпал раны пеплом. Они оба дали лживые клятвы, но ложь Какзима была глубже лжи темплара. Он лгал с того момента, как выбрал Экриссара подходящим орудием для осуществения своей жизненной миссии.

Никакой халфлинг не может вытерпеть жизнь раба, это за пределами их природы. Они болеют и умирают, и Экриссар конечно понимал это… должен был бы понять, но Какзим так заморочил ему голову просьбами, обещаниями и искушениями, что инквизитор не выдержал и согласился на их сомнительный и опасный договор. Какзим все рассчитал совершенно точно: Экриссар был очень честолюбив. Он был богат, имел и силу и власть, как любой высший темплар, но он хотел еще больше, намного больше, чем Король-Лев соглашался даровать своим фаворитам. Со временем, с осторожной подсказки Какзима, Экриссар захотел трон самого Лорда Хаману и весь Урик впридачу. Ему удалось убедить Экриссара, что тот никак не пострадает, даже если план не удастся — а Какзим знал с самого начала, что свергнуть Короля-Льва невозможно.